Дети бандподполья

Фото Muhammed Said/Anadolu Agency via Getty Images

Возвращение к нормальной жизни людей, пострадавших от деструктивных религиозных влияний, – вызов, стоящий перед российским обществом. Не менее двух тысяч жен и детей боевиков, граждан России, прошли через горячие точки на Ближнем Востоке, заявил директор ФСБ РФ Александр Бортников 7 ноября на заседании Совета руководителей органов безопасности и специальных служб стран Содружества в Ташкенте. В адаптации к условиям нормального общества нуждаются и дети членов внутрироссийского джихадистского подполья. Несовершеннолетние становятся жертвами и других деструктивных течений.

Эта тема обсуждалась на круглом столе «Проблема ресоциализации подростков, подвергшихся деструктивному психологическому воздействию сторонников религиозно-экстремистской идеологии». Мероприятие проводил Центр профилактики религиозного и этнического экстремизма в образовательных организациях России, созданный в 2017 году при Московском государственном педагогическом университете (МПГУ) по решению министра просвещения Ольги Васильевой.

Ресоциализации россиян, вернувшихся из «Исламского государства» (ИГ, запрещенная в России террористическая группировка), посвятила свой доклад замдиректора уфимского лицея «Содружество» Марина Бигнова, консультант правоохранительных органов по деструктивным культам. «В Башкирии около 30 семей, которые вернулись из Сирии, Афганистана и других горячих точек, – рассказала педагог. – Они, как правило, живут в сельской местности. Их дети учатся в обычных школах. Принято считать, что возвращенцы из ИГ нуждаются в защите от людей, с которыми они живут рядом, в силу постоянного прессинга со стороны их соседей и близких. Многие эксперты говорят, что детей из ИГ надо содержать в специфических закрытых условиях, так как эти дети будут обязательно проповедовать террористическую идеологию своим сверстникам. Все куда сложнее. Родители таких детей покинули Россию в весьма юном возрасте, а обзавелись детьми уже в лагерях у террористов. Их дети, формальные россияне, после возвращения не знают русского языка или плохо владеют им, не могут вписаться в детский коллектив. Как можно проповедовать что‑то, плохо владея языком аудитории, которой проповедуешь? Более того, дети боевиков не могут быть идеологами терроризма, поскольку в силу психологической незрелости не знают, чем идеология боевиков отличается от принятой в России мусульманской бытовой практики. Психологи пока что не обнаружили ни одного случая, когда бы несовершеннолетние просто подражали видеозаписям террористов. Зато замечено, что дети боевиков с трудом осваивают программу средней школы. Барьер в ресоциализации таких детей создает именно это, а вовсе не их посттравматический опыт».

Вероятность, что возвращенцы скооперируются в террористическую ячейку, говорит Бигнова, мала. «Проживающие в одной местности бывшие члены запрещенных в России организаций не стремятся общаться друг с другом. Каждая такая встреча – память о том, что ты хочешь забыть, как страшный сон. В Сирию или Афганистан эти люди ехали не убивать людей, а за исламским образом жизни, стремлением изменить мир к лучшему. Их ждало жестокое разочарование. Вывод: к терроризму куда более склонны живущие в России, чем вернувшиеся из лагерей боевиков. Еще один вывод: ресоциализация детей должна включать и ресоциализацию родителей, ибо одно без другого невозможно».

Завкафедрой психологии труда МПГУ Елена Пучкова обратила внимание участников круглого стола на вербовку через интернет, которая куда более опасна для детей, чем живая вербовка. «Для современного ребенка наихудшее наказание – отлучение от интернета. В детском возрасте девочки в интернете общаются на девичьи темы, мальчики играют в игры, а повзрослев, они – опять же в Сети – находят точки для межгендерного соприкосновения. У подростков нет фильтра в плане усвоения идущего из Сети потока информации. Реально подросток проводит в интернете по 8–12 часов в день. Разумеется, гиперактивный школьник не может сидеть в Сети, не осуществляя там интеллектуальной деятельности».

«В настоящее время правоохранительные органы в плане работы с проблемными семьями ограничены, – сообщила в своем докладе завкафедрой теологии Московского государственного лингвистического университета (МГЛУ) Лариса Астахова. – Особенно это касается проблемных религиозных семей. Ведь по закону родители имеют право давать ребенку религиозное воспитание и образование на свое усмотрение, и в этом отношении они обладают правовой неприкосновенностью. Педагоги, психологи в курсе, что бывает религиозное воспитание за недопустимой гранью: например, когда ребенку отказывают в животной пище. Последователи одной нетрадиционной религиозной организации считают, что даже материнское молоко – тоже животная пища, и потому для ребенка оно запретно. Так, в частности, считал небезызвестный Порфирий Иванов. Но у российских правоохранителей нет возможности сразу отправить современных проповедников вроде Иванова в места не столь отдаленные или в психиатрическую больницу. Основанием для этого могут служить только случаи вроде тех, когда в квартирах у таких родителей при обысках находят трупики умерших от голода грудничков. Превентивные меры применяются уже после того, как совершилось убийство родителями своих детей. До обыска никто понятия не имел о том, что последователи нетрадиционного культа морят своих грудных детей голодом». Астахова не пояснила, какие именно криминальные эпизоды имеет в виду, но из сообщений СМИ, ссылающихся на источники в правоохранительных органах, стало известно, что в апреле с.г. в Нижегородской области за убийство младенца путем отлучения его от молока были осуждены родители – последователи движения «Звенящие кедры». «Другой случай – когда мальчик из татарской семьи после того, как съездил в хадж с родственниками в Мекку, стал издеваться над одноклассниками-немусульманами. Его родители – обычные мусульмане, не ваххабиты», – говорит Астахова.

Эксперт особо обращает внимание на ситуацию, когда подросток вышел из деструктивной среды, но еще не адаптировался к нормальной жизни: «У него в этот период происходит сильная ломка сознания, сопряженная с колоссальным чувством вины. В таком состоянии подросток очень агрессивен. Конечно, можно оставить юного человека в покое. Но без поддержки извне у него произойдет расщепление сознания, после чего он получит психическое заболевание, покончит с собой или обратит свою агрессию на других людей». Астахова делает вывод, что на сегодняшний момент нет универсальных способов вытаскивания подростков из деструктивных сред. «У нас нет профилактики таких вещей. Я занималась с девушкой, которая влюбилась в члена запрещенной в России «Хизб ут‑Тахрир» и сама едва не стала пособницей террористов. Родители воспринимали ее любовь как зону ее личной неприкосновенности. Вытащить девушку из рук этих террористов было возможно только с помощью силовиков», – рассказала она.

Деструктивные группы активно эксплуатируют язык воображаемого родства, заявил специалист Центра при МПГУ Илья Анофриев: «В пространстве этого языка картина мира строится на том, что в когнитивной психологии называется народной биологией – упрощением многообразия биологических существ в мире. Наивная биология вкупе с экстремистским учением дает человеку известные выводы в отношении людей другой веры, убеждений или иного цвета кожи. Распознавание «свой – чужой» в этом случае идет на основе бросающихся в глаза признаков-раздражителей. Проще говоря: мы, наша «семья», одеваемся вот так, а «чужие» – вот так, поэтому они «неправильные» и мы можем делать с ними нехорошие вещи. Усиливаются горизонтальные связи – в рамках одной возрастной группы, в ущерб вертикальным, между поколениями. Групповая кооперация вырабатывает у всех членов сообщества готовность в любую минуту пожертвовать собой ради каких‑то целей. Такая кооперация успешна в малых группах, 5–10 человек максимум». «В профилактике экстремизма ключевой вопрос – проблема доверия к тому, кто выводит человека из деструктивной среды», – подытожил эксперт.