Как стопочка водки живой

Бахыт Кенжеев читал в мягкой манере. Фото автора

Не сказать, чтобы Бахыт Кенжеев выступал в Москве редко, но не скажешь и что слишком часто. Однако известие о чтении в Малом зале ЦДЛ было несколько неожиданным. Тем не менее почитателей поэзии набрался полный зал, даже пришлось подставлять дополнительные стулья. Только-только наступил Старый Новый год, в зале еще стояла большая елка, а на столе горела свеча для создания романтичного уюта. Бахыт Шкуруллаевич тепло, в свойственной ему мягкой, слегка насмешливой манере поприветствовал публику, пришедшую на вечер, поблагодарил руководство за предоставленный «бензин» и приступил к чтению.

Вначале он обратился к старому циклу, написанному в 1989 году в Канаде. Когда, по словам поэта, он узнал о переменах в России, он пошел работать в компанию наподобие «Рога и копыта», где меньше платили, но зато он мог приезжать на родину. Итогом стал цикл-стилизация под эпистолярный стиль XIX века из 12 стихов, в котором некий поэт, живущий в 1889 году в Канаде, пишет послания знакомым и друзьям. Друзья, впрочем, все из XX века, а реалии XIX и XX века (и оценка их) причудливо переплетены. В числе других были послания поэту Александру Дашкевичу, писателю, богослову Михаилу Моргулису, Дмитрию Александровичу Пригову и некой девушке из Бельгии, инкогнито которой было сохранено.

Заметив, что публика устала от эпистолярной интонации, поэт сменил регистр, обратившись к силлабо-тонической философской лирике: «Ледяной синевой обделенный,/ лепит дерево слепорожденный/ в разумении темном своем./ Хорошо ему жить, властелину/ влажной, серой, фисташковой глины,/ хорошо ему с Богом вдвоем./ Создавая на ощупь, по звуку/ воплощение шумного бука,/ и осины, и мглистой луны/ на ущербе, он счастлив до дрожи –/ так творения эти похожи/ на его сокровенные сны…»

Глубокая тонкая тоска звучала в стихотворении, где автор осмысляет отделенный от всего мира и закрытый в капсуле мир влюбленных: «Обманывая всех, переживая,/ любовники встречаются тайком/ в провинции, где красные трамваи,/ аэропорт, пропахший табаком,/ автобус в золотое захолустье,/ речное устье, стылая вода./ Боль обоймет, процарствует, отпустит –/ боль есть любовь, особенно когда,/ как жизнь, три дня проходит, и четыре,/ уже часы считаешь, а не дни./ Он говорит: «Одни мы в этом мире»./ Она ему: «Действительно одни». Оборотной стороной зыбкого любовного дрейфа предстала картинка  устроенного быта, исполненная в горьковато-ироничной манере: «Муж мусорщик с женой уборщицей/ про одинокую поют/ гармонь, пьют водочку, не морщатся,/ любуются на свой уют:/ хрусталь, да и сервиз, как водится,/ мурлычет рыжий кот-злодей,/ в углу Младенец с Богородицей,/ лампада, все, как у людей».

Бахыт Кенжеев читал много, было два отделения. Читал стихотворение из сборника «Синий свет»: «Сплю без снов, но однажды воскреснув, заговорю…», из сборника «Пьяная вишня»: «Жаль, что музыка погасла. Жалко, что в урочный час…». Из новых стихов были прочитаны горько-ироничные рефлексивные строки: «Все-таки поживем еще – суетно, ветрено, кое-как./ Воображаемая гербовая бумага/ пахнет вечностью. Чаша моя в руках/ постепенно пустеет. Что, бедолага,/ получил отсрочку? Радуешься? Звезда/ романтическая сияет. Шумит шелками прекрасная дама./ А вообще-то мир стал безумен и безнадежен, да,/ словно строка из позднего Мандельштама». Но было и более бодрое, шутливое: «Вакханки гудят с душегубами./ Карась отдыхает в пруду./ Сантехники возятся с трубами./ А я просветления жду./ Имел я все признаки гения,/ и физику знал, и письмо,/ поэтому и вдохновение/ ко мне приходило само –/ как вепрь из небесного логова,/ как стопочка водки живой,/ само, как запрос из налоговой,/ как облако над головой». В общем, как говорится, вечер прошел в теплой дружественной атмосфере: публика насладилась стихами, а Бахыт Кенжеев – общением с друзьями.