А мне бы только любви немножечко

Историк Дмитрий Рублев рассказал об опасных связях имажинистов с анархистами. Фото автора

«Есенин – не подберезовик, имажинизм – не короста на есенинских березках» – этот пассаж вводной речи ведущего Сергея Нещеретова стал лейтмотивом вечера «Сердце и мозг. Имажинизм Есенина и Шершеневича», проходившего в Библиотеке им. Добролюбова в рамках «Некрасовских пятниц». Выиграл ли Есенин, став имажинистом? Сопоставимы ли фигуры Есенина и Вадима Шершеневича? Ответить помогли и аргументированные размышления, и прочитанные стихи.

По версии Нещеретова, встреча Есенина с Анатолием Мариенгофом и Шершеневичем в 1918 году была чрезвычайно благотворной, если не спасительной для рязанского поэта. Их альянс подарил мятущемуся Есенину будущее, которое, увы, оказалось скоротечным. Шершеневич стал автором опубликованной в 1919-м декларации имажинизма, но весомы и его заслуги как поэта.

Имажинистская книга стихов Шершеневича «Лошадь как лошадь» едва не погибла для культуры: весь тираж по ошибке (из-за «крестьянского» заглавия) чуть было не разослали по российским деревням. Тексты из «Лошади…» прочитали Нещеретов и поэт, философ Александр Мысленков: «Другим надо славы, серебряных ложечек, / другим стоит много слез, – / а мне бы только любви немножечко / да десятка два папирос».

Научности происходящему придал доцент МГУ, историк Дмитрий Рублев подробным документированным рассказом о политике в судьбе имажинистов в разрезе их пересечений с анархистами и эсерами в 1918–1919 годах: Есенин, Шершеневич, Рюрик Ивнев печатались в анархистской прессе, общались со «звездами» анархизма и эсерства вроде Якова Блюмкина, Аполлона Карелина, Владимира Бармаша, фигура Нестора Махно проникла в поэзию Есенина. Шершеневич, носитель «идеалов свободолюбия», еще в студенческие годы сблизился с теоретиком анархизма Алексеем Боровым, позже числился активистом Всероссийской федерации анархистской молодежи, публиковал статьи в соответствующем ключе, а осенью 1919-го был ненадолго арестован в Москве именно за близость к этим враждебным советской власти кругам (соответствующее уголовное дело закрыли лишь в 1995-м, реабилитировав поэта посмертно).

Поэт Алексей Чуланский начал свое выступление уколом в адрес прозвучавшей строчки Шершеневича про «чулан одиночества»: мол, у Есенина такой холодный образ никогда не возник бы, в крестьянских избах чулан был хранилищем самых насущных припасов. Метафорически Чуланский высказался и о загадке гибели Есенина: даже если тот и хотел повеситься, то избрал бы дерево, но никак не железную трубу парового отопления – символ ненавистной ему индустриализации; этот нюанс ставит под вопрос официальную версию трагедии.

Имажинисты ощутимо воздействовали на последующие поколения. Поэт и прозаик Емельян Марков назвал «самым естественным продолжателем имажинизма» Леонида Губанова и прочел два его стихотворения, где Есенин назван напрямик. Рассуждая об актуальности наследия Шершеневича, Нещеретов привел примеры его опосредованного влияния на Андрея Вознесенского и Иосифа Бродского.

Под занавес прозвучало провидческое стихотворение Шершеневича: «По годам я спокойно бреду вперевалку / и событья хлещу, как кнутом пастуха. / Знаю: в Каспий грядущего века, как Волга, / я волью неизбежно стихи…»