«Закон-то хороший…»

«Закон-то хороший…» – так в 1990 году ответил на вопрос интервьюера митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий (Поярков) о принятом тогда первом и последнем в советской истории законе о свободе совести. Правда, это лишь первая часть фразы, вторую – приведу чуть позже.

Закон был и вправду неплох. В советский период трудно приходилось всем религиям, но особую подозрительность государство испытывало к тем религиозным объединениям, которые имели управленческие центры за рубежом, вспоминал на прошедшей 26 мая с.г. конференции «25 лет по пути свободы совести» Андрей Себенцов, возглавлявший комиссию Верховного Совета СССР по подготовке того закона. Входили в нее, между прочим, не абы кто, а митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий (Ридигер) и бывший тогда народным депутатом Сергей Аверинцев. Религиозным общинам вернули отнятые у них революцией права юридического лица и даже разрешили регистрацию тем из них, кого еще недавно секретные инструкции именовали сектами, напомнил руководитель Российской ассоциации защиты религиозной свободы Александр Кудрявцев.

Куда же мы за это время пришли «по пути свободы совести»? Об этом в какой-то степени можно было судить по выступлениям участников конференции, весьма представительной по составу. Но прежде приведу обещанное окончание фразы, вынесенной в заголовок. Вот оно: «Закон-то хороший, а вот какая линия будет?» Опытнейший митрополит Ювеналий понимал: в российской жизни многое зависит от линии власти, которая иной раз испытывает такие колебания, что хоть святых выноси. За минувшие четверть века отношения государства и религиозных организаций не раз «колебались вместе с линией партии», и все же судьба ее основ, заложенных тем законом, оказалась довольно-таки счастливой. Они были закреплены в Конституции и даже – в не самом демократичном законе о свободе совести 1997 года и худо-бедно реализовывались.

Однако, судя по тому, что я услышал на конференции, основы эти многих уже не устраивают. Участники – и религиозные деятели, и чиновники – говорили о свободе совести как таковой с известной опаской. Ведь идея эта, как известно, иностранного происхождения. А нам нет смысла искать идеи на стороне, у нас особый путь, как о чем-то само собой разумеющемся говорил член Общественной палаты протоиерей Александр Пелин. Ученые не спорили, а профессор Марина Мчедлова привела результаты проведенных ею опросов – за последние годы процент тех, для кого важна свобода совести, сократился вдвое. Надо разделять свободу «от чего» и свободу «для чего», убеждал присутствующих еще один член Общественной палаты Иосиф Дискин. Нам свобода совести нужна лишь та, которая «для» – «для создания нравственной основы гражданского общества».

Вообще-то в Европе право на свободу совести возникло как «свобода от» – от влияния Католической церкви и от преследования еретиков, и уже довольно давно ее принято считать одним из естественных прав человека. Но Европа нам не указ. Тем более, «внешние силы», как сообщил участникам конференции протоиерей Всеволод Чаплин, хотят лишить нас суверенитета, права самим определять, какие религиозные группы полезны и какие вредны, и к тому же через Европейский суд навязывают идею «религиозного нейтралитета государства».

Под призывы ограничить иностранное влияние на российскую цивилизацию присутствующие выражали беспокойство, как бы свобода совести не помешала нашей «идентичности», «возвращению к корням». В этой заботе представителям Церкви и мусульманам, как ни странно, не уступали буддисты и иудеи. «Дорога, по которой мы возвращаемся к нашим корням, – заметил представитель Федерации еврейских общин России Андрей Глоцер, – стала дорогой в будущее».

Вообще-то свобода совести – это немного о другом. И, в частности, о признанной Всеобщей декларацией прав человека свободе менять свою религию. А вовсе не о связи этнического происхождения с вероисповеданием. Вспомнили бы еще законы Российской империи, когда выход из православия был уголовно наказуем. А заодно зощенковскую «Голубую книгу». О том, как российский посол в Константинополе Петр Толстой (XVIII век) присвоил половину казенных денег и отравил узнавшего о том подьячего Тимофеева. В своем донесении же представил отравление как благородный поступок – будто Тимофеев намеревался стать басурманином, «о котором его намерении Бог помог ему увидеть», и дело об убийстве заглохло.

Из случившегося прозорливый Зощенко вывел формулу отечественной вероисповедной политики, верную на все времена (за исключением советского периода, разумеется). Вот она. «Переход человека в другую веру для российского правительства всегда казался каким-то пределом человеческой подлости. Это обижало правительство. И вселяло в них неуверенность. Дескать, они не так хороши со своей религией, что от них бегут».

Прямым следствием этой политики является отношение российской власти к так называемым «нетрадиционным» верующим, и прежде всего к российским протестантам. Их представители тоже участвовали в конференции и, когда им давали слово, робко поминали дискриминирующих их чиновников с «путаницей в головах», объясняемой якобы нехваткой квалификации (Константин Бендас). Думаю, они прекрасно понимают, что дело совсем в другом – в той самой линии, о какой когда-то говорил митрополит Ювеналий.

И не надо ссылаться на церковные авторитеты. Отправляясь на конференцию, раскрыл изданную в 1989 году синюю книжку из серии, начатой сахаровским сборником «Иного не дано». «На пути к свободе совести» называется, страница 120: «Слишком долго в нашем обществе подчеркивался приоритет коллективных прав над правами личности. Отсутствие уважения к личности привело к тому, что стало законным право сильного, выражавшееся как право большинства. Демократия предполагает возможность для меньшинства быть услышанным». Знаете, какая под ними подпись? Архиепископ Смоленский и Вяземский Кирилл (Гундяев).