Михаэль Дорфман
Мусульманин Кит Эллисон уступил латиноамериканцу Тому Пересу (слева направо). Фото Reuters
На выборах председателя Национального комитета Демократической партии США истеблишмент сумел провалить кандидатуру единственного мусульманина в Конгрессе Кита Эллисона из Миннесоты. Эллисона поддержали не только любимцы прогрессивного лагеря, такие как демократический социалист Берни Сандерс, но и влиятельные деятели, среди которых глава демократического меньшинства в Сенате Чарльз Шумер, представитель от штата Нью-Йорк, носящий неформальный титул «сенатор Уолл-стрит». Эллисон лидировал, даже когда в гонку вступил бывший министр труда Том Перес, поддержанный Бараком Обамой, Хиллари Клинтон (которая рассматривала его как кандидата в вице-президенты во время своей борьбы за Белый дом) и партийным аппаратом. Однако и это не помогло, победил Перес.
Пост председателя Национального комитета заключается в сборе денег, отборе кандидатов на местном уровне (через финансирование) и руководстве партийным аппаратом. Вероятно, Кит Эллисон не хуже справился бы с этими задачами, чем Том Перес. Нет между ними и большой разницы во взглядах на социальные и экономические проблемы. Оба избранники партийного аппарата и убежденные сторонники неолиберальной свободнорыночной модели корпоративного капитализма.
Выходит, выбор определялся тем, что принято называть «политикой идентичности» в большей степени, чем личными качествами кандидатов. Суть этого явления состоит в следующем. Америка считает себя бесклассовым обществом. Здесь господствует убеждение, что раз каждый теоретически может стать миллионером, то здесь нет и классового дискурса. Вместо этого доминирует дискурс расово-гендерной идентичности.
Кандидатов разделяла именно идентичность. Том Перес – внеконфессиональный христианин, часто пользующийся религиозной риторикой. Эллисон – афроамериканец и мусульманин. Его выдвинули левые либералы, но не из-за его организационных качеств, а чтобы показать Америке, насколько они прогрессивны, выбирая мусульманина. Выбор Переса – это попытка привлечь растущий латиноамериканский электорат. Чернокожие и «прогрессивные», по мнению стратегов Демпартии, у них и так в кармане.
Республиканская партия тоже играла в подобные игры. После победы Обамы в 2009 году там избрали председателем Национального республиканского комитета крайне неэффективного афроамериканца Майкла Стила, а после поражения Митта Ромни партийные политтехнологи заявили о необходимости «повернуться лицом к латиноамериканцам». Дональд Трамп опрокинул всю расхожую «мудрость» политтехнологической индустрии и поставил на белых избирателей, которые тоже все больше и больше чувствуют, ведут себя и голосуют как угнетенное меньшинство.
Политика идентичности представляет членов своей группы как абсолютных жертв общества и требует для них льгот и благ. Политика идентичности старается заткнуть любую критику. Как можно критиковать борющуюся за свою жизнь жертву? Жертва неизменно права, и чего бы ни вытворила – все оправданно. В худших своих проявлениях политика идентичности и вовсе приобретает черты культа.
В ноябре прошлого года я попал в самую гущу бурных студенческих протестов в нескольких наиболее престижных американских университетах Восточного побережья. Протесты начались из-за того, что кто-то не запретил карнавальные костюмы, могущие оскорбить чувства представителей различных меньшинств, и быстро переросли в мощную, хотя порой гротескную демонстрацию расово-гендерной политики идентичности. Студенты устраивали «сидение плача» и требовали удалить всех белых, якобы действовавших на них угнетающе. Например, требовали снять в Гарварде портреты и убрать статуи одного из основателей колледжа, президента Вудро Вильсона и других «расистов». Повсеместно требовали разбавить слишком «белый» преподавательский состав, ввести обязательные курсы «культурно-расовой толерантности» для всех белых, убрать из списка трудов университета «мертвых белых мужчин» и заменить их трудами авторов – чернокожих, женщин, геев. Требовали превратить университеты в «комфортные зоны» для миноритарных групп – цветных, феминисток, ЛГБТ, иммигрантов.
Мне в Йельском университете кричали, чтобы я, «белый старый самец-гетеросексуал», убирался вон и вообще, у меня нет права голоса. Когда я им сказал, что тоже иммигрант из Израиля, то услышал в ответ: «Скольких палестинцев ты убил?» и неприкрытые антисемитские заявления в мой адрес. Похожую реакцию я наблюдал при попытках поговорить с демонстрантами в Колумбийском университете и Университете Нью-Йорка.
На концепции интерсекциональности (единства интересов всех угнетенных меньшинств) против привилегий белого большинства выросло целое поколение университетских администраторов и лекторов. Целые департаменты расовых, афроамериканских, женских, гендерных и других штудий наряду с серьезными исследованиями уже полвека готовят кадры, разрабатывают идеи, концепции и платформы дискурса идентичности.
Новое в этих протестах было то, что к интерсекциональности расово-гендерной политики идентичности различных меньшинств открыто присоединялась и исламистская идентичность. Исламистская потому, что исламизм – это приложение мусульманской религиозной идентичности в политике.
Дело не только в том, что среди толпы и лидеров протестов было значительное число девушек в хиджабах, но в университетах Мичигана, Теннесси и некоторых других исламистская идентичность была включена в манифесты. Их требования включали особые пункты и разделы вроде запрета в кампусах проявления исламофобии и увольнения профессоров, считающихся у них исламофобами. Теперь же, в случае с Эллисоном, оружие «борцов с исламофобией» – манипуляции с политикой идентичности, сработало против одного из представителей ислама и черного меньшинства.
Исламофобии в Америке всегда хватало – и слева, и справа. Однако после теракта 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке исламофобия стала фактором национальной политики. В 1990-х годах республиканское правительство Буша еще успешно противостояло вспышкам подобной нетерпимости. Буш и члены его кабинета, хоть и допускали досадные промашки, задевавшие чувства мусульман (как заявления Буша о «крестовом походе» за демократию на Ближнем Востоке), но в основном администрация гасила исламофобские настроения. Да и на выборах 1999 года подавляющее большинство мусульман голосовали за республиканцев как носителей традиционных семейных и общественных ценностей. Буш сам ходил в мечеть и всячески умиротворял свой электорат. Американские войны на Ближнем Востоке сопровождались правозащитной «повесткой свободы» (Freedom agenda), так что исламофобия всячески осуждалась в официальной риторике.
Барак Обама уже не был таким успешным в этом вопросе. Расширяющийся раскол поколебал многие общественные концепции. С одной стороны, «белый и гетеросексуальный» из описания стало обвинением, и радикальные призывы покончить с «белыми мужскими привилегиями» стали звучать угрожающе. С другой стороны, затрещали по швам многие общественные табу. Ведущие политики заговорили языком, еще недавно бывшим уделом праворадикальных маргиналов. Раздувание скандала вокруг «триумфальной мечети» на месте взорванного Всемирного торгового центра помогло республиканцам в 2010 году обеспечить себе контроль над Палатой представителей и начать путь к вытеснению демократов на всех уровнях власти.
Даже само слово «расист», раньше считавшееся анафемой в Америке, теперь кое-где расценивается как бранная кличка белого человека. Во время предвыборной кампании Дональд Трамп обвинил Обаму и Клинтон в том, что, избегая использовать выражение «радикальный ислам», они отказываются называть реального противника. Теперь, после выборов, оказалось, что и советник по национальной безопасности Трампа генерал Герберт Макмастер тоже всячески избегает этого выражения.
Президентство Обамы свелось к словесным манипуляциям либеральной политики идентичности. На деле же социальное и экономическое положение большинства представителей расово-гендерных меньшинств ухудшилось, и прошли невиданные до того депортации миллионов нелегальных иммигрантов. Главное достижение либералов во время президентства Обамы, легализация однополых браков, было исполнено консервативным Верховным судом без всякого участия Обамы (который пришел в Белый дом как противник гей-браков и лишь позже изменил свою политику).
Это не помогло демократам удержать власть. Расчет на провозглашенную политтехнологами «коалицию меньшинств Обамы» не оправдался. Либеральная политика идентичности работала, когда существовало более-менее равнодушное и экономически устроенное большинство, чувствующее себя комфортно и готовое на уступки. Финансовый кризис 2008 года напугал и обрушил благосостояние всех американцев. Рухнули надежды на глобализованное общество, основанное на экономическом неолиберализме. Борьба за расовое, гендерное и другие виды равенства обернулась невиданным в истории Америки социальным и экономическим неравенством. Исчезающий средний класс меньше всего можно назвать довольным и защищенным. Да и белому большинству приходит конец благодаря иммиграционной политике (вернее, ее отсутствию). Нынешнее иммиграционное законодательство было принято в 1960-е годы во время борьбы за гражданские права чернокожих и руководствуется соображениями расовой справедливости, а не реальными социально-экономическими нуждами. Кризис усиливает позиции белых националистов, нативистов и христианских фундаменталистов.
В последние десятилетия многие серьезные вопросы американской жизни стали уделом политики идентичности: полицейское насилие, аборты, брачные права ЛГБТ, контроль над владением оружием, школьная система, иммиграция, проституция, отношения между религией и государством и многое другое. А там, где во главу угла ставится политика идентичности, экстремисты с обеих сторон делают невозможным достижение компромисса. Выбор между лидерами не по реальным достижениям и профессиональным качествам, а по расовому, гендерному и религиозному признакам не спасут положения.
Нью-Йорк
