Владислав Томачинский Тарасов Б.Н. Непрочитанный Чаадаев, неуслышанный Достоевский (христианская мысль и современное сознание). - М.: Academia, 1999, 288 с.
МЫ ПРИВЫКЛИ мыслить штампами. Слова "либерал", "демократ", "консерватор", "монархист" в устах идеологических противников становятся ругательствами, хотя реальное содержание этих понятий часто непонятно самим говорящим. Под прессом подобных же стереотипов изучаются и классики русской словесности, которых порой нужно заново прочитывать и слушать.
Именно это поставил своей целью писатель и литературовед, профессор Литинститута Борис Тарасов, известный читателю главным образом по книгам "Паскаль" и "Чаадаев", изданным в серии "ЖЗЛ". В его новой книге соединились два, казалось бы, противоположных по мировоззрению автора: "западник" Чаадаев и "славянофил" Достоевский. Однако на самом деле их жесткое противопоставление возможно лишь "в плену короткомыслия" (как именуется одна из глав книги).
Так называемый западник писал, например, следующее: "Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы". Или, к примеру, такое: "Мы искони были люди смирные и умы смиренные; так воспитала нас церковь наша. Горе нам, если мы изменим ее мудрому учению!"
Так называемый славянофил, как убедительно показал Борис Тарасов, сформировался во многом под влиянием литературы западной, которая "является для Достоевского не только искусством, но и одновременно человековедением, философией, историософией, воплощением многовекового народного опыта".
Большим достоинством книги Бориса Тарасова является и неожиданное удачное соединение строго научного подхода с публицистичностью. Первое гарантируется маркой издательства, а также самим именем автора. Второе обеспечивается полемикой с различными конъюнктурными интерпретациями русской литературы: как в прессе (разбираются, к примеру, публикации "Комсомольской правды", журналов "Москва", "Смена" и других), так и в академических трудах. По остроумному замечанию Тарасова, некоторые публикации о титанах отечественной словесности выглядят так, как если бы отец и сын Верховенские или даже капитан Лебядкин взялись бы оценивать соответственно метафизический смысл и духовное значение наставничества старца Тихона, исканий Ставрогина, юродивости Хромоножки. Сам Достоевский писал, что цивилизация подарила нам "коротенькие идейки и парикмахерское развитие... циничность мысли вследствие короткости ничтожных мелочных форм". Впрочем, в книге встречаются, вступая в диалог, и такие современные властители дум, как Бжезинский и Солженицын.
Загнать мыслителей прошлого в какой-либо идеологический лагерь не получается. Остается увидеть "предмет" во всей его полноте. Последнее важно "именно сейчас, когда... старые стереотипы сменяются новыми, но остаются неизменными навыки укороченного сознания, перемалывающие в своих жерновах" Чаадаева с его стойкой репутацией "загадочного мыслителя", Достоевского и многих других русских мыслителей. В противном случае "в зеркале нашего ума и воображения литературы и искусства, науки и публицистики так и будут мелькать на половину или четверть обрезанные, увеличенные или сплюснутые, обезображенные или приукрашенные лица отечественной истории и культуры".
Оба же главных героя книги являют собой некую тайну, которую, пользуясь выражением самого Достоевского о Пушкине, мы продолжаем без них разгадывать.
