Расовые теории и мировое господство

После поражения французской армии при Ватерлоо стало очевидным доминирование англосаксов. Феликс Филиппото. Атака французских кирасир на каре шотландцев в битве при Ватерлоо. Музей Виктории и Альберта. 1874

К началу ХХ века идеи «англосаксонской исключительности» окончательно охватили не только обывательскую среду, но и политические и интеллектуальные круги государств и колоний-доминионов, где правящую элиту составляли выходцы с Островов. Так в просторечии именовали Великобританию, традиционно дистанцировавшуюся от континентальной Европы.

Сторонники борьбы за превосходство «англосаксонской расы» исходили в основном из теории, базирующейся на дарвинистской концепции международных отношений. В основе ее лежал тезис, что слабые и неприспособленные народы с неизбежностью уступят сильным и приспособленным. Этот тезис явился мощным аргументом в пользу англо-американской солидарности.

Под знаменем дарвинизма

Объективно к консолидации крупнейших англосаксонских государственных образований – Британской империи и США – подталкивало вынужденное признание британской элитой, задающей тон в борьбе за мировое господство, того факта, что Лондону в одиночку уже не хватает ресурсов для противостояния крепнущим «континентальным» державам.

Интеллектуальная элита Северной Америки активно подыгрывала «матери-родине». Известный американский геополитик контр-адмирал Альфред Тэйер Мэхэн в начале 90-х годов XIX века откровенно писал, что США и Великобритании «пора начинать работать вместе на общее дело и, если потребуется, против остального мира. Это является нашей высшей государственной задачей, причем как для упрочения политических традиций, так и во имя объединяющей нас общей крови».

Ему вторил популярный на обоих берегах Атлантики американский историк Джордж Бартон Адамс: «Перед нами единственный путь: мы должны отстаивать наши общие идеи и институты во имя общей расы».

Достаточно влиятельный в англосаксонском мире министр юстиции Канады Дэвид Миллс, обращаясь к американцам, подчеркивал: «По большому счету США не являются и не могут быть абсолютно независимыми. Их судьба неразрывно связана с расой, к которой они принадлежат и будут принадлежать, ради которой они живут и действуют, которая, наконец, является их сутью».

Все эти политические деятели и ученые были убеждены в том, что именно нации и расы являются соперниками в борьбе за мировое лидерство.

Политические расы

Влиятельнейший политик Артур Бальфур, один из тех, кто определял курс Лондона на рубеже веков, предвидел близкое будущее, когда весь мир будет поделен между несколькими великими «расовыми государствами»: англосаксонским, славянским, германским, латинским, азиатским, турецко-мухаммедианским (исламским) и южноамериканским.

Славянское государство будет простираться от Венгрии и Балкан на восток вплоть до северной части Тихого океана. Германское поглотит Нидерланды, Данию, большую часть Швейцарии и будет доминировать в Центральной Европе. Латинская федерация «уравновесит» Германию за счет включения в себя Испании, Португалии, Франции, Италии, Бельгии, Греции и части Швейцарии. Китай и Япония сформируют ядро азиатского расового государства, а турецко-исламское сплотит вокруг модернизированной Турции весь исламский мир. Государства Южной Америки объединятся в одно целое. Но ведущим государственным образованием на земле, разумеется, станет нечто, объединяющее Британскую империю и США.

Однако более популярным на Западе было мнение о том, что мир будет поделен между «великими расами» самого Запада. Один из американских аналитиков четко выделил главных действующих акторов на международной арене рубежа XIX–XX веков: «Мир теперь с практической точки зрения принадлежит или контролируется пятью государствами-нациями: Британской империей, США, Россией, Германией и Францией… Малые так называемые суверенные государства выступают лишь в роли сателлитов, вращающихся вокруг больших политических планет».

Действительно, в начале ХХ века эти пять великих держав контролировали четыре пятых поверхности земли и управляли двумя третями ее населения. Отсюда сделали вывод, что объективными конкурентами в борьбе за мировое господство являются Франция – наиболее энергичный представитель «латинской расы», Германия – «тевтонские кузены» англосаксов, а также Россия – лидер «славянской расы».

Социальные дарвинисты из лагеря англосаксов провели анализ «рас-соперниц» с целью рассмотрения их сильных и слабых сторон при выработке стратегии борьбы за мировое лидерство. Результаты данного анализа, подчеркивает социолог Стюарт Анерсон, произвели глубокое впечатление в англосаксонском мире и не только в нем.

Увядающие латиняне

В своей массе представители «латинской расы» характеризовались как эмоциональные, несдержанные, необязательные и недисциплинированные люди. Их отличает также якобы легковерность и суеверие, склонность путать реальность с фантастикой. С точки зрения геополитики британская и американская элиты расценивали латинян как наименее сильную из влиятельных мировых рас. Для этого были весомые аргументы. Прежде всего даже неспециалисту бросалось в глаза, что влияние и территориальные владения Великобритании, США, Германии и России из года в год расширялись. А «латиняне», наоборот, постепенно утрачивали накопленный еще в Средние века потенциал.

Некогда великая морская держава Португалия полностью утратила свой статус. Италия уже многие десятилетия демонстрировала неспособность навести порядок в своих африканских колониях. Испания также погрязла в неубедительных войнах в Африке и показала полную несостоятельность в войне с США, потеряв стратегически важные Пуэрто-Рико, Гуам, Кубу и Филиппины. Да и Франция, лидер латинян, потерпев в течение XIX века крупные поражения при Ватерлоо, а затем и в войне с Германией, так и не оправилась от череды неудач – ни морально, ни экономически. Американский президент Теодор Рузвельт в связи с этим подметил: «Франция неумолимо сползает вниз по пятам Испании». Даже некоторые французские политики были вынуждены признать доминирование англосаксов. Так, ведущий французский экономист Эдмунд Демолин в 1897 году опубликовал исследование под названием «Англосаксонское превосходство». Французами оно было встречено в штыки как оскорбляющее национальное достоинство, зато имело огромный успех в США и Британии. В итоге англосаксонские аналитики решили, что «латиняне» не представляют для них серьезной угрозы.

Сомнительные германцы

С Германией и в целом «германской расой» дело обстояло несколько иначе. Германцы рассматривались как наследники тевтонов и поэтому якобы обладали схожими с самими англосаксами национальными чертами, такими как бережливость, амбициозность, трудолюбие, приспособляемость, лояльность, осторожность. Но англосаксов откровенно настораживало стремление их германских «кузенов» потеснить на мировых рынках британскую торговую буржуазию. Для чего якобы Берлин и объявил о начале масштабной кораблестроительной программы.

Полную солидарность с британцами проявили американцы. Политики в Вашингтоне открыто говорили о том, что США окажутся перед лицом катастрофы, если Германия победит в борьбе за главенство на морях. Растущий экспансионизм США и впрямь требовал военно-морского обеспечения. Конкретно американцев настораживал тот факт, что Германия все пристальнее начала взирать на сферу безраздельного прежде влияния США – Южную Америку.

В связи с этим влиятельный американский государственный деятель Генри Кэбот Лодж в феврале 1900 года открыто заявил о том, что ему известен главный объект германской экспансии – богатая природными ресурсами Бразилия, для чего якобы Берлин попытался низвергнуть Доктрину Монро. Опасения Лоджа разделял и ставший вскоре президентом Теодор Рузвельт.

Негативное отношение к германцам со стороны англосаксонской элиты явилось парадоксом, ввергнувшим теоретиков «англосаксонской исключительности» в смятение. Единственное, что им оставалось, так это доказывать себе и другим, что германцы и англосаксы так давно утратили общность, что разговоры об их родстве просто потеряли смысл. Более того, по мнению этих теоретиков, современные германцы настолько пропитались духом абсолютизма, что потеряли «вкус тевтонских свобод». Да к тому же, смешавшись с «латинянами», перенимают у последних явно отрицательные черты, например склонность к коррупции. Поэтому считать их представителями суперрасы невозможно. Но несмотря на негативное отношение к германцам и их растущему могуществу, англосаксы все же не считали «расовых кузенов» главной угрозой своему гипотетическому доминированию.

Опасные русские

В наибольшей степени сторонников концепции «англосаксонской исключительности» беспокоила Россия.

Стюарт Анерсон пишет: «Трудно выразить словами ужасающее впечатление, которое производил на британцев и американцев Русский колосс. Они рассматривали экспансию Российской империи как почти космическое явление, несущее в себе гигантскую стихийную, непреодолимую силу, которая затрагивает всех и каждого, кто становится на ее пути. Будь то государственные деятели или философы, все они сравнивали русскую экспансию с движением ледника, выползшего с Севера и ежегодно увеличивающегося в объеме и набирающего все больший вес».

Простого взгляда на карту мира было достаточно, чтобы понять одну важную вещь: на всем протяжении своих границ Российская империя вступала в потенциальную конфронтацию с империей Британской.

Проигранная Крымская война (1853–1856) и «украденная» на Берлинском конгрессе победа в Русско-турецкой войне (1877–1878) вроде бы остановили продвижение русских на юг. Но в Лондоне и Вашингтоне опасались, что Санкт-Петербург в один прекрасный день, наплевав на все договоры, всей своей мощью устремится в этом «чувствительном» для Европы направлении, как он это сделал на обширных азиатских пространствах. Это неминуемо столкнет русских с британцами, угрожая позициям Лондона в Средиземноморье, Персидском заливе, а затем в Индии, Бирме, Малайе и Китае. Англосаксонские аналитики полагали, что в этом случае само существование Британской империи будет поставлено под вопрос.

В 1890 году военное руководство Великобритании пришло к заключению, что без надежных союзников им не выдержать натиска русских. Царская военная мощь слишком велика. Россия обладает иммунитетом от вторжений, имея обширные территории, труднодоступные с морей, и почти самодостаточную экономику. Если же русские «возобновят движение», они быстро «переварят» захваченные территории и местное население, превратившись в гигантское образование, противостоящее разрозненным и слабым по отдельности англосаксонским анклавам. Этот бэкграунд сильно влиял на рассуждения аналитиков Британии и США о присущих «славянской расе» (и прежде всего русским) черт и отличительных особенностей, которые должны учитываться в военно-политическом планировании.

Разумеется, расовые характеристики русских, не могли быть лестными. По мнению англосаксонских политических дарвинистов, «типичный русский мужик» обладал такими чертами, как скрытность, индифферентность, недостаток предприимчивости, суеверность, набожность. А крестьяне составляли подавляющее большинство населения Российской империи и главную солдатскую массу.

Один из «специалистов» в расовом вопросе подметил такой парадокс: «Раса славян, с одной стороны, невежественная, вялая и раболепная, а с другой – характеризуется терпением и мужеством. Славяне имеют склонность к подчинению, приемлют внешнее управление и в то же время обладают большим энтузиазмом и несгибаемой волей». Благодаря совокупности этих черт русские крестьяне, будучи мобилизованы, с легкостью подчиняются командирам и превращаются в нерассуждающий мощный кулак. Уж если такие солдаты пришли в движение, то благодаря их терпению, стойкости и беспрекословному повиновению их уже невозможно остановить.

Возможное столкновение англосаксов и славян пытались представить как борьбу идеалов свободы и деспотизма, особенно присущего России. При этом русским приписывалось расовое мессианство, что делало неизбежным их столкновение с мессианством англосаксов.

Не последнюю роль в нагнетании страстей играло и убеждение англосаксов в якобы укоренившейся в русских людях ненависти по отношению к Западу и их глубокой вере в идеалы панславянства и в свое предназначение по «окультуриванию» Азии. В частности, британцы опасались, что мощная православная Россия в конце концов поглотит все славянские государства – даже те, которые в цивилизационном развитии больше склонялись к католическо-протестантскому Западу.

Одним из эпизодов столкновения с англосаксонскими силами во второй половине XIX века стала оборона Петропавловска-Камчатского. Реконструкция 2019 года.  Фото с сайта www.duma.pkgo.ru

Несмотря на российские успехи в течение 200 лет – как внутри страны, так и на международной арене, – представители англосаксонской элиты не желали признавать за русскими расовой полноценности и продолжали считать их «полуцивилизованными». Американский президент Герберт Гувер открыто заявлял о том, что «русские – это азиаты, которые вообще не являются частью западной цивилизации». В Британии и США было популярно мнение, что русская экспансия представляет собой «последнюю волну варваров из Азии». Американский пастор Джошуа Стронг подчеркивал, что русский, несмотря на европейское обличье, по натуре чистый азиат. Он ссылался на известный афоризм Наполеона: «Поскреби русского как следует и обнаружишь татарина». Американский социолог Франклин Х. Гиддингс сравнивал русских с «шайкой азиатских варваров», которых вождь гуннов Аттила привел в V веке под стены Рима. Английский литератор и журналист Эдвард Дайси, проводил параллель между продвижением русских на запад в XVIII–XIX веках и вторжениями в Европу готов, гуннов, татар и турок. Кровь всех этих варварских народов, заключал Дайси, течет в жилах русских, делая их существование несовместимым с ценностями западной цивилизации.

Впрочем, некоторые представители англосаксонской элиты не столь резко характеризовали своих «расовых конкурентов» русских и даже отыскивали рациональное зерно в поведении России на международной арене. Так, Теодор Рузвельт поначалу с пониманием оценивал «русскую экспансию» на восток, ибо считал необходимым навести порядок в постоянно сотрясаемом кризисами Китае. При этом, правда, Рузвельт опасался, что царское правительство, оккупировав Северный Китай, «закачает» в русскую армию миллионы китайцев, что сформирует угрозу на Дальнем Востоке не только для Британской империи, но и для США.

Американский историк Генри Адамс, соглашаясь с прогнозом своего французского коллеги Алексиса де Токвиля, предположил, что в будущем мир будет поделен между Россией и США. Многие аналитики полагали естественным факт продвижения русских на восток, к Тихому океану, поскольку англосаксы делали то же самое, но двигаясь к тому же океану с запада. Проблема же состояла в том, что обеим расам якобы не удастся избежать столкновения – скорее всего из-за сфер влияния на Дальнем Востоке и конкретно в Китае.

Дальневосточный вопрос

Таким образом, элита Британии и США, воспитанная на идеях расового дарвинизма и проникнутая идеями своей исключительности, в начале ХХ века стала воспринимать Россию в качестве основного соперника. При этом главную угрозу своим интересам они видели на Дальнем Востоке – в виде проникновения русских в страны региона, не входившие ни формально, ни по умолчанию в сферу влияния Санкт-Петербурга.

Во многом провоцирующую роль играла Япония, также считавшая Россию главным конкурентом в деле колонизации территорий региона. Так наметилось сложение интересов Японии, Британии и США вокруг еще не освоенных, но сулящих громадные дивиденды дальневосточных рынков – прежде всего многомиллионного Китая.

Главный урон мог быть нанесен торговым интересам Великобритании, поскольку уже к 1900 году около одной шестой британского экспорта приходилось на Китай. Британские коммерческие суда перевозили три четверти объема китайской внешней торговли и обеспечивали до половины прибрежных перевозок местных коммерсантов. Британские капиталисты вкладывали ежегодно по несколько миллионов фунтов стерлингов в экономику Китая, что по тем временам считалось гигантской суммой.

Вполне очевидно, что вмешательство России в налаженные процессы не могло не вызвать недовольства Лондона. Впрочем, и Вашингтон, не будучи ведущим коммерческим игроком в регионе (не более 1% экспорта), не мог не считаться с солидарным мнением своих англосаксонских партнеров и не просчитывать «упущенную выгоду» от потенциальных сделок.

В еще большей степени Лондон волновали геополитические последствия русской экспансии. Там опасались поисков Токио и Берлином взаимопонимания с Санкт-Петербургом как следствия роста русского могущества в регионе. Вашингтон поначалу не слишком был этим озабочен. Будущий президент Теодор Рузвельт даже публично заявлял, что экспансия России в Азии не может повредить англосаксонским устремлениям в еще не колонизированных пространствах Австралии и Африки.

Политическая индифферентность расового союзника никак не могла удовлетворить британцев. С разъяснением выступил упомянутый канадский министр Дэвид Миллс: «Это не проблема в отношениях Англии и России, это вопрос об отношениях саксов и славян. Опасность направлена не на государство, а на расу, к которой мы все принадлежим!» И британцы начали прессинговать своих североамериканских «братьев по расе». Первое официальное предложение Вашингтону о тесном взаимодействии поступило из Лондона в 1898 году – буквально на следующий день после того, как русская эскадра бросила якоря в Порт-Артуре.

Особую активность в деле склонения американцев на свою сторону проявил Джозеф Чемберлен, британский министр колоний в кабинете Роберта Солсбери. Пытаясь завоевать симпатии вашингтонской элиты, он провозгласил: «Я отказываюсь говорить о США как иностранной державе: у нас общие тело и кровь!» Одновременно он пытался взбудоражить американскую общественность, предупреждая, что «настанет день, когда сотни тысяч китайцев и татар, оснащенных русским оружием и обученных русскими офицерами, до крайней степени усилят русскую армию. И если это печальное событие произойдет, Британия будет вынуждена в одиночку противостоять ей без каких-либо надежд на успех».

Тевтонская солидарность

Впрочем, Чемберлен не был уверен в том, что даже объединенная мощь англосаксов в состоянии противостоять русской экспансии. В 1898–1899 годах он вел переговоры с германскими дипломатами относительно возможности создания «тройственного союза» против России в составе Великобритании, США и Германии. Эти идеи нашли поддержку в интеллектуальных кругах Лондона. В 1898 году известный английский националист Арчибальд Колкьюхаун выпустил труд под названием «Китай в трансформации», где резюмировал, что исход соперничества на Дальнем Востоке повлияет на судьбу человеческой цивилизации в целом. Поэтому «просто необходим союз англосаксов и тевтонов, чтобы противостоять альянсу славян и латинян».

Помимо этого, архитекторы британской империалистической политики, методично добиваясь цели по вовлечению в свою орбиту США, любыми путями пытались гасить в английском обществе антиамериканские настроения, вызванные развязанной в 1898 году Вашингтоном войной с Испанией для захвата ее заморских территорий. В этом преуспели упомянутые выше Джозеф Чемберлен и Артур Бальфур, которые в зародыше пресекали любые попытки оппозиции выступать с осуждением США.

По ту сторону Атлантики ярым сторонником «англосаксонского экспансионизма» выступал контр-адмирал Мэхэн. Он полагал, что в предстоящем неизбежном столкновении рас на Дальнем Востоке сойдутся «тевтонские страны» (Германия, Великобритания и США) с одной стороны – и «союз славян и латинян» (русских и французов) с другой.

Однако по мере развития ситуации в Европе и все более отчетливо проявлявшейся милитаристской и экспансионистской сущности самой Германии планы по ее вовлечению в борьбу с Россией на востоке стали угасать. Более того, некоторые политики – главным образом британские – стали выражать опасения относительно возможного сближения России и Германии на почве англофобии.

На новый расклад сил на международной арене основательно повлияла начавшаяся в Южной Африке Англо-бурская война (1899–1902). Британская дипломатия предпринимала титанические усилия, чтобы, не отвлекая свою военную мощь от Африки, руками американцев защитить свои интересы на Дальнем Востоке.

Англо-американские ухаживания

Все тот же контр-адмирал Мэхэн, имевший почти абсолютное влияние на избранного в 1896 году президентом США Уильяма Маккинли, проникся «заботой» британцев об обеспечении англосаксонских интересов и даже выпустил в 1900 году многостраничный труд «Проблема Азии». Через всю книгу красной нитью проходила мысль о том, что предстоящий неизбежный конфликт «обещает быть войной не столько между государствами-нациями, сколько между большими группами населения – расами».

И все же, подчеркивает Стюарт Анерсон, этого оказалось явно недостаточно. Американцы в большинстве своем не желали оказаться вовлеченными в возможную крупномасштабную войну на Дальнем Востоке – даже в случае втягивания в нее кровно близких им британцев. Не вызывали у американского обывателя симпатий к «братьям по расе» и жестокие расправы британских колонизаторов над бурами в Южной Африке.

В целом в этот период в Вашингтоне превалировали настроения изоляционизма, невмешательства в международные кризисы. Более того, периодически даже отмечались всплески англофобии.

Генри Кэбот Лодж, который долгое время не сходил с внутриполитической сцены США в качестве одной из ведущих фигур и считался самым близким другом будущего президента Рузвельта, попытался даже организовать в стране мощную антибританскую кампанию. Он обвинил Лондон во вмешательстве во «внутриамериканский конфликт в Венесуэле» (1895–1896) и в стремлении подорвать основы чувствительной для Вашингтона Доктрины Монро. И даже пригрозил захватом Канады, если британцы не умерят свой пыл.

Теодор Рузвельт, избранный в 1901 году президентом США, поначалу вообще не скрывал своих антибританских настроений, бравируя тем, что в нем «не течет ни капли английской крови». Однако нельзя не отдать должное британцам: методически выверенные шаги официального Лондона постепенно стали приносить дивиденды.

Япония, подстрекаемая Великобританией, приступила к активным военным приготовлениям. Токио официально предложил Лондону усилить его военно-морское присутствие в регионе. Британцы мало того что пошли навстречу «просьбе», так еще и предложили Токио союз, обещав «прийти на помощь, если японцы окажутся втянутыми в войну более чем с одной державой».

Но и на этот раз американцы официально отказались поддержать Лондон в его намерениях втянуть США в назревавший военный конфликт. Этому способствовала не в последнюю очередь и искусная игра российской дипломатии, стремившейся не провоцировать американцев. Кроме того, объективно в пользу России сыграли неожиданно возникший в 1903 году кризис в американо-британских отношениях вокруг границ Аляски и жесткая антибританская позиция президента Теодора Рузвельта. Как отмечает Стюарт Анерсон, «в конфликте вокруг Аляски американский национализм американского лидера взял вверх над англосаксонской солидарностью».

Лондон тем не менее не оставлял попыток спровоцировать кризис на Дальнем Востоке и вовлечь в него США. Но когда японский посол в Вашингтоне в сентябре 1903 года напрямую спросил государственного секретаря Хэя, будут ли США поддерживать его страну в случае развязывания русско-японской войны, американец заявил, что у Токио не должно быть никаких иллюзий на этот счет.

В то же время – и на это указывает в своих воспоминаниях популярный в начале ХХ века американский журналист Джордж Кеннан – американское руководство все время балансировало на грани подключения к явно нацеленному на разжигание войны курсу Лондона.

Следует признать, что американское руководство солидаризировалось с британцами в эти годы, исходя не из расовых, а скорее из геополитических принципов. Более того, некоторые из представителей высшего общества Вашингтона склонны были поддержать Токио, провозглашая даже равенство «расовых ценностей», что явно противоречило теории «англосаксонской исключительности». Так, например, президент Теодор Рузвельт, вообще с недоверием относившийся к популярной в те годы «квалификации рас», считал японцев «единственным неарийским и нехристианским народом, который мог с успехом иметь дело с Западом в экономических и военных делах». Одновременно он соглашался с тем, что русские оставались самыми непримиримыми и опасными врагами «англоговорящего мира».

Война чужими руками

Начавшаяся в 1904 году Русско-японская война, таким образом, явилась в том числе следствием сложной многоходовой игры Лондона, вовлекшего в нее в конце концов и Вашингтон. Совместными усилиями обеим англосаксонским державам руками всесторонне поддержанной ими Японии удалось нанести, как они посчитали, чувствительный удар по «заклятому расовому врагу» – России. Это имело существенные геополитические последствия, включая временную нейтрализацию воли и стремления русских действовать без оглядки на англосаксов. Последующее развитие событий – Первая мировая война и предшествовавшая ей возня с формированием противоборствующих коалиций, надо признать, продемонстрировали выверенность политических ходов Лондона и сплотившихся вокруг идеи «доминирования» других англосаксонских образований.

В настоящее время, несмотря на демонстрируемую сдержанность и даже исключение из лексики нынешних политиков и ученых англосаксонских государств фразеологии об «англосаксонской исключительности», посеянные на рубеже XIX–XX веков зерна национализма и расизма порой продолжают проявляться в той или иной форме.