Сердцебиение любви

Александр Ницберг показывает немецкие издания своих переводов из Пушкина. Фото Елены Кацюбы

Кто не знает иностранного языка, тот не знает своего. Так считал Гете. На очередном собрании литературного клуба «Некрасовские пятницы» в Доме поэтов, что в Трехпрудном переулке, встречали заезжего гостя. Хотя поэт Александр Ницберг – коренной москвич, вырос в артистической семье. Его первой игрушкой был ком глины из мастерской отца‑скульптора. Первое четверостишие будущий поэт сочинил в четыре года. Словно предчувствуя свою вынужденную эмиграцию, мать Александра (актриса и чтица) сызмала привила ему любовь к немецкой культуре. С детства учил он язык, который станет для него вторым родным. Недолго пробыв в Вене, семья уехала в Германию. Прожив там 30 лет, Ницберг решил вернуться в Вену, где живет и сейчас.

Лет в 14–15 начались его творческие поиски, пробы пера. Он осваивал разные стили: классический, авангардный, – и уже в 20 лет ощутил себя профессиональным поэтом. Увлекшись лирикой Северянина, начал ее переводить одновременно со стихами Пушкина, классическая ясность которого оттеняла северянинский маньеризм.

Однако поэзию Лермонтова Ницберг ценит выше пушкинской: в ней нет такой определенности, он «ищет, сочиняет, улаживает», как писала Евдокия Ростопчина, еще одна любимица Ницберга. Переводя стихи Лермонтова, он испытал и самое большое наслаждение, и самые большие мучения. Его вдохновенный подход к оригиналу, к своему труду вызвал в памяти слова Корнея Чуковского о «сердцебиении любви» переводчика. Восприятие героем вечера Ахматовой и Цветаевой (которых он также переводил) с годами менялось, но всегда было живым, эмоциональным. Работая над сборником рождественских стихов Бродского, он не испытывал особого пиетета – скорее ироническую отстраненность. Это облегчило его задачу. Переводил он и Булгакова («Мастер и Маргарита», «Собачье сердце», «Роковые яйца»), которого также считает поэтом, авангардным и модернистским.

Герой вечера подробно изложил свой творческий метод, описал его эволюцию. Постигая и интерпретируя поэзию, он увидел, что не стоит даже пытаться передать все смыслы, заложенные в стихах: это перегружает переводы. Ключевое слово подлинника может вообще не быть сказано. Оно словно бы возникает заново из других слов, звуков. Вообще паузы между словами важнее самих слов. Стремясь к метрической и фонетической точности, Ницберг нередко меняет заглавие стихотворения, придавая ему интонацию вопроса. И своим студентам советует декламировать поэтические произведения с вопросительной интонацией. Это оживляет их восприятие. Не стремясь точно перевести каждое слово, он стремится уловить подлинный смысл стихов. Свои переводы он читал по памяти, и казалось, что хрестоматийные строки словно обрели новую музыку, сохранив прежнюю. Прочел он и собственные – немецкие – стихи.

Увлеченный монолог иногда прерывался ведущим Сергеем Нещеретовым: вопросами, остроумными замечаниями. Присутствовали в зале и другие поэты и переводчики, которые захотели высказаться. Константин Кедров благодарил Ницберга за подлинное открытие: в его переводе лермонтовского «Ангела» слышится фраза из «Лесного царя» Гете. Станислав Айдинян привел отзыв Цветаевой об Ахматовой: «Ахматова – это совершенство. Но в этом ее предел». Слова эти произвели большое впечатление на героя вечера. Он уточнил, что совершенство только в пределах и можно воспринять. Елена Кацюба прочла веселый палиндром в его честь. Марлена Мош впервые услышала на встрече то, что раньше поняла интуитивно, переводя армянских карабахских поэтов. Владимир Александров поставил вопрос о том, как сделать стихи (в частности, Лермонтова) явлением немецкого языка. Ницберг с горечью ответил, что в Германии, да и в Австрии, в сущности, не знают и собственных поэтов. Человека с томиком стихов в руках прохожие принимают за иеговиста. В заключение он развеял миф о непереводимости поэзии: «Перевести стихотворение – чудо, но и написать стихотворение – тоже чудо».

Академик Никита Толстой, рассуждая когда‑то о взаимодействии разных народов, говорил, что любое усложнение идет на пользу культуре. Хочется добавить: и отдельной личности. Испытания, препятствия способствуют ее развитию. Изгнанный из родной страны десятилетним ребенком, Александр Ницберг открыл немецкому читателю лучших русских поэтов. И приходят на память слова, ставшие девизом русских эмигрантов первой волны: «Мы – не в  изгнании, мы – в послании».