Алексей Подымов До начала Берлинского конгресса, скорректировавшего не в лучшую для России сторону итоги только что завершившейся войны за свободу южных славян, оставалось всего несколько дней, когда на Николаевский вокзал Санкт-Петербурга прибыл личный поезд главнокомандующего Дунайской армии великого князя Николая Николаевича. Не было ни цветов, ни торжественных маршей. Еще накануне Александр II, откровенно завидовавший популярности брата, отменил шумный прием, который готовила фельдмаршалу первопрестольная столица. Усадив Николая Николаевича в собственную карету, император небрежно бросил ему: "Я приехал, чтобы народ не освистал тебя"...
...Да, не такой встречи мог ожидать верховный вождь освободительной армии, только что приведший ее под стены Царьграда...
ЛЮБИМЕЦ ГВАРДИИ
Царский отпрыск должен служить - так было заведено в династии Романовых еще со времен Петра I. Следуя традициям, Николай I прямо на церемонии крещения назначает сыновей шефами самых прославленных полков русской армии. Великому князю Николаю, родившемуся 8 августа (н. ст.) 1831 г., вскоре после смерти цесаревича Константина Павловича, достается по наследству его любимый полк - лейб-гвардии Уланский.
"Россия - государство не торговое, не земледельческое, а военное, и призвание его быть грозою света" - говорилось тогда в учебниках географии для кадетских корпусов. Младшие сыновья царя зачислены в кадетский корпус, и в день его учений 22 августа 1837 г. (Николаю только исполнилось шесть лет, а родившемуся вслед за ним Михаилу не было и пяти) в течение часа "находились на линии". Мальчики стояли в строю наравне с кадетами, которые были вдвое и втрое старше их.
В 15 лет, что не так уж и рано, у Николая Николаевича - первое повышение в чине. Он произведен в унтер-офицеры и приступил к изучению военного дела. Одним из его преподавателей стал Дмитрий Милютин, будущий военный министр. Вместе с другими наставниками он отмечал у августейшего ученика традиционные романовские черты - "отменную память и неплохие способности наравне с отсутствием усидчивости и пренебрежением к продолжительной, особенно черновой работе".
После четырех лет учебы - первые для великого князя Красносельские маневры, где он лихо командовал ротой и батальоном. Счастливый император дал сыну дивизион в Конногвардейском полку, который с 14 декабря 1825 г. любовно называл своей "старухой конной гвардией".
Очередные должности и регалии - не помеха кутежам и романтическим похождениям, составляющим обязательный джентльменский набор настоящего гвардейца. Однако не задержалось и боевое крещение великого князя, оказавшееся поистине трагическим. С началом очередной войны с турками, которых тут же поддержала Европа, Николай I решил: "...ежели опасность есть, то не моим детям удаляться от нее, а собою подавать пример". Прибывший в Крым Николай Николаевич (как обычно, вместе с братом Михаилом) сразу попал на поле кровавого сражения под Инкерманом. Битва завершилась тяжким поражением русских войск, потерявших не менее десяти тысяч человек. Рядом с царскими сыновьями "были контужены адъютант Альбединский, молодой Меншиков и Граббе, а генерал Соймонов убит", свидетельствовала современница.
Под впечатлением первого боя молодой великий князь стал направо и налево раздавать советы по укреплению обороны Севастополя. Главнокомандующий князь Меншиков тут же поспешил назначить "царственного надзирателя" руководителем инженерных работ на участке от Константиновской батареи до Маккензиевой горы. Однако "экскурсия" в Севастополь не затянулась: неожиданно скончался император Николай I.
На престол взошел старший брат великого князя Николая - Александр II. Он быстро удалил из Государственного совета многих престарелых отцовских вельмож и ввел туда братьев. Однако война еще не закончилась, английский флот по-прежнему угрожал Петербургу, и Николай Николаевич, как специалист инженерного дела, отправился в Кронштадт, чтобы возглавить работы по переоборудованию фортов крепости.
Вскоре был заключен мир, и великого князя, вернувшегося в столицу, решили женить. Тем более, что Николай I дал свое благословение на брак сына еще до его поездки в Крым, когда тот не вовремя увлекся одной из фрейлин матери. Невеста по романовской традиции была немкой - из семьи герцогов Ольденбургских. Нарекли ее в России при переходе в православие Александрой Петровной. В ноябре 1856 г. она подарила августейшему семейству еще одного воина, тоже Николая Николаевича, в будущем - верховного главнокомандующего императорской армии в начале Первой мировой войны. Его нарекли в честь покойного императора, и с тех пор великий князь Николай Николаевич всегда прибавлял к имени и отчеству - "Старший".
Семейное счастье продолжалось недолго - уже когда великая княгиня носила под сердцем второго сына, супруг зачастил за кулисы Мариинского балета и вскоре открыто сошелся с одной из его прим Екатериной Числовой. От нее великий князь имел шестерых детей, многочисленные потомки которых под фамилией Николаевы доныне здравствуют помимо России во многих странах Европы и даже в США и Канаде.
А тем временем Николая Николаевича едва не перегнал по службе младший брат - Михаил отправился наместником на Кавказ и даже победоносно завершил тянувшуюся там десятилетиями войну. И хотя Николай Николаевич стал полным генералом, инспектором инженерных войск и кавалерии, только назначение его командующим гвардией и Санкт-Петербургским военным округом восстановило семейное равенство: стать во главе гвардии - значило фактически занять высший пост в русской армии.
Годы службы в гвардии не могли не наложить отпечатка на привычки и характер великого князя. Современники утверждали, что он стал истинным джентльменом и вместе с тем порядочным фертом - с внушительной осанкой, "роскошными бакенбардами и непременной показной элегантностью". Сохраняя на редкость изысканные манеры и снисходительное порой отношение к подчиненным, Николай Николаевич был легко ранимым и вспыльчивым человеком, способным на самые непредсказуемые поступки. Ему, к примеру, ничего не стоило, выходя из железнодорожного вагона, захватить концом трости за шею прохожего (граф Витте писал, что однажды великий князь таким трюком едва не свалил с ног барона Таубе). А в Болгарии после взятия Плевны главнокомандующий обломал свою знаменитую трость о спину румынского сержанта - тот, невзирая на все жесткие распоряжения, продолжал грабежи турецких лавок.
По популярности среди гвардейцев с дядей Низзи (так называли Николая Николаевича в семейном кругу) мало кто мог сравниться в те годы.
ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ДУНАЙСКОЙ АРМИИ
Накануне решающей схватки с Турцией среди российской публики распространилась убежденность, что войну мы выиграем, не прилагая особых усилий, - как говорится, "шапками закидаем". Пропаганда явно перестаралась, расписывая "распад и гниение" в стане будущего противника. Однако, даже по самым заниженным оценкам Главного штаба, для "похода на Царьград" требовалась военная сила в 300-350 тыс. штыков и сабель. Между тем Россия даже после неудач под Плевной сумела выставить на театр войны только 250-тысячную армию. Это было еще одной из причин назначения ее главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. Только самый близкий к царю человек мог взять на себя ответственность начинать кампанию с явно недостаточными силами.
Великий князь, вопреки последующим уверениям историков, неплохо представлял боеспособность турецких войск - пятью годами ранее по пути к Святым местам он побывал в европейских провинциях Османской империи. В армии будущего противника была только что проведена реорганизация, европейские союзники неплохо снабдили ее обмундированием и оружием. В итоге турки почти ни в чем не уступали русским. Только вот высший командный состав подкачал, чему немало способствовали кумовство и придворные интриги. Интересно, что в той войне впервые высокий пост в турецкой армии занял немец - военный советник султана Карл Детруа стал главнокомандующим Мехмет-Али-пашой. Николай Николаевич отметил, что особенно сильны были турецкие крепости, оборудованные по последнему слову тогдашней фортификации.
И все же первые удары русских полков по врагу вполне соответствовали самым радужным прогнозам. Для начала был захвачен стратегически важный Барбошский мост - прямо под носом у флотилии военных катеров во главе с английским командором Гобарт-пашой. Великий князь, главнокомандующий отдал приказ на вторжение, и 14 июня 1877 г. последовало ошеломившее Европу форсирование Дуная у Зимницы. Вот что писали о переправе в "Новом времени": "Не только турки не ожидали ее здесь, но и никто не ожидал. Даже для высших лиц в армии, говорят, она была сюрпризом, даже корреспонденты на это раз были обмануты и прозевали главную переправу".
На следующий день через Дунай переправились августейшие особы. Император тут же повесил на грудь брату орден Святого Георгия 2-й степени.
Дивизии и корпуса, переходившие через Дунай, практически без боев, веером расходились по болгарской земле - поначалу сопротивление турок было минимальным. Болгарское население с нескрываемым восторгом встречало освободителей. "На великого князя смотрели как на сошедшее с небес божество, а на нас - как на его архангелов", - вспоминал генерал ставки Газенкампф. Вскоре пал Никополь - дунайская крепость, нависавшая над правым флангом русских, а на следующий день, 5 июля, отряд генерала Гурко взял Шипку - самый удобный перевал на Балканах. По приказу главнокомандующего наши авангарды устремились во Фракийскую долину.
Первый тревожный звонок прозвучал три дня спустя - в ночь с 7 на 8 июля десятитысячный отряд барона Шильдер-Шульднера, шедший без разведки, встретил у Плевны неожиданно упорное сопротивление турок. Утром барон повторил атаку, положил в ней почти тысячу человек, но Плевну не взял: у защищавшего ее Осман-паши сил оказалось в полтора раза больше. Николай Николаевич потребовал немедленно "разобраться" с Плевной, поскольку, не взяв новоявленную турецкую твердыню, "нечего было делать за Балканами".
Через десять дней русские атаковали Плевну снова - втрое большими силами. Однако к Осман-паше тоже подошло подкрепление, и вокруг Плевны усиленно окапывались уже 22 тыс. турецких солдат. Плохо подготовленный штурм вновь оказался неудачным - картинная храбрость была бессильна против шквального огня.
ОТ ПЛЕВНЫ ДО САН-СТЕФАНО
В такой ситуации Плевну, безусловно, надо было брать. Но главнокомандующему Николаю Николаевичу, всегда склонному к эффектным жестам, не терпелось сделать это как можно быстрее. Тем более что приближалась подходящая дата - именины государя 30 августа.
Нельзя сказать, что назначенная великим князем на этот день третья атака Плевны была плохо подготовлена, наступление двух с половиной русских корпусов и двух румынских дивизий должны были поддержать огнем более 400 орудий - в шесть раз больше, чем у турок. Дело, однако, не заладилось с самого начала. Бомбардировка с дальних дистанций почти ничего не дала, а пехота весь день атаковала разрозненно, несогласованно, неся тяжелый урон.
И все же, несмотря на такие нестыковки, успех был близок - к вечеру полки генерала Михаила Скобелева взяли редуты на южном фасе обороны крепости. Скобелев посылал связных к главнокомандующему и просил подкреплений. Но Николай Николаевич и генералы, руководившие штурмом, были потрясены чудовищными потерями - слишком уж кровавым получался именинный подарок государю. Скобелев подмогу не получил...
...Наступил известный по мемуарам "плевненский кризис". Впрочем, кризис был преимущественно в сознании высшего командования, как справедливо отмечал известный русский военный теоретик и историк Александр Свечин, ведь перед Плевной за русскими по-прежнему оставалось двукратное превосходство. Великий князь вообще готов был отвести армию за Дунай, а выступившему против этого военному министру Милютину даже предложил занять его место. Благо, что император забыл о семейственности и встал на сторону Милютина. Войскам приказали окопаться вокруг Плевны, а на случай новых капризов царского брата из Петербурга прислали генерала Эдуарда Тотлебена, главного создателя севастопольских укреплений в Крымскую войну. Ему поручалось наглухо закрыть все пути к Плевне и вести методическую осаду.
Война стала позиционной - русские солдаты, которых до сих пор учили по большей части стройно маршировать, осваивали нелегкую науку полевой фортификации. Повторения плевненских потерь Николай Николаевич не хотел. Однако нового неоправданного урона все же не избежали. В Болгарию один за другим прибывали гвардейские полки, и они тоже желали показать свою доблесть императору и его брату - любимому командующему. Через месяц после третьей Плевны 20 отборных батальонов получили задачу взять Горный Дубняк, один из опорных пунктов турок на дороге из-за Балкан к Плевне. По ней к крепости шли подкрепления и обозы. Гвардейцы умело обложили редут, но им не хватило выдержки. Не дав артиллерии подавить турецкие пушки, они пошли на штурм. Результат - сотни убитых и раненых. Гурко хотел отдавать приказ к отходу, но солдат уже нельзя было остановить - от цели их отделяло всего сорок шагов. Турки пробовали сдаться, но парламентеров отстреливали, даже не пытаясь разобраться, в чем дело. Скоро все было кончено - стрелки ворвались в редут и перекололи большинство его защитников. Только две с половиной тысячи турок смогли сдаться. Гвардия недосчиталась трех с половиной тысяч бойцов.
Горький опыт пошел на пользу: очередной опорный пункт главнокомандующий приказал брать с наименьшими потерями. Три дня спустя Гурко окружил Телиш и открыл канонаду из 66 пушек. Турки продержались под огнем всего три часа и сдались в числе почти пяти тысяч человек с четырьмя (только!) пушками. Гвардейцы лишились всего полусотни солдат.
В начале ноября под Плевну прибыли гренадеры - они заткнули последнюю дырку в кольце блокады, обложив по приказу Николая Николаевича крепость со стороны реки Вид. Однако турки активизировались на другом фланге - против отряда цесаревича Александра. Сменивший немца Мехмета во главе турецкой армии энергичный победитель сербов Сулейман-паша решил снова ударить на Рущук. У Мечки и Трастеника турок постигла неудача, но у Елены в 30 верстах от Тырново они едва не разгромили отряд генерала Домбровского. Наследник немедленно отправился к дяде требовать подкрепления. Однако Николай Николаевич уперся - не снял с осадных позиций даже батальона. Обиженный племянник сразу припомнил главнокомандующему все плевненские грехи и писал в Петербург жене "крошке Минни" (будущей императрице Марии Федоровне): "Дядя Низзи был всегда глуп - откуда же должен явиться такой гений, чтобы из глупого человека преобразоваться в умного".
Тем не менее войска цесаревича сумели отбиться и даже разбили турок у Мечки. Весьма кстати подоспело и известие с Кавказа, где Михаил Николаевич наконец-то взял Карс. Николай Николаевич в привычной ревности к успехам брата загорелся организовать четвертую атаку Плевны, но не тут-то было. Тотлебен вовремя сослался на некие полномочия, которыми наделил его Александр II, и спокойно продолжал осаду. Николая Николаевича это не очень расстроило, он вернулся к своим кулинарным занятиям, справедливо рассудив, что теперь "осталось лишь дождаться, когда упадет созревший плод".
Плевна пала 28 ноября.
В городе кончилось продовольствие, и Осман-паша еще раз попробовал вырваться из блокады. Под прикрытием вечерних сумерек он двинул все силы на левый берег Вида. За ним потянулись бесконечные обозы последних мирных обитателей Плевны. Ответ гренадеров генерала Ганецкого был предельно жестким - в ночном бою под их огнем и штыками полегло не меньше шести тысяч турок. Главнокомандующий потребовал, чтобы гренадеров поддержали канонадой со всех батарей, а к утру в крепость ворвались батальоны Скобелева. За ними последовали болгарские дружинники и румыны, которые штурмовали главным образом брошенные турецкие лавки.
После взятия Плевны Николай Николаевич, всего три месяца назад предлагавший отступать за Дунай, поразил всех удивительным приливом энергии. Великий князь получил из рук императора Георгия 1-й степени и, воспрянув духом, приказал наступать за Балканы, не дожидаясь схода снегов, хотя никто не мог поверить, что войска Николая Николаевича прорвутся зимой к Константинополю. Вессель-паше, на которого русские напирали с трех сторон, было приказано держаться под Шипкой, несмотря ни на что. Полки Скобелева окружили турок, и вся Европа успела только ахнуть, когда в плен сдалась 20-тысячная армия с тремя пашами во главе. Даже вечно оппозиционная российская пресса, подвергшая главнокомандующего обструкции за третью Плевну, выразила свое восхищение "победоносными русскими войсками и их верховным вождем".
Скобелев телеграфировал главнокомандующему из-под Шипки о том, что готов идти дальше - к Эски-Загре - на подмогу Гурко. Великий князь, не задумываясь, дал свое согласие. Однако командиры центрального отряда готовы были почивать на лаврах Шейновского триумфа. Николай Николаевич срочно потребовал перевести за Балканы свою главную квартиру и объявил по ставке: "Завтра мы выступаем в Сельви, 30-го будем в Габрово, 31-го перевалим через Балканы и встретим Новый год в Казанлыке". Генерал Газенкампф отмечал в дневнике: "Если бы великий князь не поспешил за Балканы лично, наступательное движение началось бы не скоро. Радецкий с Дмитровским вовсе не были расположены трогаться с места".
В трехдневном сражении у Филиппополя Гурко разгромил Сулейман-пашу и вынудил турок бежать через Родопы к Эгейскому морю. 14 января русские практически без боя взяли Адрианополь, этот "ключ к Царьграду", а в первые дни были уже в Сан-Стефано - прямо у стен Константинополя. Турки очень своевременно запросили мира. 12 февраля в Сан-Стефано прибыл сам главнокомандующий великий князь Николай Николаевич с небольшой свитой.
ОТСТАВКА
Морские ветры уже трепали великокняжеский штандарт, установленный рядом с походной палаткой Николая Николаевича всего в нескольких верстах от Святой Софии. Главнокомандующий готов был запереть английскому флоту вход в Черное и Мраморное моря и настойчиво просил у Александра II разрешения занять проливы и Константинополь. Против этого не возражали даже турецкие уполномоченные, присланные султаном в русскую ставку. Но военная часть операции закончилась, и в дело не совсем кстати вмешались дипломаты.
В Петербурге опасались осложнений с Англией, и Александр II телеграфировал великому князю: "Мы не должны вступать в самый Константинополь, а только утвердиться на берегах Босфора". Но это не помешало ему уже через несколько дней упрекнуть брата: "Что скажет Россия и наша доблестная армия, что ты не занял Константинополя". Что как не эти колебания и половинчатость решений, свойственные царю-освободителю, привели Россию к унижению Берлинского конгресса.
После двухмесячного стояния у стен турецкой столицы Николай Николаевич был, наконец, удостоен звания фельдмаршала и... освобожден от должности главнокомандующего "ввиду нездоровья". Главнокомандующий действительно, как и многие его подчиненные, переболел тифом. Но настоящее нездоровье, прежде всего умственное, - началось для него после отставки.
Великие державы не скрывали удовлетворения - накануне Берлинского конгресса русская армия лишилась своего непредсказуемого вождя, способного в самый неподходящий момент обосноваться в Константинополе. Один раз по совету графа Игнатьева Николай Николаевич уже едва не сделал это. Когда турецкий эмиссар Савфет-паша начал откровенно затягивать переговоры о перемирии, он устроил небольшое представление. Русским полкам, разместившимся в Сан-Стефано, было приказано выстроиться в поле, лицом к Константинополю и "бежать смотреть Царьград". Хотя он был прекрасно виден и с места построения. Солдаты пробежали метров двести, и великий князь скомандовал "Стой!", велел пройти мимо него церемониальным маршем, поблагодарил войска и распустил. Эта демонстрация произвела сильнейшее впечатление на султанский кабинет министров. Там сразу перестали упорствовать и согласились на все условия, продиктованные русскими в Сан-Стефано, но сведенные на нет в Берлине...
...Пароход "Ливадия", на котором отправлялся в Одессу бывший главнокомандующий Балканской армии, покинул цветущие берега Босфора в последние дни апреля 1878 г.
С окончанием войны карьера великого князя Николая Николаевича пошла по нисходящей. Всего лишь через полтора года после победы он остался даже без гвардии - ее передали племяннику, будущему Александру III. Но действующий император хотя бы сохранил за братом почетный титул главнокомандующего, который затем достался по наследству тем, кто возглавлял гвардию и Санкт-Петербургский военный округ. А вот его сын после смерти царя-освободителя фактически сплавил болезненного дядюшку Низзи в отставку, оставив тому лишь номинальные должности инспектора кавалерии и инженерных войск.
Николай Николаевич отыгрался в прессе. Он инспирировал статью во французском журнале La Nouvelle Revje, где не постеснялся выставить себя истинным "творцом победы" и даже упомянул многочисленные злоупотребления в армии. Александр II был взбешен и потребовал от брата объяснений: "Почему ты так и не взял Константинополь?" На что получил резонный ответ Николая Николаевича: "Но, Саша, ты же сам запретил мне это делать".
Последние годы своей жизни в еликий князь делил между заграницей и воронежским имением Чесменка, где мог от души предаваться охоте. Появляясь в столице, Николай Николаевич немедленно отправлялся в манеж кавалерийской школы, где многим доводилось слышать его характерное словцо "Нюхайте". Не случайно и памятник самому страстному в царской фамилии любителю лошадей установили в Петербурге напротив Михайловского манежа. Монумент был открыт незадолго до начала Первой мировой войны и до наших дней, конечно, не сохранился.
Под старость у Николая Николаевича не складывалась и личная жизнь. Сыновья, давно вставшие на сторону матери, перестали навещать великого князя, а сама супруга ударилась в религию и обзавелась другом сердца в рясе. Когда Николай Николаевич умер, Александра Петровна, основавшая в Киеве женский монастырь, не сочла нужным прибыть на похороны. Впрочем, и другой, неофициальной, супруге великого князя Числовой не пришлось его хоронить - она умерла на полтора года раньше своего возлюбленного.
Многочисленные толки в Петербурге вызвала умственная болезнь великого князя - ведь в это время почти такой же недуг поразил и его брата Константина Николаевича, потерявшего речь и наполовину парализованного. В столице вспомнили таинственные предсказания о детях Николая I, которые за сорок лет до того сделал на смертном одре его брат Михаил Павлович. Хотя смысл этих пророчеств никто так и не выяснил до конца, кончина сыновней Николая Павловича и вправду носила на себе отпечаток рока. Александра II разорвало бомбой террориста, а трое его братьев агонизировали на грани помешательства. Михаил Николаевич, которого такая участь постигла позже других, говорил об этом без боязни и даже с мрачноватым юмором.
Однако до последних дней, невзирая на хворь, Николай Николаевич оставался настоящим гвардейским офицером. В августе 1890 г., за несколько месяцев до кончины, он руководил большими маневрами Киевского и Варшавского округов. Смотр войск на Ровенском поле превратился в настоящее прощание войск со старым главнокомандующим. Последний раз прославленные полки маршировали под великокняжеским штандартом, и залпы 400 пушек стали последним салютом верховному вождю армии, приведшему ее под стены Константинополя.
На маневрах болезни снова дали себя знать, и великий князь срочно отправился в Алупку, где скончался 13 апреля 1891 г. Николая Николаевича без особой помпы похоронили в Петропавловском соборе.
