Александр Лебединцев 21 декабря исполнилось 110 лет со дня рождения Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского. Недолго – всего лишь с октября и до конца 1957 года – он командовал войсками Закавказского военного округа, но мне, в ту пору офицеру оперативного управления штаба ЗакВО, ряд встреч с этим выдающимся военачальником и замечательным человеком запомнились навсегда.
На очередном собрании парторганизации ее секретарь Герой Советского Союза полковник Федор Козлов объявил, что к нам на партийный учет встал новый командующий (тогда существовал такой порядок: командующий ВО был на партийном учете в оперативном управлении штаба округа, начальник штаба – в разведывательном управлении, заместитель командующего – в управлении боевой подготовки) товарищ Рокоссовский и предложил не заслушивать его биографию, так как она не однажды публиковалась в прессе и напечатана во всех справочниках и энциклопедиях.
Однако маршал попросил слово и, отрицательно отозвавшись о предложении Козлова, подробно изложил основные этапы своего жизненного и служебного пути, умолчав, правда, про арест и два с половиной года, проведенные в тюрьме НКВД. Не забылось и выступление полководца по повестке дня на том собрании (речь шла об экономии государственных средств).
Будучи главным инспектором – заместителем министра обороны СССР, Рокоссовский прибыл в Дальневосточный военный округ и решил отправиться в Благовещенск, где когда-то дислоцировалась кавалерийская дивизия, которой он командовал. Прилетевшего на вертолете маршала встретил командир механизированной дивизии, теперь размещавшейся в хорошо знакомом Константину Константиновичу военном городке.
Рокоссовского как магнитом потянуло прежде всего в здание бывшей конюшни, в которой много лет тому назад содержались его «персональные» лошади – конь Громобой и кобылица Ласточка. Далее привожу рассказ военачальника почти дословно:
«Я направился прямо к знакомой конюшне. Мне открыли дверь в створке широких ворот. Но весь проход внутри теперь представлял из себя коридор, справа и слева возвышались фанерные стены с такими же фанерными дверьми. Пол был по-прежнему земляной. Несмотря на прошедшие годы, в помещении сохранялся устойчивый запах мочи, пота и лошадиной сбруи.
Меня сразу же окружили жены лейтенантов, сержантов и старшин сверхсрочной службы с грудными младенцами на руках и просили заглянуть в их каморки, где супруги спали на солдатских односпальных железных кроватях, а дети постарше – на топчанах. Потолков не было, окнами служили узкие прорези в стенах, которые специально проделывались в конюшнях, чтобы свет не бил в глаза животным.
Я выслушивал жалобы молоденьких жен, связавших свою жизнь с «романтикой» гарнизонной службы мужей. Командование дивизии, потупив очи, повторяло, что на все их заявки из округа отвечали одно: средств и материалов на переоборудование конюшен в человеческое жилье нет, и тут же показывали документы с перепиской по данному вопросу. Я извинился перед всеми обитательницами и покинул эту конюшню-общежитие.
Меня сопроводили в «номерок» при штабе, предназначенный для приезжего начальства, где для успокоения я стал читать газеты. Через непродолжительное время слышу: завизжали мотопилы, с шумом и треском начали валиться вековые сосны на территории военного городка, заработала пилорама саперного батальона, а из конюшни донесся стук топоров и молотков.
К обеду следующего дня командир дивизии доложил мне о настилке полов, о том, что в общежитии скоро обязательно будут и потолки, и нормальные окна. Но командира соединения тревожила больше всего проблема вырубленного леса без наряда свыше, хоть и выращенного на территории самого военного городка. Пришлось заверить комдива, что никаких взысканий он не получит...»
Однажды после возвращения в Москву Константина Константиновича вызвали в Кремль на очередное заседание секретариата ЦК КПСС. Рассматривался вопрос о невыполнении плановых показателей некоторыми отраслями народного хозяйства. Требовалось определить, у кого можно что-то отнять, дабы помочь отстающим.
Министр культуры Фурцева предложила снова «пощипать» военных, так как у них и зарплаты повыше, и пенсии побольше, чем у прочих граждан СССР, и льготы имеются. Все другие присутствующие молчали. Хрущев объявил перерыв на обед.
«По чистой случайности, – продолжал маршал, – я оказался за столом между Хрущевым и Фурцевой. Никита Сергеевич обратился ко мне с просьбой рассказать о положении в войсках, и я доложил вышеприведенный случай из моей последней командировки на Дальний Восток. В наступившей тишине Фурцева вдруг поднялась, вышла из-за стола и удалилась. Никита Сергеевич крикнул ей вслед: «Ну что, Екатерина Алексеевна, донял тебя Рокоссовский. Не будешь больше «щипать» военных».
– Именно так дословно выразился первый секретарь ЦК КПСС, – закончил свое повествование командующий.
Рокоссовский присутствовал еще на двух партсобраниях и каждый раз выступал в прениях первым, приводя очень интересные примеры из своей жизни, службы в войсках и штабах. Так, когда обсуждался вопрос об офицерской этике, маршал рассказал о том, как министр обороны Малиновский попросил его самого лично побывать в полку охраны МО и разобраться, кем там укомплектованы офицерские должности, хотя и сам наверняка знал: почти на 100% это были сыновья московского генералитета.
«Прибыл я в полк без уведомления, – говорил Рокоссовский, – и не в штаб, а в одну из рот. Дневальный подал команду «Смирно, старшина на выход!». Старшина-сверхсрочник четко доложил мне о том, что рота на стрельбище и попросил пройти в канцелярию роты. Я пожал ему руку и дневальному. В канцелярии вдруг замечаю, как бравый служака смахнул слезу. Спрашиваю: «Что старшина, соринка попала в глаз?» Он смутился и ответил так: «Товарищ маршал, я десять лет в этой роте старшиной, и за эти годы мне даже ни один взводный лейтенант не подал руку после моих докладов, а вот от вас сподобился рукопожатия. И дневальный теперь расскажет всей роте, что и он того же был удостоен...»
Мне после этих слов сразу стало ясно, что из себя представляет офицерский состав полка. Министр обороны приказал: всех заменить!»
А нас Рокоссовский тогда призвал не кичиться своими погонами, особенно на проверках, пожать каждому солдату руку, если он на отлично выполнил норматив, справился с поставленной задачей.
