Беседовала Марина Пол Остер стал одним из героев документального цикла «Легенды и явления культуры Америки», который будет идти на телеканале «Культура» по 13 сентября в 00.25. Полную версию интервью писателя смотрите в ночном эфире телеканала «Культура».
– В ваших книгах много автобиографического?
– Было как-то несколько дней, когда у меня совсем не было жилья. Надо было как-то перекантоваться. Что говорить, действительно спал иной раз в парке. Но мои романы не автобиографические – много историй полностью придуманных, но немало случаев и реальных, произошедших со мной или моими друзьями.
Куда бы мы ни шли, мы оказываемся на перекрестках разных историй. Всегда непостижимо, когда ваши друзья или знакомые вам люди оказываются связаны скрытой точкой пересечения в их собственных судьбах. Эти линии могут соединиться в самых непредсказуемых ситуациях в самый непредсказуемый момент. Так совершенно незнакомые люди, живущие в разные времена в разных городах, могут составить один общий сюжет.
Когда я был очень молод, в Париже я общался с одним очень странным человеком. Русский эмигрант композитор, он писал симфонию, на исполнение которой нужно было потратить 12 дней. Так вот мой знакомый в детстве дружил с сыном Марины Цветаевой Муром. При этом гораздо позже моим соседом в Нью-Йорке оказался тот врач, который принимал у Цветаевой роды в Праге в конце 20-х. Странно то, что его тогда нашли совершенно случайно, – он не акушер и не педиатр. И вообще роды принимал только один раз в жизни. Когда он вошел, Цветаева курила в кресле, а потом сказала: «Доктор, теперь ваше выступление». Так родился Мур. А отец моего соседа, кстати, был личным врачом Толстого. Он еще записывал тайком их разговоры, но пользовался своим собственным стенографическим шифром. Не знаю, кому-то такие вещи могут показаться банальными совпадениями, но меня завораживает, как замысловато пересекаются линии разных судеб друг с другом.
– Это правда, что ваши предки родом из Восточной Европы?
– Да, они прибыли в Америку из ваших краев: бабушка и дедушка со стороны мамы из Минска и Варшавы, а родители папы оба родились в городе Станиславе. Когда они уезжали в Америку в 1910 году, это все еще была территория Австро-Венгрии. Далее удивительные перипетии с этим городом происходили: после Первой мировой войны он отошел Польше, во время Второй мировой – Советскому Союзу. Сейчас это Украина. Вот такая страшная история – один город, а страны разные. Моя бабушка рассказывала, что в Минске многие члены нашей большой семьи были людьми театра: актерами, драматургами, музыкантами. Может быть, в конце XIX века там был еврейский театр – не знаю. Но это приятно осознавать, даже не представляя точно, кто мне эти люди и чем они занимались.
Прошлое не умирает – оно живет в нас, находя для этого самые разнообразные формы. Я имею в виду, что все мы несем в себе наших ушедших близких, которых любили, но которых теперь нет с нами. Все культуры несут в себе свое прошлое. Иногда это идет на пользу, иногда, увы, наоборот. Требуются тысячелетия, чтобы какие-то события были вымыты из кровеносной системы цивилизации.
– Вы помните свой первый рассказ?
– Я отлично помню ручку, которой написал свой первый рассказ, и, главное, цвет чернил – зеленый. Зеленые строчки на белом листе выглядели очень красиво. Мне было около 12 лет. Рукопись, конечно, давно утеряна, да и о чем был рассказ, точно не помню. Он был небольшой, но мистический. Даже когда я был совсем маленький, я знал – надо становиться писателем. Это лучшее, что может случиться со мной в жизни.
– Что заставило вас в свое время переехать во Францию?
– Я уехал из Америки в самом начале 70-х. Мне только что исполнилось 24 года. Я, как мог, закончил учебу. До этого проработал в разных местах – был даже моряком на нефтеналивном судне. Скопились кое-какие деньжата, которые давали возможность сбежать. Получилось во Францию. На самом деле я хотел выбраться из Америки куда угодно. Просто не хотелось здесь больше находиться. Шла война во Вьетнаме, была сумасшедшая, сложная ситуация для американской культуры – агрессивная и злобная. Общество расслаивалось, как будто его охватило нервное расстройство. Я, конечно, был против войны во Вьетнаме. Я учился в Колумбийском университете. Университет лихорадило: листовки, сидячие забастовки, митинги – это было дикое время. Среди всего этого разброда я пытался писать и очень серьезно относился к тому, что делаю. Я был слишком взбаламучен тем, что происходило вокруг меня. Я точно знал, что здесь в тот момент сделать ничего осмысленного не смогу. Приехав во Францию, я увидел Америку как бы с другой стороны, и теперь по прошествии времени я понимаю, что это было правильное решение.
Однако деньги через пару лет закончились. Закончились даже продуктивные идеи относительно того, на что жить. Оставалось возвращаться в целом ни с чем. И тут я познакомился с американцами – супружеской парой. Оба профессора. Они жили в Париже на академическую стипендию. Там они сидели в библиотеках, но оказалась, что на юге Франции у них есть дом и в него постоянно кто-нибудь залезает. Они мне говорят: «А что, может быть, вы хотите пожить в этом доме?» Они предложили мне жить там бесплатно, чтобы отпугивать воров и хулиганов, и даже предложили немного денег. Я схватился за эту работу и отправился туда. Дом был чудесный, старый. Он был построен во времена Французской революции. Там над входом на портале были выбиты римские цифры – год VI, то есть в соответствии с новым революционным календарем. Вот я и был как бы сторожем этого дома. Мучился с рукописями, и в конце концов меня прорвало – я стал писать каждый день.
– Вы до сих пор не пользуетесь компьютером?
– Я пишу не так, как другие. Или не совсем так. Короче, я из сообщества писателей, которые так и не решились воспользоваться компьютером – отдаю предпочтение старой пишущей машинке. Три десятилетия печатаю на одной и той же. Пару лет назад художник Сэм Мессер, мой друг, очень заинтересовался нашими с ней отношениями. Ее зовут Олимпия Портабл, родилась в Германии в 1960-м. Мы с Сэмом решили сделать несколько ее живописных портретов. В результате получилась целая серия и возникла идея сделать книжку «История моей пишущей машинки», добавив к картинкам немного текста.
– Если говорить о фильме «Дым», где вы не только автор сценария, но и один из режиссеров, то кого вы изначально видели исполнителем главной роли?
– Я предполагал, что роль в фильме «Дым» будет играть Том Уэйтс, певец. Он согласился играть Огги – продавца в табачной лавке, но заболел. Решили обратиться к Харви Кейтелю. Далее смешно: Харви совершенно не понял сценарий и отказался наотрез. Однако мы ему послали сценарий снова и попросили прочесть еще раз. Он перечитал и стал понемногу включаться в него. Потом перезвонил и сказал чудесные для меня слова: «Странно, но мне особенно нравится, как слова чувствуют себя во рту, когда их произносишь, – вкусные».
– Как вообще возник замысел фильма «Дым»?
– Из довольно забавной истории. Сценарий начинался как задание крупной газеты «Нью-Йорк таймс». В каждом номере этой газеты есть колонка главного редактора, а напротив текст, полемизирующий с ней. И заведующий этим разделом – мой знакомый, позвонил мне и сказал, что у него есть идея сделать к Рождеству подборку небольших рождественских рассказов. Рассказы у меня получаются неважные, и я хотел отказаться. Сидел за столом, курил и почему-то вспомнил продавца табачного магазинчика в Бруклине, где я обычно покупаю сигары. И мысли крутились вокруг того, что в таком городе, как Нью-Йорк, неминуемо обрастаешь огромным количеством знакомых. И эти необязательные случайные связи каким-то образом оплетают вашу собственную жизнь, создают ее ткань. И как-то сам собой написался рассказ. На следующий день после публикации мне позвонил режиссер Уэйн Уонг. Он прочитал рассказ и предложил сделать по нему фильм. Я знал его работы и сказал: отлично, давай писать сценарий. И это тянулось около 2 лет. Когда сценарий был закончен и появился продюсер, готовый вложить деньги, Уонг мне сказал: «Ты знаешь, это твоя история. Бруклин – это твое место, я здесь новичок. Хочу, чтобы ты остался со мной и помог делать кино». Обычно в этот момент режиссер и сценарист пожимают друг другу руки и расстаются. Но случилось наоборот. Я участвовал в отборе актеров, костюмов, интерьеров, декораций и даже в монтаже. Я всегда любил кино, но не думал, что буду в нем работать. Этот опыт открыл какую-то другую дверь.
– В сценарий «Дыма» вошла история про русского философа Михаила Бахтина. Вы поклонник его работ?
– Когда жена писала диссертацию, она дала мне почитать биографию Михаила Бахтина. Там есть одна интригующая история. Как-то во время войны он работал всю ночь и очень хотел курить, но бумаги не было – только его собственная рукопись. И он стал отрывать от нее кусочки, сворачивать самокрутки и курить. Это поразило меня – человек, который выкурил свою книгу.
