Беседовали Михаил Впервые Вадим Штепа попал в наше поле зрения в 1998 году благодаря своей яркой и многообещающей книге «Иnверсия». К нашему удивлению, в последующие пять лет никакой информации о молодом и перспективном авторе не поступало. Сам Штепа утверждает, что провел эти годы в путешествиях по Финляндии, Великобритании, Греции, Югославии, Болгарии и другим странам. Сравнительно недавно философ вновь заявил о себе как об оригинальном мыслителе и публицисте и, кроме того, приобрел широкую известность как один из наиболее активных пропагандистов «Культа Крокодила».
– Вадим Владимирович, как вы относитесь к современной русской философии?
– Философия сегодня – это, на мой взгляд, междисциплинарное интеллектуальное поле. Творческий подход к философии (а собственно, это и есть сама философия – любовь к мудрости) легко пересекает множество границ и сочетает множество дискурсов – метафизических, психологических, социологических, литературных, музыкальных, игровых, медийных. Единственное, что противопоказано современной философии – это быть скучной. В этом отношении мы, видимо, вновь приближаемся к Античности, где философия творилась на дионисийских симпосиях в платоновской Академии или в импровизациях шоумена Диогена. Советские философские факультеты, буквоедски пережевывающие «измы» прошлых эпох, занудствующие в своих догмах и раздающие за это ученые степени, давно пора закрыть. Ницше, к примеру, не имел никаких философских степеней – но его влияние на живую европейскую мысль трудно переоценить.
– Кто из современных русских философов вызывает у вас интерес?
– Мне наиболее интересны новые интеллектуальные проекты личности и общества. Однако не самоценно «авторские» или настаивающие на соответствии неким общим «вечным истинам», но улавливающие и расшифровывающие тенденции мирового развития. Их авторы (точнее, визионеры) должны обладать мощной пророческой интуицией. На данный момент из русских мыслителей я бы назвал автора концепта «виртуализации общества» Дмитрия Иванова и теоретика «постэкономического класса» Владислава Иноземцева. Впрочем, они лишь по-своему, на местном материале, развивают взгляды, изложенные у Жана Бодрийара, Дэниела Белла, Ричарда Флориды и т.д. Этим и создается их специфическая «локальная уникальность», которая при достаточном углублении в тему вполне может стать основой и новых «глобальных обобщений». Ведь глобальное и локальное на самом деле ничуть не противоречат друг другу – но все с большей очевидностью работают в «диалектической паре». Роланд Робертсон определяет этот процесс точным неологизмом «глокализация». У нас, к сожалению, пока нет адекватного русского осмысления этой темы – но мы с коллегами в последнее время преимущественно работаем именно над этим. Кстати, должен упомянуть имена своих друзей и соавторов по журналу «ИNАЧЕ» – Сергея Корнева (автора доктрины «постмодерн-фундаментализма») и Алексея Иваненко, которого называют «богословом-постмодернистом». Хотя в своих работах они уже «явочным порядком» перешагнули ту грань, которую Михаил Эпштейн обозначает как отличие «пост» от «прото». Нас сегодня действительно гораздо более интересует не отталкивание от каких-то прежних реальностей с навешиванием им приставки «пост», но вдумчивое исследование той протоглобальной и протовиртуальной цивилизации, которая ныне все более ощутима. Кстати, и веер «новых гуманитарных наук» самого Эпштейна также становится адекватней меняющемуся миру, чем принятые пока еще в академических институтах дисциплинарные рамки вековой давности. Одно наше важное отличие от эпштейновской футурологии: если он рассматривает будущее гуманитарных наук в модусе некоей «как бы возможности», то мы полагаем, что современная философия возможна лишь как вполне прагматический проект. Будущего надо не «дожидаться», но быть его субъектами, творить его!
– Продолжаете ли вы считать себя традиционалистом?
– Рене Генон в свое время утверждал: «В традиционных цивилизациях в основе всего лежит интеллектуальная интуиция». Так что если моя интуиция уже вышла за рамки самого генонизма, то я предпочитаю следовать за ней. Генон мне друг, но истина дороже┘ Более конкретно: за последние годы во мне произошла существенная переоценка ценностей – интерес к авраамическим религиям, которые неизбежно подвигают к «интегральному традиционализму» с его неизбывным пассеизмом, консерватизмом, апокалиптикой и т.д., сменился вдруг ясным открытием того, что я называю «Новая Античность». Это не какая-то формальная реставрация прежней Античности, но именно открытие «нового цикла», попытка прорастить в актуальной, «постсовременной» реальности затоптанные семена исконной европейской культуры. (Напомню, что «Европой» изначально называлась территория, окружавшая Дельфийский оракул.) Конечно, авраамические «традиционалисты» могут сколь угодно называть это «богоотступничеством», ругать «сатанинским нью-эйджем» и т.п., но им самим остается лишь бесконечная взаимная грызня за правильное понимание «священных писаний» и безнадежная вера в конец света┘
– Сохранили ли вы пиетет в отношении наследия Рене Генона, Юлиуса Эволы и других?
– Особого пиетета у меня к ним не было никогда, «сакральные титулы» раздавали им другие. В начале 1990-х, когда я увлекался Василием Розановым, меня прежде всего восхищало в нем то редкое свойство философа, когда многие его слова прочитываются словно свои. Не просто мысли, идеи – но и настроения, формулировки. «Крайность растворения», как это однажды назвал Дмитрий Галковский. Видимо, она и доказывает неслучайность интеллектуальных интуиций, их несводимость к индивидуальному┘ Затем, когда я познакомился с текстами Генона и Эволы, тот же феномен заметил и над ними. Фундаментальная логика их рассуждений и их специфическая ирония были мне одно время очень близки. Правда, сегодня я немного жалею тех, кто завис на стадии этой «виртуальной инициации».
– Что вы можете сказать о книге Гейдара Джемаля «Ориентация – Север»?
– «Западно-Восточная» интеллектуальная оппозиция возникла в эпоху модерна, но сейчас уже полностью себя исчерпала. На Дальнем Востоке люди мыслят не менее прогрессистски и технократично, чем на Западе, где и возникла эта система ценностей. У Генона, который упорно противопоставлял «традиционный Восток» – «антитрадиционному Западу», думаю, сегодня голова бы пошла кругом. Кстати, сами эти понятия «Запад» и «Восток» очень относительны, потому что на Земле не существует западного и восточного полюсов. Чукотка, к примеру, это Запад по отношению к Аляске. И я надеюсь, что в наступившем веке эта условная граница между ними окончательно сотрется – возведением трансконтинентального моста, который будет символизировать возникновение цивилизации Глобального Севера. «Ориентация – Север», конечно, гениальная книга, компендиум бесподобных интуиций, еще ожидающих своего воплощения в ходе «вселенской весны»... Но парадокс в том, что сам ее автор выбирает сегодня символический Юг, призывая своих последователей молиться в сторону Мекки. На мой взгляд, различие философии Глобального Севера и Глобального Юга состоит в ориентации первой на креативные, проективные, часто игровые категории, тогда как вторая извечно поклоняется некоей «раз и навсегда данной истине». Говоря на компьютерном сленге, это различие изобретателей «софта» и сборщиков «харда».
– Кто сейчас является для вас источником интеллектуального вдохновения?
– Надеюсь, что богиня мудрости Афина. Тогда во мне побеждает Аполлон. Или музы. Тогда – Дионис┘
– Какое отношение имеет зоометафора крокодила к примордиальной традиции? Не является ли интернетовский «Культ Крокодила» инверсионным мифом?
– Я согласен с прозрением моего давнего друга, поэта Алексея Широпаева: Ящер (Крокодил) – это «примордиальный северный культ наших вольных предков». Кстати, нелишне вспомнить, чье изображение украшало варяжские драккары... И если сегодня этот культ пробуждается в игровом, молодежном, постполитическом варианте, то это вовсе не инверсия, а именно его актуализация. Традиция вечна – но ее внешние формы постоянно меняются. «Инверсионным мифом» ныне можно назвать скорее христианскую и исламскую (одним словом, хрисламскую) «фофудью». Это носители последней принимают за традицию беспробудный консерватизм и формальную реставрацию прошлого.
– Как вы относитесь к сексуальной магии?
– Секс сам по себе является магией.
– А к поискам русского философского камня?
– Более интересным и насущным мне представляется как раз обратный алхимический процесс – растворить русскую философскую «окаменелость», замшелую в своем «третьеримском» пафосе. Эта «окаменелость», если угодно, и есть инверсионная, амальгамическая подделка философского камня. Неслучайно, что в «Третьем Риме», как и в «первом», настоящих философов – тех, кто меняет мир, – толком и не было. Они все остались в эллинской «Гиперборее» – а римско-имперская, централистская, универсалистская парадигма умеет лишь оправдывать статус-кво и увековечивать его┘ Особенно показателен здесь Константин Леонтьев, который идеализировал византийский унитаризм, но почему-то видел в нем «цветущую сложность». Тогда как «цветущая сложность» наступает лишь в постимперский период: Европа, к примеру, стала многообразным континентом лишь с крушением Римской империи. То же по циклической логике ожидает и «Третий Рим»┘ И лишь с рассыпанием этого булыжника может быть обретен философский камень – как микропроцессоры создаются из кремниевых песчинок┘
– Вы не хотели бы что-то добавить к набору историософских доктрин: «Москва – Третий Рим» (Филофей), «Москва – Третий Сарай» (Александр Дугин), «Москва – Третий Карфаген» (Алексей Нилогов)?
– Как символический гражданин Новгородской республики, я не хотел бы вмешиваться в региональную самоидентификацию москвичей.
– Какие ваши издательские и творческие планы?
– Недавно питерское издательство «Нестор-История» предложило мне стать составителем футурологического сборника под рабочим названием «Русское будущее». Мне удалось привлечь довольно разных, но весьма интересных авторов из разных стран и регионов – и сборник, надеюсь, выйдет в конце года. Также сейчас готовлю к печати свою новую (но, честно говоря, не совсем пока понятную мне и самому) книгу с подзаголовком «Введение в Новую Античность».
– Могли бы вы сказать свое философское кредо?
– Воплощать утопии. Напомню девиз, вынесенный на обложку моей книги «RUтопия»: «Если утопии не сбываются – то сбываются антиутопии». Расшифровка: утопии требуют творческих, волевых субъектов – и если таковых не находится, то антиутопии сбываются как бы самопроизвольно и «объективно», под влиянием исторической инерции.
