Рустам Шукуров Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. - М.: АИРО-ХХ, 2001, 592 с.
СБОРНИК "Новый мир истории России" явился продуктом совместного творчества российских и японских русистов и состоит из более чем тридцати очерков по истории России в XIX-XX вв. История взаимного притяжения русской и японской культур, японского и русского интеллектуализма насчитывает не один десяток лет. Причем, на первый взгляд, рецептирующей стороной по большей части выступала именно Россия. С начала XX в. в русской среде, как и повсюду в Европе, нарастал интерес к японскому традиционализму, как он запечатлен в средневековой японской поэзии, художественной, философской и научной прозе прошлых веков. Это интеллектуальное проникновение, воображаемое овладение Японией нарастало в течение XX в., достигнув апогея в 60-70 гг. XX столетия, когда в России сложилась высококлассная школа японистов, специалистов в области культуры и литературы средневековой Японии.
К началу XXI в. японское присутствие в русском интеллектуальном поле представляется вполне привычным и даже обыденным. Несмотря на это, обсуждаемой книге удалось стать без преувеличения беспрецедентным событием в отечественной историографии последних лет. Впервые так ярко представлено присутствие японской мысли не в самой себе, не "у себя дома", но на "чужом", русском поле. Вполне обвыкшись с деятельностью русской мысли на просторах японской культуры, мы неожиданно сталкиваемся с обратной ситуацией - освоением, овладением, так сказать, "ментальной колонизацией", которые японская мысль осуществляет на русском пространстве. Хотя бы поэтому нужно по достоинству оценить творческое дерзновение составителей книги, разработчиков самой идеи - известного отечественного историка Геннадия Бордюгова, японских русистов Нориэ Исии и Такэси Томита.
Высокий исследовательский уровень японской исторической школы общеизвестен. В европейских и американских научных изданиях работы японских коллег встречаются часто, но целостной картины из разрозненных работ не составить. Настоящее издание как раз и формирует целостное представление о русистике в Японии.
Почему именно в этом видится главный итог обсуждаемого проекта? Очевидно, что каждая национальная научная школа вырабатывает свой особый, присущий только ей горизонт истории, который включает в себя определенный набор проблем и подходов к их разрешению. В этом смысле японская, русская или, скажем, германская, американская или любая другая версии российской истории генерируют равноправные и самодостаточные образы русской истории, так сказать, ряд "воображаемых Россий" - "Russie imaginaire". Каждая научная школа в силу особенностей собственной национальной научной традиции и судьбы создает некий целостный образ, который отличен от других образов предмета, хотя и зависит и пересекается с другими.
Приведу один весьма красноречивый пример. В представленных работах японских историков особое место занимает вопрос о взаимоотношении традиции и инновации в истории России XIX-XX вв. Причем речь ведется не столько об идейной борьбе внутри образованных классов (славянофилы, западники, народники, социалисты и т.д.), но о столкновении различных модусов ментальности, которые зачастую самым парадоксальным образом сосуществовали и сталкивались внутри идейного горизонта той или иной социальной группы или даже отдельного индивида. Особенно хотелось бы отметить в этой связи статьи Х. Есида, К. Такахаси, Т. Кано, К. Мацузато, Н. Мацуи, которые представили чрезвычайно интересные разработки о роли и судьбах обычного права в генезисе русских правовых и социальных институтов.
В этом обостренном внимании к метаморфозам традиционного наследия сказывается собственный опыт японских историков, самой японской истории, претерпевшей за последние столетия целый ряд модернизаций. В том сказывается и японский опыт изживания жесткой цензуры и самоцензуры в эпоху господства "императорской концепции истории" (который находит определенные параллели в недавних судьбах русской историографии, развивавшейся под гнетом цензуры). Историк создает образ чужого культурного пространства, опираясь на собственный исторический опыт. Исследовательские горизонты русской истории раздвигаются за счет привнесения в них иного исторического опыта во всем его своеобразии.
Другая небезынтересная особенность японского способа писать историю - тексты японских коллег в каком-то смысле весьма "функциональны". Они весьма телеологичны - исторический материал в них выступает скорее как средство для анализа современного состояния России. Японские историки, стремясь понять современную Россию, углубляются в ее историю; они ищут ответ на вопрос "откуда это?". Этот подход, в целом, контрастирует с работами отечественных историков, которые скорее озабочены вопросом "что это?".
В этом смысле хотелось бы отметить работы Л. Гатаговой (чрезвычайно откровенный и нелицеприятный очерк юдофобии в России), Т. Филипповой (попытка структурного осмысления имперской политики царской России), Г. Бордюгова (представившего "персонализированную" историю сталинской интеллигенции), А. Ушакова (о малоизвестных страницах истории белой эмиграции), а также очерки А. Куприянова, Л. Захаровой, В. Бухараева, Е. Зубковой и др. Каждая из этих работ - высокопрофессиональная миниатюра, выполненная с большим знанием дела, выполненная тщательно, "любовно". Вместе с тем нет сомнений, что отечественная историография на настоящий момент вплотную приблизилась по своим концептуальным установкам к западноевропейскому и американскому историописанию, которое давно ушло от создания панорамных полотен и всеобъемлющих описаний к филигранной работе в области "personal history" и "case history".
Именно тут и возникает пространство диалога - японский образ России, поставленный рядом или даже противопоставленный стратегии отечественных исследователей, сообщает читателю нечто существенное о его собственном образе России, а также невольно и подталкивает его к реанимации концептуально заряженного дискурса. Что есть "телеологичность" японской русистики - признак провинциализма или особый японский подход к историописанию, который рано или поздно завоюет мир? Что есть "феноменологичность" российской (а также западной) русистики - концептуальное бессилие или объективный этап в развитии историографии, отвергающей отработанные историософские схемы и ищущей новые интерпретационные стратегии? Эти вопросы, ответа на которые автор настоящего обзора дать не решается, неизбежно встанут перед читателем по прочтении сборника. В этом видится главное значение книги как весьма необычного историографического явления.
Конечно, сборник может подтолкнуть к продолжению диалога не только в концептуальном измерении, но и конкретно-фактографическом. Приведу лишь один пример. Так, не может оставить равнодушным очень концентрированное, по-японски ясное и информативное заключение Нориэ Исии, развивающее идею так называемого Азиатского магнитного поля. Как показывает Нориэ Исии, опыт Советского Союза и коммунистического Китая, которые реализовывали некий третий путь между восточным традиционализмом и модернизацией по западному образцу, создали некое "азиатское магнитное поле" и разбудили интерес японских историков к России. Для описанного в работе Нориэ Исии феномена существует одна небезынтересная историческая параллель, которая имеет непосредственное касательство к истории Российской империи. Для части подданных Российской империи некогда сама Япония оказалась генератором мощного "азиатского магнитного поля".
