Апология грани

OДНА из главных бед нашего времени - это превратно понятая идея равенства. В современном мире она превратилась в прокрустово ложе, на котором примирение достигается путем отсечения всего "лишнего". Тому не счесть примеров как в жизни общественной, так и в сфере интеллектуальной. Феминистки берутся отсечь от женщины детей и семейный очаг, для того чтобы получить в итоге "существо равное мужчине", а среди интеллектуалов находятся энтузиасты, желающие "уравнять в правах" науку и веру путем сложных филологических выкладок, доказывающих, что изобретение велосипеда было предсказано еще в Пятикнижии (Ригведе, Коране┘ - выбор священного текста зависит лишь от личного религиозного вкуса), а вдыхание в первого человека души как раз и знаменует собою превращение человека прямоходящего в человека разумного┘

Результаты таких "обобщений" не устраивают, как правило, ни верующих, ни ученых. От правки с целью "приведения к общему знаменателю" не выигрывают ни религия, ни наука. Добавьте к этому еще истинно дзеновскую установку современного общества на то, что "все по-своему правы", и ситуация придет к нынешнему безнадежно-абсурдному положению. "Правая наука" и "правая вера" - это, конечно, хорошо, но кто все-таки правее?..

Разрешению этого противоречия, а вернее, демонстрации, что противоречие как таковое является лишь следствием искаженных представлений о том, что есть религия, а что есть наука, и посвящена книга Чарльза Хаммеля "Дело Галилея". Эта книга совершенно исключительна по двум показателям, которые на первый взгляд кажутся несовместимыми. Она написана с большой любовью и при этом совершенно беспристрастно.

Как заметил Честертон, верующий подобен влюбленному. То же можно сказать и об ученом. И очень часто диалог становится невозможным именно из-за того, что каждый из них пытается возвеличить свою возлюбленную за счет умаления ее мнимой "соперницы". А какой же влюбленный останется равнодушным к поношению своего кумира? Чарльз Хаммель относится с любовью и почтением и к христианству, и к науке. И в то же время он беспристрастен, беспристрастен, как сама любовь, ибо только она позволяет нам видеть и принимать вещи такими, какие они есть, без искусственного "косметического" облагораживания. И оказывается, что если посмотреть на отношения между христианством и западноевропейской научной традицией "без гнева и пристрастья", то увиденная картина будет разительно отличаться от знакомой по школьным учебникам кроваво-черной гравюры.

Окажется, например, что значительная часть тех ученых, чьи имена и ныне произносятся с почтением, были людьми глубоко и искренне верующими, а некоторые, как, например, Кеплер, и немало пострадавшими за свою веру. Что "бунтарь Галилей" видел в суде над собой не более чем ошибку, которую допустили "отдельные неразумные личности" и черпал утешение в том, что "в деле, за которое я страдаю, никто, даже отцы церкви, не выступили с большей набожностью и с большим радением о Церкви, хотя многие и говорили с большей ученостью, чем я".

О нет, Хаммель далек от цели "развенчивать мифы", он лишь беспристрастен, ровен и внимателен к источникам, и этого более чем достаточно для того, чтобы миф о "великих ученых, боровшихся с Церковью", рассыпался сам, как небрежно собранный карточный домик. Обращаясь от истории к современности, он разбирает основные вопросы, по которым взгляды христианства и науки кажутся совершенно несовместимыми (чудеса, возникновение мира, происхождение жизни), и убедительно показывает, что несовместимость эта мнимая и проистекает из ни чем не обоснованного желания некоторых христиан видеть в Библии не только высший авторитет в делах веры и нравственности, но и учебник по всем возможным отраслям знания. Хотя даже Жан Кальвин, известный своим, мягко говоря, неоднозначным отношением к свободе мысли, отмечал, что "Святой Дух не собирался учить нас астрономии". C другой стороны, ученые тоже склонны забывать слова Эйнштейна о том, что "ставить цели и находить вечные ценности не входит в компетенцию науки", и зачастую не проводят разграничительной черты между своими научными открытиями и философскими или религиозными воззрениями. Чарльз Хаммель полагает, что именно четкое разграничение предметов науки и богословия помогает избежать ненужных конфликтов между ними. Попытки же искусственного "стирания граней" ни к чему хорошему до сих пор не приводили и привести не могут. "Многие люди потеряли уважение к Церкви из-за того, что она осудила Галилея, библейскому рассказу о сотворении мира перестали доверять потому, что его буквальное истолкование разбилось о теорию эволюции. Богословие, которое "вступает в брак" с наукой в одной эпохе, рискует овдоветь в следующей", - пишет он.

Писание указывает нам путь к спасению, а учебник физики - законы материального мира. Но, выводя из Библии формулу для определения силы тока и пытаясь найти в уравнениях физики откровение о смысле нашего существования, мы используем обе эти книги не по назначению, и последствия этого более чем печальны. Разобравшись с причинами и следствиями, мы утратили представление о целях и средствах, мы знаем уравнение Шредингера, но кто мы и зачем мы здесь - нам неведомо. Книга Чарльза Хаммеля не предлагает ответа на извечный русский вопрос "что делать", ее цели автор определил много скромнее - всего лишь "дать введение в историю и философию науки, показать общие точки соприкосновения между ней и библейским взглядом на природу". Он убедительно доказывает, что наука и богословие не противоречат друг другу, как не противоречат друг другу, скажем, поэзия и математика, но позволяют познавать мир с разных сторон во всей его полноте. В его книге в защиту веры выступают не богословы, но ученые, что придает этим свидетельствам особую убедительность.

В конце главного труда своей жизни, книги "Гармония миров", великий астроном Кеплер написал: "Благодарю Тебя, о Господь-Создатель, творению Которого я столь безмерно радуюсь. Я радуюсь трудам рук Твоих. Се! Я завершил свой труд┘ Я показал славу дел Твоих┘ Душа моя, хвали Господа-Создателя, пока жив я┘ Ему хвала, честь и слава вовеки. Аминь". К этому можно отнестись по-разному, но нелишним будет задуматься о том, что великим умам прошлого и Писание - книга Божьего Слова, и Природа - книга Божьих Дел - казались равно заслуживающими внимательного прочтения и изучения.