Беседовал Юрий - Я по вашему приглашению, Валерий Сергеевич, попал на предпремьерный просмотр спектакля "До и после". Любимов замкнул сорок лет (тетраэдр) гениальным "Черным квадратом". Я обомлел, когда, только войдя в зал, увидел на сцене "Черный квадрат" Малевича.
- Да, "Черный квадрат" Малевича стоит, как погасший экран компьютера, на нашей сцене. И потом он расцветает красно-бело-черными клоунами, бесчисленными Пьеро и Арлекинами. Трагедия черного передается через образ Анны Ахматовой. Черные "маруси" НКВД. Мандельштам: "Только детские книги читать, только детские думы лелеять┘" И я выхожу в образе Иосифа Бродского, и мизансцена построена квадратная, я ритмично хожу по квадрату и читаю: "┘И, значит, не будет толка / от веры в себя да в Бога┘ / И, значит, остались только / иллюзия и дорога. / И быть над землей закатам, / и быть над землей рассветам. / Удобрить ее солдатам. / Одобрить ее поэтам".
- Валерий Сергеевич, вы когда пришли в театр Любимова?
- Если 23 апреля 1963 года считается днем рождения театра Юрия Любимова, то я пришел через месяц. На Таганке все бурлило. Начинались "Десять дней, которые потрясли мир", где кто во что горазд, актеры сами что-то сочиняли, подбирали песни и стихи. Я смотрю старый спектакль "Микрорайон", идет актер по сцене с гитарой и поет: "А тот, кто раньше с нею был..."
Это из долюбимовского периода - спектакль Петра Фоменко с Алексеем Эйбоженко, и пел он какого-то автора, неизвестного мне. И через несколько дней я узнаю, что автор - вот этот актер театра, человек в буклетном пиджаке, Владимир Высоцкий. А еще был Вознесенский... Вознесенский тогда был для нас просто гений. Помню, когда я еще учился в институте, то вырезал "Треугольную грушу" из газет на стендах на улице!
Что бы там ни говорили, но Вознесенский - это для театра просто революция. Он открыл поэтическую линию театра. Да, Любимов воплотил. Но принес это все Андрей Вознесенский. Мы совпали с литературой. Я видел: вот сидит Высоцкий, я у него за спиной, я вижу, я слышу его спину, его дыхание. И вижу, как он слушает Вознесенского! Мне тогда казалось - от этого не отрекаюсь и сейчас - что Высоцкий учится! Тут все дело в том, что Высоцкий очень быстро все схватывал, прямо на ходу. Дар - это, безусловно, не обсуждается, но еще и воспитание уха и языка, развитие. Ведь без развития художник - не художник.
У нас была высокая литература - в Театре на Таганке. Брехт, второй спектакль был "Герой нашего времени", неудачный спектакль, но литература какая! Потом "Антимиры", и пошло-поехало! То есть театр в этом смысле был литературным институтом.
И, конечно, все ринулись к столу, все стали писать. Высоцкий, Смехов, Демидова, Золотухин... Это бурлило! Время Лужников. Я тут был на 70-летии Андрея Андреевича Вознесенского. Говорили, что театр теперь не тот. А как он может быть тот, когда рубль другой! Время другое. Наш зритель ждет нас уже там, на кладбище. Но я про другое. Когда говорят, что не читает сейчас публика, я не верю. Хотя понимаю, что стадионы - это вымершие мамонты или даже ихтиозавры! И даже думаешь, как это могло быть вообще?
- А спокойно могло быть под гнетом одного безликого мнения объединившихся примитивов. Страна называлась: "Нельзя"! Такая страна, которая боролась со Словом в прямом и переносном смысле, устоять не должна была. И она рухнула в одночасье, и никто ее не пошел защищать. Мы же из стадного периода вышли! Из одной трубы пили, из тоталитарной.
- Именно. И когда смотришь на хронике Гитлера, то понимаешь, как слово действует на массы, как оно способно собирать такие толпы и куда вести! Понимаете, слово Адольфа и слово Андрея Вознесенского? Пусть меня простит писатель и читатель, но это совпадает. А сейчас другое время. Когда мне говорят, встречая: "Мы вас любим, Валерий Сергеевич. Вы тот еще актер! Какие были актеры - Миронов, Золотухин, Леонов..." Я думаю: черт подери, а нынешний Миронов что, хуже того Миронова? Да ни хрена подобного, просто время другое, манера другая, все другое! Не надо сетовать по этому поводу.
Недавно меня пригласили на одну халтуру в Баден-Баден. Я стал читать "Дым" Тургенева. И не мог оторваться. Он умудряется одну шею описывать через три-четыре страницы, каждый раз по-новому, и каждый раз у тебя мурашки любовные по всему телу пробегают, холодок щекочет темя, как говорил Мандельштам! И я понимаю Достоевского, который говорил, что, если бы у него были такие условия, как у Тургенева, то он писал бы не хуже Тургенева. Однажды Юрий Петрович Любимов, кивая на меня, сказал: "Этот с Высоцким исправляет текст Можаева, литературой вдруг чего-то занялся..." Очевидно, я человек, которому нравится писать - просто так, не задумываясь, что и зачем. Екатерина Вторая, говорят, с самого утра садилась к письменному столу. Я к тому же еще и зажигаю свечку "Театр". Да, да. Я устраиваю по этому поводу спектакль. Я - артист, играю какого-то писателя, может быть, даже непризнанного, но, безусловно, гениального. Не читаю то, что пишу. Завтра я не буду помнить ничего из написанного сегодня. И это меня забавляет. Вдруг, когда вся тетрадь будет исписана и я все-таки начну ее читать, наткнусь на строчки, которые мне понравятся.
