Беседовала Ольга - Марк, кто готовит энциклопедию, в рамках которой вышел ваш труд?
- "Словарь литературной биографии" (СЛБ) готовит к печати издательство Брокколи, Кларк и Лэймэн, а издает знаменитая своими энциклопедиями "Гейл Групп". Это огромное издание - наш том вышел под номером 285 - в каждой университетской библиотеке Америки занимает не один многоярусный шкаф.
- Когда началось издание и когда завершится?
- Первый том вышел в 1978 году, а закончится ли оно, не знаю. Не думаю, что в обозримом будущем: у серии великолепная репутация, ею завоевана уникальная ниша, солидная и в то же время популярная.
- Сколько стран или языков она охватывает?
- Сначала в СЛБ выходили книги только об американской литературе. Затем добавилась британская серия, чуть позже были запущены тома по немецкой и французской, латиноамериканской и канадской, итальянской и испанской, индийской и японской словесности. В 2000 году была начата русская серия, в которой вышло уже пять томов - по поэзии и драматургии первой четверти ХIХ века, о писателях "века Толстого и Достоевского" (так называется том), о реалистах ХIХ века, о прозаиках "между мировыми войнами" и наш, составленный профессором Иллинойского университета Мариной Балиной и мной: "Русские писатели после 1980 года". Насколько я знаю, в работе находятся тома по Серебряному веку, по прозаикам 1960-1980-х годов, по русским поэтам ХХ века, а также по русским литературоведам и критикам. Однако, похоже, это только начало русской серии.
- Словарь сугубо биографический или литературные направления тоже прослежены?
- Акцент на биографии писателя - вот единственная твердая установка. А так, среди уже выпущенных томов есть книги не только о прозаиках или поэтах, но и о литературной богеме, историках, философах, журналистах, и даже отдельно - о спортивных журналистах и т.д. Есть книги о древних, средневековых и новейших авторах, о женских писателях, о литературе определенного направления и о специалистах в области отдельного жанра (рассказчики, романисты, драматурги и проч.). Есть тома, посвященные отдельным писателям и даже отдельным произведениям (например, документальный том по "Великому Гэтсби" Скотта Фицджеральда).
- Не слишком ли много намешано?
- На первый взгляд издание может показаться хаотичным, но в итоге возникает богатая и многоуровневая картина определенного периода, направления, жанра. Мне эта эклектика кажется продуктивной - в особенности по отношению к нашим героям, существующим в текучем культурном контексте: мы сознательно не опасались соседства Сорокина и Маканина, Петрушевской и Жванецкого, Евгения Харитонова и Марка Харитонова... По произволу алфавита у нас перемешались статьи о реалистах и постмодернистах, о высоколобых интеллектуалах и массовых писателях, об эмигрантах и писателях "метрополии". Помимо статей о прозаиках и поэтах мы включили в том главы об интересных (на наш, разумеется, взгляд) теоретиках/эссеистах последнего двадцатилетия - Петре Вайле и Александре Генисе, Борисе Гройсе и Михаиле Эпштейне.
- Насколько подробны статьи в словаре?
- Особенность серии как раз в том, что словарные статьи в ней большого объема - от тринадцати до восьмидесяти компьютерных страниц, плюс библиография, фотографии, иллюстрации. От авторов статей мы ожидали описания и творческой и личной биографии писателя, с указанием имен жен, мужей, детей. Такое недурно получается с покойными классиками, у нас же половина писателей в самом боевом возрасте, а к ним пристают с вопросами, которые и нам-то казались нескромными. Так что вертелись как могли, надеюсь, никого из героев не обидели. Недавно я с удивлением узнал, что каждую статью нашего тома можно купить отдельно на amazon.com доллара за три-четыре. Я воспринял это как комплимент.
- Кто отбирал героев?
- Отбор имен был целиком на нашей совести. Координаторы русской серии Алекс Огден и Джудит Колб согласовывали наш состав со "смежниками" и вообще всячески нам помогали, но никто никогда нам не сказал: а почему нет статьи об этом писателе? Или наоборот: зачем нужен такой-то? Разумеется, каждое имя мы обсуждали с Мариной Балиной, не только моим соредактором, но и другом.
- А чем определялся выбор?
- Для себя я мотивировал отбор героев последней частью учебника "Современная русская литература: 1950-1990-е годы" (первое издание вышло в трех томах в 2001 году, только что издательство "Академия" выпустило новую версию), который мы с моим отцом, Н.Л. Лейдерманом, писали как историю трех направлений (соцреализм, который и сейчас не умер, реализм/постреализм и модернизм/постмодернизм), прослеживая их эволюцию, так сказать, в трех средах: советской, андеграундной и эмигрантской. Сейчас я понимаю, что в новом проекте я подсознательно пытался залатать дыры, оставленные нами в разделе о 1990-х годах, где нам не удалось подробно написать о Гандлевском, Шарове, Кенжееве, Кривулине, Парщикове, Улицкой, Рубиной, Акунине или Жванецком. Мои коллеги написали об этих и других писателях совершенно по-другому, чем это сделал бы я, за что я им глубоко благодарен! Разумеется, "покрыть" всю русскую литературу последних двадцати лет нам не удалось, да и не могло удаться. (Такое под силу лишь Сергею Ивановичу Чупринину с его монументальным словарем современных русских литераторов - но у него в двоекнижии и страниц раз в двадцать больше, чем у нас, и статьи, почитай, раз в сорок короче наших.)
- Авторы статей - только американские исследователи?
- Во-первых, почему бы это вдруг мы решили ограничиться американскими авторами? А во-вторых, о чем, собственно, вопрос: о гражданстве, о происхождении, о месте жительства? Если говорить о последнем, то для нас писали американские, английские, канадские, новозеландские и, конечно, российские литературоведы - например, Андрей Немзер (о Кибирове) или Дмитрий Бак (о Гандлевском). Но место жительства еще не все объясняет. Допустим, Иван Толстой (статья о Вайле и Генисе) - он какой исследователь? Русский (по языку)? Американский (по паспорту)? Чешский (живет в Праге)? А Елена Гощило (статьи о Толстой и Петрушевской) - полька по происхождению, выросшая в Англии, преподающая в Америке, издающаяся повсюду, в том числе и в России? Наверное, это и есть глобализация, когда ответить на вопрос, какой это ученый (писатель, художник и прочее), становится все труднее.
- В России вы занимались русским постмодернизмом, а сегодня многие твердят, что он закончился и вышел из моды. Как вы относитесь к подобной позиции?
- Сдержанно. Это для многих российских критиков постмодернизм закончился, именно потому, что вышел из моды. А я не воспринимаю его как моду и потому интереса к нему не потерял. Для меня постмодернистская игра направлена прежде всего на освоение точки зрения Другого (национального, гендерного, культурного, социального, колониального). Во-первых, это означает намеренный и настойчивый подрыв собственной правоты и идентичности. Во-вторых, признание того, что любая идентичность набирает вес за счет демонизации Другого. И в-третьих, постмодернизм непрерывно вырабатывает стратегии построения своего как другого и другого как своего. В кино интересными в этом отношении мне показались "Кукушка" Александра Рогожкина, "Любовник" и "Мой сводный брат Франкенштейн" Валерия Тодоровского. В литературе мне с этой точки зрения особенно любопытны поэты - постконцептуалисты (Кирилл Медведев, Андрей Сен-Сеньков, Михаил Гронас), Елена Фанайлова, Вера Павлова, Псой Короленко, а также новая драма. Однако в широком смысле мне кажется, что русский постмодернизм еще не приступил к этому спектру болезненных культурных проблем, которые, в сущности, только он и может решить, - и потому остается и актуальным, и динамичным.
- Какой вам из вашего далека видится новейшая русская литература?
- Александр Генис говорит, что заниматься русской литературной критикой из Америки - это все равно, что тушить пожар по переписке. Он, наверное, прав. Но это, боюсь, относится к любому критику, если он не живет в Москве или, на худой конец, в Питере. Так было в советское время, так это и теперь (даже в большей степени, несмотря на интернет). Но так как я в Москве жил не сказать чтобы долго, то и перестраиваться мне не особенно пришлось. Я еще в бытность свою в Свердловске решил, что у меня другая профессия - я литературовед, занимающийся современной русской словесностью. Этим и по сей день утешаюсь. Так вот, с этой колокольни общая тенденция сегодня, по-моему, связана с тем мнимым "концом постмодернизма", о котором я сказал. Постмодернизм, войдя в моду, столкнулся с соблазном популярности. Этот соблазн и породил те упрощения и ту игру на понижение, которая, к сожалению, проявилась и в последних книгах Сорокина, и у Пелевина - что подтвердили провальные, на мой вкус, "ДПП (NN)" и "Путь Бро".
- А что вам кажется интересным?
- В этом году появилось по меньшей мере три романа, которые меня задели (что не означает, что я их автоматически принял): "Номер Один" Людмилы Петрушевской, "Рубашка" Евгения Гришковца и "Нет" Сергея Кузнецова и Линор Горалик. Все они так или иначе обыгрывают эту проблему Другого - сознания, языка, телесности. Все они в той или иной степени о насилии как о странном языке коммуникации с Другим и вовне, и внутри, который доминирует в современной русской культуре. Подозреваю, что из этих трех романов больший успех достанется "Рубашке" - меня это не удивляет, но и не может не огорчать. Ведь "Рубашка" - это стилистически изящная исповедь инфантила, завороженного миражами силы и мужского братства. Иными словами, имперский психологический комплекс в романе продается нежно, с проникновенной иронией, в ореоле романтических ассоциаций, на узнаваемом фоне сумасшествия буден. Что это, если не "Брат-2" для умных? Но вообще в последнее время я увлекся новой русской драмой - полагаю, именно тут сегодня происходит самое интересное и создается самая яркая словесность. Может быть, потому современные перформансы насилия в силу природы драматического жанра вынесены на первый план и деконструируются по ходу представления, независимо от того, хотят или не хотят того авторы. Понятно, я могу ошибаться, но пьесы братьев Пресняковых, того же Гришковца, Максима Курочкина и многих других читаю со все возрастающим интересом.
- А кого из современных российских писателей читают в Штатах?
- Читает - кто? Если студенты, то и Венедикта Ерофеева, и Петрушевскую, и Маканина, и Василенко, и Улицкую, и Садур, и Рубинштейна, и Петю Алешковского, и Нарбикову, и Гройса, Гениса, Эпштейна - я говорю здесь исключительно о переводах и ограничиваюсь только нашими героями. Их книги профессора-русисты заказывают для своих курсов, а студенты покупают в университетском магазине. Разумеется, авторов каждый преподаватель сам отбирает - программ у нас нет, полная академическая свобода, оборотная сторона которой - тоже полный произвол преподавателя. Но я не жалуюсь. Студенты - это, может быть, лучшая читательская среда, хотя ее интерес постоянно подогревается, уж простите, необходимостью получить приличную оценку. Что же касается коммерческих книжных магазинов, вроде Barnes&Noble или Borders, ориентированных на "простых читателей", то там среди современных русских писателей отчетливо лидирует Пелевин (все его книги, за исключением самой последней, переведены на английский и неплохо продаются), а уже за ним следуют Бродский, Толстая, Аксенов, Довлатов, еще несколько имен. Недавно появились первые книги Акунина ("Азазель" - в американском переводе "Снежная королева"), "Турецкий гамбит", "Левиафан". Я уже включал "Азазеля" в свой курс: студентам понравилось, да и мне не было скучно его преподавать.
- Марк, чем, по-вашему, объясняется популярный в России стереотип, что американцы мало читают и вообще уступают россиянам по части так называемой духовности?
- Если опустить внутрироссийские причины (мифология превосходства всегда выдает комплексы неполноценности), то, по-моему, эта легенда во многом возникает оттого, что мы и наши коллеги, люди с гуманитарным образованием, проецируем себя на среднего американца - компьютерщика, бизнесмена, клерка - и кричим: глуп! туп! не обучен! Мы приезжаем из элитных школ и элитных институтов и удивляемся, почему-де американец со средним образованием не знаком с Фолкнером и Кортасаром. Нам кажется, что все должны быть такими, как те, с кем мы всю жизнь общаемся (классический, между прочим, случай продуцирования Другого). А часто ли наш брат-филолог в России разговаривает о чем-то более отвлеченном, чем цены на квадратные метры, с тем, кто не принадлежит к его кругу? И точно ли, что русские вкусы в искусстве самые утонченные, что, скажем, сверхпопулярный в России Коэльо хоть чем-то лучше ну, допустим, рэпера Эминема (на мой взгляд, незаурядного поэта)? И можно ли сосчитать, где больше людей, читающих Достоевского не для оценки или экзамена, а просто так, для удовольствия - в России или Америке? И нет чтобы московскому гостю, выдающему на- гора очередной опус о тупости американцев, посоревноваться в эрудиции с американским коллегой-филологом, а не с водителем такси по дороге в аэропорт, или же сопоставить умственные горизонты жителей маленьких городков Среднего Запада не с мнениями снобов Mосквы и Петербурга, а с кругом интересов обывателей Красноуфимска или города Чехова? Я, надо сказать, преподавал детям и из уральской, и из американской глубинки, и скажу честно, большой разницы не заметил. По моему давнему убеждению, умственный потенциал студента-гуманитария определяется не тем, что он знает, а исключительно восприимчивостью к сложному и нетривиальному. С этой точки зрения везде и всюду есть процентов пять умниц, примерно столько же идиотов, а остальные посередке.
- Вашим словарем могут заинтересоваться российские издатели?
- Я не уверен в том, что это нужно. Наша энциклопедия ориентирована на американского читателя-неспециалиста, для России все надо было бы писать по-другому. Возможно, разумнее было бы запустить в самой России аналогичный проект, точно так же собирая международную команду специалистов. Литэнциклопедий в России выходит предостаточно, но не таких, как наша. Тут ведь "ноу-хау" в формате - большие статьи, подробные разборы текстов, обилие сопутствующих "биоматериалов". Я вообще думаю, что такой проект интересней всего делать по недавно минувшим десятилетиям. Вот, скажем, закончились 90-е годы - возникли новые имена, перестроилось множество репутаций. Появись об этом десятилетии издание вроде нашего, оно пригодилось бы и учителю, и профессору, и студенту, и старшекласснику - как справочное пособие, как введение в предмет, просто как приглашение к чтению. А уж отсюда можно и в историю углубиться. Был бы интерес у издателя, а авторы и читатели найдутся - в этом я не сомневаюсь.
Дарья Гармоненко 
