Анна Котомина Человек и его близкие на Западе и Востоке Европы. Под общей редакцией Отто Герхарда Эксле и Юрия Бессмертного. - М.: ИВИ РАН, 2000.
В начале текущего академического года вышло сразу несколько книг по истории частной жизни. "Человек и его близкие" - самая экзотическая из них. Это свободноконвертируемый сборник статей, он вышел одновременно на немецком языке в Германии и на русском у нас. Шесть авторов - немцы, шесть - русские, и один - из Грузии. Маленький тираж, необычная для академических историков краткость и энергичность изложения. Отчасти это объясняется тем, что сборник - это публикация материалов русско-немецкого коллоквиума. Обычно и академические сборники, и академические коллоквиумы производят на неподготовленных людей такое же гнетущее впечатление, как византийский двор на заезжих славянских варваров. Церемониальный холод и этикетная тоска. Во время преобразования устного коллоквиума в письменный сборник все церемониально-этикетное как-то само собой отпало. От академизма осталось только благородное достоинство в направлении мысли и в выборе цвета обложки.
С обсуждения проблемы средневековой индивидуальности и личности начиналось перестроечное оживление в отечественной медиевистике. Для советского человека, оставшегося без своего совка, эта тема имела не столько научное, сколько этическое значение. А.Я. Гуревич и Л.М. Баткин поломали немало копий, выясняя, где же кончается личность и начинается индивидуальность. Жаркие споры с приглашением к ответу титанов Возрождения и древних викингов постепенно угасли, проблему признали неразрешимой и из уважения к авторитетам решили замять. Шли годы. В конце 90-х выяснилось, что есть еще исследователи, не потерявшие интереса к проблеме. У авторов сборника тема утратила свое космическое значение, шумная индивидуальность превратилась в скромного индивида, окруженного тесной толпой биологических и фиктивных родственников, сослуживцев, союзников, клиентов, должников, однофамильцев. Сущность трудноуловимой средневековой личности-индивидуальности пытаются определить через отношения, в которые она способна вступать. Простые методы изучения родственных и прочих отношений, предложенные Леви-Строссом, кажутся современным историкам недостаточно действенными, поэтому они предпочитают из всего, имеющегося под руками, изобретать велосипед заново.
Половина статей посвящена теоретическому вопросу о том, в какие же именно связи мог вступать средневековый индивид и как их следует изучать. Вторая половина показывает, как следует играть по только что установленным правилам. Перед читателем честно приоткрывают дверь на кухню, где создается то "воображаемое Средневековье", о котором говорит Отто Герхард Эксле в редакционной статье.
Парадоксальная мысль редактора сборника о том, что Средневековье представляет собой "воображаемую временную величину, сконструированную современной мыслью", и "плод исторического воображения" вовсе не кажется такой скандальной на фоне тщательного анализа классической историографии и частых ссылок на нежно любимого уважаемым профессором Макса Вебера. Когда такое говорит не бывший физико-математик, а настоящий историк, становится радостно на сердце.
Очень вдохновленные этой идеей авторы сборника перестали стесняться и дали волю своему историческому воображению. В самых разнообразных исторических документах - от красочных биографий до монотонных завещаний- они разыскали множество самых колоритных деталей. Неисторическое воображение авторов бульварных исторических романов никогда бы не могло произвести на свет такое Средневековье. Что стоит одно посыпание перцем супруги и фрейлин курфюрстом Альбрехтом Ахиллом или неудачная ампутация больной ноги франкскими лекарями. Преобладание в конкретно-исторических статьях заупокойной тематики наводит на ассоциации с готическими романами. После того как откладываешь книгу, долго еще не могут отвязаться встревоженные Михаилом Бойцовым и Юрием Бессмертным привидения австрийского герцога Альбрехта VI и лучшего французского рыцаря Гийома де Марешаля, скончавшихся в ужасных и подробно описанных мучениях. А в ушах стоят стоны безутешной матери Федосьи Морозовой, "которой уже некого четками стегать и не на кого поглядеть, как на лошадке поедет, и по головке погладить".
Многие авторы отважно извлекают из бессознательного исторической мысли и переоценивают изрядно затасканные и затертые понятия о греческом индивидуализме, о гуманизме, о границе дозволенного в нашей культуре, о европейской самоидентичности. Оказывается, победоносные крестоносцы выглядели на фоне побежденных достаточно блекло, так как отставали от арабов по многим показателям. В статье С.И. Лучицкой вместо привычных отношений побежденного и победителя мы видим жесткое противостояние амбиций двух очень разных культур. Хорошо известное отсутствие интимной жизни у высших представителей аристократии было не просто забавной странностью средневековых людей, но источником сильнейших эмоций, свидетелями которых мы становимся благодаря М.А. Бойцову. Русские авторы чаще пользуются приемом драматизации привычных понятий, немцы же больше увлекаются их безжалостной логической вивисекцией. То, что для русского гуманитария труднодоступный и поэтому сладкий плод, для них - повседневная пища. Это дает непринужденную легкость в обращении с именами, которые у нас не принято произносить всуе. Поэтому немецкий историк может употреблять в своей статье таинственное слово "реципрокность", рассчитанное на круг очень узких специалистов, и нисколько не комплексовать по поводу того, что он не любим массами. Если вас не отпугивает некоторое количество подобных слов, а также генеалогических схем и таблиц родства, в этой книге вы найдете для себя немало действительно свежих идей и сюжетов.
