Александр Ушаков Восемьдесят лет назад под натиском превосходящих сил большевиков последним защитникам Белой России пришлось оставить Крым.
11 ноября 1920 года (по новому стилю) Правитель Юга России и главнокомандующий Русской армии генерал-лейтенант Врангель отдает приказ об эвакуации "всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага".
Но еще за полгода до этого штабом главнокомандующего совместно с командующим флотом был разработан секретный план возможной эвакуации. Для обеспечения выполнения этого плана в черноморском бассейне должен был оставаться определенный тоннаж судов. Все корабли и другие плавсредства были распределены по портам. В тех же портах "приписки" был образован неприкосновенный запас угля, машинного масла и продовольствия на случай объявления эвакуации.
Как только было принято решение об эвакуации из Крыма, сразу же был отдан приказ о сосредоточении судов в портах согласно выработанному плану. Войска, получив приказ оторваться от противника, довольно быстрыми переходами в течение двух-трех дней достигли указанных им портов.
Приказ генерала Врангеля об оставлении Крыма основную массу населения и армии поразил своей неожиданностью, хотя несомненно многие уже ждали его. Особой тревоги и паники не наблюдалось. С раннего утра 12 ноября по улицам Севастополя начали передвигаться повозки и группы людей, направлявшихся в сторону порта. Желающих выехать оказалось столь много, что стало ясно - расчеты Южнорусского правительства и штаба Врангеля будут значительно превзойдены, а тоннажа судов может оказаться недостаточно.
Погрузка лазаретов, многочисленных управлений и служб, а также населения шла довольно организованно. Отвратительные сцены, происходившие при эвакуации Одессы и Новороссийска, когда люди давили, выбрасывали за борт друг друга, в Севастополе не повторились, хотя отдельные эксцессы имели место, как имели место грабежи и погромы. В Симферополе грабежами занимались выпущенные из тюрьмы заключенные, в Алуште и Ялте грабили винные погреба, а в Севастополе грабили склады американского Красного Креста. В целом же это не наложило характеризующих черт на последние дни тыловой жизни Крыма, но и безоблачной и идеальной эта жизнь и погрузка на пароходы не были.
Начальник эшелона парохода "Саратов" писал в своем отчете, что при посадке в Севастополе "чувство страха, близкое к панике, остаться на берегу доминировало над всеми, и потому каждый устремлялся к пароходу, стараясь всеми способами забраться на него, хотя бы с потерей оскребков оставшегося у него скудного и легковесного багажа. Были случаи, когда члены семейств бросали своих близких родных. В одном случае муж бросил жену, в другом - мать детей, оставив их на берегу в Севастополе". На тот же пароход "Саратов", рассчитанный на максимальное количество 1860 человек, было погружено 7056, то есть почти в четыре раза больше допустимой нормы.
Донской казачий генерал С.К. Бородин так вспоминал события тех дней: "С восходом солнца 2 ноября (старого стиля. - А.У.) 1920 года многие улицы и площади г. Керчи заполнились всадниками в черных и белых папахах, в защитных, английского образца, шинелях, с пиками и без них, с шашками и винтовками за плечами. Во вьюках всадников видны были черные кожаные и серые полотняные до верху наполненные переметные сумы, и сверху сум, подпирая заднюю луку, приторочены были одеяла, попоны, мешки с продовольствием, полушубки. Всадники колоннами входили в город, останавливались и слезали с лошадей. Не было среди всадников ни шумного разговора, ни смеха, ни бесшабашной ругани. Каждый посматривал в сторону моря и сосредоточенно думал и ждал приказаний.
За городом брошено огромное количество запряженных повозок, а ехавшие на них старики, обозные казаки и солдаты, женщины и дети нестройными группами толпились к конным колоннам".
Утром 14 ноября генерал Врангель и командующий флотом адмирал Кедров объехали на катере грузящиеся суда Севастополя, погрузка которых почти закончилась. В тот же день суда из Севастополя стали выходить в море, а утром 15 ноября прибыли в Ялту. В Ялте погрузка также уже закончилась, все желающие были размещены, а в городе "было полное спокойствие, улицы почти пусты". В два часа дня многочисленные плавсредства пошли на Феодосию. В Феодосии погрузка проходила менее удачно. 1-я кубанская дивизия генерала Дейнеги, не успев погрузиться, пошла на Керчь. С борта крейсера "Генерал Корнилов" Врангель посылает радиотелеграмму генералу Абрамову в Керчь, приказывая "во что бы то ни стало дождаться и погрузить кубанцев". Утром 16 ноября по радио было принято сообщение от генерала Абрамова: "кубанцы и терцы прибыли в Керчь, погрузка идет успешно".
Погрузка казаков в Керчи велась в спешном порядке, вследствие чего, а также по недостатку мест на судах, не было запасено достаточного количества продовольствия и воды. С тяжелым чувством казаки расставались на берегу с "предметами своей привязанности - лошадьми и близкими женщинами". Со слезами на глазах они прощались со своими боевыми конями, целовали их и, перекрестившись, шли к пристани. Другие старались не смотреть в глаза своих любимцев, чувствуя себя виноватыми. Некоторые кони инстинктивно чувствовали предстоящую разлуку и пугливо поводили ушами, сиротливо озирались и жалобно всхрапывали. "Эх, Васька! Вывозил ты меня из беды. Пятьдесят красноармейцев на тебе я зарубил, а теперь оставляю тебя для этой сволочи" - сокрушался один казачий офицер, снимая седло и уздечку. - Смотри брат - не вози красного, сбей его с седла, как сбивал ты всякого, пока я не овладел тобой. Прощай, Васька!".
Керчь пережила эвакуацию позже других городов. 13 и 14 ноября в спокойной обстановке шла посадка на "Мечту", "Поти", "Самару". Грузились конные части донских и кубанских казаков, местный гарнизон и тыловые учреждения. Ярким солнечным днем 16 ноября погрузились последние патрули юнкеров.
С 13 по 16 ноября 1920 года из пяти портов Крымского полуострова (Севастополь, Евпатория, Керчь, Феодосия, Ялта) вышло 126 судов, вместивших в себя, по некоторым данным, около 136 тысяч человек. Численность эвакуировавшихся точно не известна. Врангель приводит другие цифры. В марте 1921 года он писал: "Всякая эвакуация является исключительно трудным делом. Эвакуация же из Крыма 160 тысяч человек при крайне неблагоприятных условиях, под угрозой наступающего противника, представляла особенно трудную операцию. Конечно, несмотря на блестящую работу всех ответственных лиц, возможны были, по различным причинам, отдельные недочеты, но в общем, они явились исключением". А в декабре 1923 года он же сообщает, что было вывезено 145 693 человека. По всей видимости, последние цифры наиболее точны. Военные корабли, пассажирские пароходы, транспортные суда и маленькие катера под андреевскими и бело-сине-красными флагами шли вперед, держа курс на Константинополь.
"Ну, слава Богу, едем, - слышалось на пароходах. - Мы все боялись, что не погрузимся, и некуда будет ехать. Теперь едем, а куда - не все ли равно. Хоть к черту в пекло, да не к большевикам..."
Жизнь русских по пути к Константинополю и на его рейде проходила в ужасающих своей безысходностью условиях. Белый офицер Всеволод Саханев в 1931 году вспоминал о своем путешествии на транспорте "Сарыч": "В трюме было множество народу. Спали вповалку очень тесно. Тут же помещались эвакуировавшиеся с частями женщины - семьи офицеров и сестры милосердия. [...] Огромный транспорт был сплошь заполнен людьми. Спали не только во всех трюмах, но и по всей палубе, так что между лежавшими оставались лишь узенькие дорожки для прохода. [...] Самым тяжелым вопросом жизни на транспорте было питание. Почти ни одна часть не имела довольствия больше, чем на сутки. Между тем никаких запасов для питания людей на транспорте тоже не было. Первый день все были на собственном довольствии, то есть те, у кого, как у большинства людей нашей батареи, ничего не было, первый день ничего не ели. На второй день к вечеру было выдано по маленькой банке консервов на четырех человек. Хлеба не было почти ни у кого, а выдано его также не было. [...] На третий день мы вошли в Босфор. Несмотря на общее угнетенное состояние и на голод, все высыпали на палубу, чтобы смотреть на бесконечно красивую панораму не знающего себе соперников по красоте пролива. Я смотрел с совершенно особым чувством на знакомую картину, и только вид этих знакомых берегов пробудил во мне сознание совершившегося. До сих пор я все еще продолжал жить в атмосфере гражданской войны. [...] Но когда я увидал так хорошо знакомую волшебную панораму Босфора, то понял, что ведь война окончилась, что надо думать о ближайшем будущем, надо что-то делать и как-то жить".
С 17 по 21 ноября на Константинопольский рейд подходили и останавливались суда с эвакуированными частями Русской армии и беженцами. С кораблей был виден по берегам Золотого Рога прекрасный силуэт Константинополя и даже купол Айя-Софии. Вокруг пароходов беспрерывно сновали лодки торговцев, переполненные хлебом и сластями. А на пароходах продолжалась все та же давка, грязь, моральное разложение и голод. Едва бросив якорь, каждое судно немедленно поднимало сигналы, требующие воды и пищи, так как ни того, ни другого на них не было. Но только через день-два были получены продукты и пресная вода в самом минимальном количестве.
В первые же дни, по прибытии в Константинополь, состоялось совещание на крейсере "Вальдек Руссо", в котором приняли участие верховный комиссар Франции де Франс, граф де Мартель, командующий оккупационным корпусом адмирал де Бон и его начальник штаба и русские генералы П.Н. Врангель и П.Н. Шатилов.
На этом совещании подтверждалось, что Франция берет под свое покровительство русских, эвакуировавшихся из Крыма, а в обеспечение своих расходов принимает в залог русский военный и торговый флот. Вместе с тем признавалось необходимым сохранить организацию кадров Русской армии с их порядком подчиненности и военной дисциплины. На сохранении армии Врангель настаивал самым категорическим образом. Это было необходимо не только по мотивам морального характера, но диктовалось также и практическими соображениями. Эти десятки тысяч людей, находившихся на Константинопольском рейде, признанные толпой беженцев и оскорбленные в своем достоинстве, могли моментально выйти из повиновения, что представило бы серьезную угрозу существующему порядку. Это понимали и официальные представители Франции. Адмирал де Бон, генерал де Бургонь и адмирал Дюменилль горячо поддержали заявление русского главнокомандующего, и верховный комиссар Франции дал согласие на сохранение в военных лагерях русских войсковых частей.
На этом совещании было намечено и рассредоточение армии - Первый армейский корпус под командованием генерала Кутепова направлялся в Галлиполи, кубанские казаки с генералом Фостиковым - на остров Лемнос, а донские казаки генерала Абрамова - в Чаталджу. До минимума был сокращен штаб главнокомандующего генерала Врангеля, а Правительство Юга России фактически перестало существовать.
Более 130 тысяч русских находились в это время на Босфоре. Прокормить их и разместить представлялось нелегкой задачей, так как продовольствия, вывезенного из Крыма, хватало максимум на десять дней при самом скудном пайке. Сам Константинополь также не был готов принять такую массу людей. Но эта задача была разрешена благодаря усилиям русских организаций (прежде всего Всероссийского Земского и Городского союзов), содействию американского Красного Креста, французов и англичан. Были арендованы хлебопекарни, организована выпечка и доставка хлеба на пароходы.
Тем временем жизнь людей на Константинопольском рейде протекала в однообразных - скучных и тяжелых - условиях. Современники записывали в своих тетрадках: "Стоим на рейде в Константинополе. Когда и куда поедем, пока не известно. Грязь невыносимая. Вся правая палуба - покрыта слоем мочи человеческой на вершок", и "в результате сильной скученности, тесноты и грязи начали одолевать вши. Помыться было негде, сменить белье тоже было негде, да и у очень немногих была такая перемена. Так как для умыванья вода не отпускалась, то приходилось мыться водой из моря. Мыло в ней не мылилось, соленая вода разъедала тело, грязь только больше въедалась. [...] Под конец нашего пребывания на корабле всякое понятие о стыдливости совершенно исчезло и можно было видеть совершенно необыкновенные картины: мужчины и женщины, сидя вокруг одной и той же свечи, раздевались почти до нага и, продолжая вести самый салонный разговор, избивали вшей. Об этом времени нельзя вспоминать без душевной дрожи и нравственного потрясения".
"Продержите пароходы еще неделю, и не понадобится хлопот о размещении беженцев. Все они разместятся на Скутарийском кладбище", - отмечалось в местной прессе. "Стон и ужас стоят на Босфоре", - писал другой репортер. Однако эти свидетельства очевидцев, по признанию опять же современников, являлись скорее всего показателем "развинченности нервов", чем действительного положения вещей. Поражало другое - спокойствие, с которым беженцы и армия переносили лишения и невзгоды. Главным было то, что эвакуировавшиеся не превратились в кучку растерявшихся беженцев, а смогли сорганизоваться, выжить и в течение многих месяцев сохранять армию как боевую единицу, противостоящую объединенному давлению большевистских властей и западных правительств, стремившихся ликвидировать это нелепое существование нищей и почти безоружной, но сплоченной и грозной силы. Армию без государства - своеобразный феномен в истории мировых цивилизаций.
