Целое лето Пруста

Наверное, первым всерьез встряхнувшим меня автором был Булгаков. Как и у многих, «Мастер и Маргарита». Хорошо помню, что впервые читала его летом после окончания четвертого класса поверх зачитанной до дыр советской классики о предреволюционных временах (и тоже ведь все остались в голове: «Дорога уходит в даль» Бруштейн, «Динка» Осеевой, «Жизнь и приключения Заморыша» Василенко). Но тут было настолько другое, что так с тех пор время от времени и перечитываю. В старшей школе – Марина Цветаева: больше, наверное, даже проза вроде «Повести о Сонечке», а не стихи. Хотя и стихи тоже. «Лебединый стан» был дома в рукописном списке, остальное – в репринтах.

Несколько самых важных, хотя и пестрых впечатлений из университетских времен: «Школа для дураков» Саши Соколова, «Москва–Петушки» Ерофеева, «Суер-Выер» Коваля, «Соло на ундервуде» Довлатова, целое лето Пруста. «Другие берега» и «Дар» Набокова – очень разные, но оторваться не могла ни от того, ни от другого. Курсе на втором мне дали на ночь два маленьких сборника Юрия Левитанского в потрепанных бумажных обложках: «День такой-то» и «Кинематограф». Помню, что полночи набирала тексты на компьютере, чтобы потом делиться с друзьями: компьютер у меня уже был, но до интернета в те поры дозванивались по модему через командную строку, и никаких стихов там еще не было.

Наконец, назову сразу три книги Иосифа Бродского, в мир которого нырнула с головой, потом мучительно училась дистанцироваться, но, кажется, так и не научилась. Извлеченный откуда-то из глубин в книжном магазине «Москва» второй том зеленого «Собрания сочинений» (первый так и не нашелся), из-за которого я, зачитавшись прямо у полки, опоздала на лекцию. Найденное в гарвардской книжной лавке и впервые прочитанное в самолете Нью-Йорк-Стокгольм американское издание Watermark (невесомое и воздушное, на русском языке вышедшее под названием «Набережная неисцелимых» в переводе Григория Дашевского). Наконец, пьеса «Мрамор» – очень актуальное по нынешним временам чтение.

Очевидно, что за пределами этого небольшого текста осталось еще множество книг, и хотелось бы верить, что впереди они тоже будут. «Памяти памяти» Марии Степановой – яркий тому пример.