Михаил Одинцов
Святейший Синод принял Февральскую революцию, но не идеи нового правительства.
Б.М.Кустодиев. Февральская революция
Февральская революция не только упразднила монархию, но и впервые в многовековой истории России провозгласила ее светским государством (правда, Временное правительство не смогло воплотить в жизнь свои декларации). До 1917 года связь Церкви и государства, которую называли симфонией государственно-церковных отношений, оставалась почти нетронутой. Эта модель была унаследована еще от Византии, где распорядителем всего и вся был православный монарх, а Церковь получала от него право контроля над душами, сердцами и верой подданных. Только в 1905–1907 годах напуганное первой русской революцией самодержавие «даровало» своим подданным свободу вероисповедания, чтобы отнять ее при первой же возможности. Не случайно в Государственной Думе всех первых четырех созывов, с 1906 по 1917 год, вероисповедный вопрос был в числе наиболее острых.
Долгожданная свобода
Сразу же после отречения Николая II, 3 марта 1917 года, взявшее в свои руки власть Временное правительство выступило с декларацией, разъяснявшей его политический курс и те задачи, к разрешению коих оно намеревалось приступить немедленно. Среди прочего обещались и «религиозные свободы».
Первым делом предлагалось отменить должность обер-прокурора Святейшего Синода и учредить вместо него Министерство исповеданий. Однако пойти на этот шаг премьер-министр Георгий Львов не решился. Он опасался навлечь на правительство обвинения в «насилии над Церковью». Поэтому пост обер-прокурора был сохранен. Им был назначен Владимир Львов – сторонник партии октябристов, председатель думской комиссии по церковным вопросам. Министерству внутренних дел по-прежнему вменялось в обязанность контролировать все остальные вероисповедания.
Проводить новую политику Временное правительство собиралось с помощью старых институтов. При этом тогда много говорили и писали о «необходимости коренного пересмотра всех существующих в России вероисповедных отношений», о «начале полной религиозной свободы» и т.д. Творцы новой вероисповедной политики полагали, что благодаря их скорым и энергичным усилиям на смену православно-христианскому государству придет тот вид светского государства, который в то время уже существовал во Франции и в Северо-Американских Соединенных Штатах. Государство должно было стать внеконфессиональным. Оно выводило из сферы своих интересов мировоззренческий выбор граждан. Отныне они сами определяли свою религиозную (или же нерелигиозную) принадлежность. Вступая на путь секуляризма, Временное правительство намеревалось сделать следующее. Во первых, объявить амнистию осужденным по религиозным «преступлениям»; во-вторых, отменить «отжившие» правовые акты религиозного законодательства, вероисповедные ограничения и обязательное преподавание в государственных учебных заведениях Закона Божьего; в-третьих, передать церковно-приходские школы в ведение Министерства народного образования; в-четвертых, снять ограничения на деятельность всех неправославных религиозных объединений; в-пятых, возвратить ранее изъятое государством церковное имущество; в-шестых, наконец, разработать и принять новое законодательство о свободе совести.
Итак, программа была насыщенная. Как только она была объявлена, представители ранее «терпимых» и «гонимых» религиозных объединений буквально завалили новое правительство многочисленными телеграммами, обращениями и резолюциями с выражением своей поддержки и признанием «исторической закономерности» падения самодержавия. Особенно им импонировал светский характер нового государства. К примеру, съезд старообрядцев в апреле 1917 года в своих документах провозглашал: «Церковь не может быть в услужении государственной власти, Церковь должна отказаться от всяких поползновений к господству, должна отказаться от денежной поддержки государства. Полное отделение Церкви от государства и свобода религиозных групп, находящихся в России, послужит только к благу, величию и процветанию свободной России».
20 марта Временное правительство приняло первый обобщающий документ по проблемам свободы совести – постановление «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений». В нем провозглашалось равенство граждан во всех областях государственной и общественной жизни, отменялись ограничения в отношении неправославных граждан и объединений.
Синод в замешательстве
В первые же дни революции государственная Российская Православная Церковь оказалась в сложном положении. Неизбежно возник вопрос – за кого молиться во время богослужений? Святейший Синод, состав которого был утвержден еще императором Николаем II, был настолько ретроградным и косным, что не решался ни на какие перемены, насущность которых была очевидной. К правительственным мерам в религиозной сфере он относился отрицательно, рассматривая их как попрание господствующего положения Церкви в государстве и обществе. Отсюда глухое сопротивление действиям «революционного» обер-прокурора, стремление притормозить церковные реформы, фактическое самоустранение от руководства религиозной жизнью на местах.
О настроениях духовенства в начале марта 1917 года писал, к примеру, служащий Московской синодальной конторы Денисов: «Молодые монахи и либеральные «батюшки» неизвестно чему бессознательно радовались и ходили «гоголем», точно их рублем одарили. Пожилые монастырские «старцы» и маститые отцы протоиереи, поседевшие в консисторских интригах, вели себя уклончиво, сумрачно отмалчивались. Мелкая духовная челядь «дерзала»: пела под пьяную руку революционные песни, ходила на митинги, даже «выступала» на них перед жадно глазеющим на новинку столичным сбродом. А в церквах по-прежнему, по заведенной рутине, молились «о благочестивейшем, самодержавнейшем». Впрочем, здесь низшая братия была не виновата: она обращалась за разъяснениями и указаниями к церковным властям, но те как-то мялись и отнекивались либо отвечали: «живите как хотите». Они ссылались при этом, что нет еще «указа» от Святейшего Синода. Рутина царила вовсю, инициативе не было места».
Наконец, 6 марта Синод опубликовал послание, в котором «принял к сведению и исполнению» акты об отречении от престола Николая и Михаила Романовых; отменил обязательное упоминание во время церковных служб имени императора и постановил «возносить моления о благоверном Временном правительстве». Епархиальному начальству рекомендовано было проводить съезды и собрания с непременным принятием резолюций в поддержку новой государственной власти и одновременно призывать приходское духовенство в проповедях и во внебогослужебное время разъяснять пастве общецерковную точку зрения на происшедшее в России. Эти указания выполнялись добросовестно. В адрес Синода и обер-прокурора потоком пошли телеграммы, обращения, послания, приветствия, в которых православные архиереи и духовенство дружно проклинали «самодержавное прошлое», над которым «свершился суд Божий и грозный суд народной воли», а Россия «воскресла для жизни новой на святых началах братства, равенства и свободы».
Дискуссия об отделении Церкви от государства
Массы православных верующих были затронуты революционным брожением. Порою «бунтующие низы» свергали нелюбимых епископов с кафедр из-за их «пристрастия» к прежнему режиму и требовали от Синода утвердить эти решения. Со своими реформаторскими программами к духовенству и верующим обращаются различные церковные группы и движения, что возникли либо еще в начале века, либо сразу же после Февральской революции.
Перестал быть запретным для православного духовенства и вопрос о возможном «отделении Церкви от государства». В сверхпопулярном тогда «Всероссийском церковно-общественном вестнике» опубликована была статья профессора Санкт-Петербургской духовной академии Бориса Титлинова, в которой разбирались все «за» и «против» такого отделения. Автор убеждал, что Церкви нет оснований страшиться «отделения» от государства, указывал на множество «идейных выгод» в освобождении Церкви от государственной зависимости, предвосхищал в связи с этим рост нравственного авторитета русского православия и считал отделение «величайшим благом». Но все же профессор признавал, что это скорее некая перспектива для будущего России, а пока что государство, на котором лежит моральная ответственность за создавшуюся ситуацию, «бросить Церковь не имеет права».
Взгляды Титлинова, впрочем, не находили поддержки среди большей части духовенства и иерархии, которые выступали за сохранение союзнических отношений Православной Церкви с российским государством и против каких-либо форм «отделения». Наиболее наглядно эта позиция проявилась в ходе работы собравшегося в начале июня 1917 года в Москве Всероссийского съезда духовенства и мирян.
Показательно, что делегаты не призывали к восстановлению поверженного самодержавия. Как выразился один из основных докладчиков на съезде, преподаватель Московской духовной семинарии Струженцов: «царское самодержавие, как исполнившее в истории свое назначение внешнего собирания Руси, должно отойти в прошлое». Перед делегатами съезда выступил и обер-прокурор Синода Владимир Львов. Он подтвердил, что целью правительства является «отделение» Православной Церкви (как и всех других вероисповеданий) от государства, хотя и указывал на «постепенность и длительность» этого процесса. Но абсолютное большинство съезда не поддержало этой позиции, не желало даже и слышать об «отделении». Мало того, государство, по мнению большинства, во искупление своих «исторических прегрешений» должно взять на себя еще большие обязательства перед Церковью и возложить на себя еще большие заботы о ней. Эту мысль афористично сформулировал популярный в то время в церковных кругах князь Евгений Трубецкой в ставшей поистине крылатой фразе: «Лозунг отделения Церкви от государства выдвигается против Церкви людьми ей враждебными или к ней равнодушными. И в наших рядах, и на епархиальных съездах он может быть поставлен только по недоразумению. Отделение Церкви от государства есть полное упразднение Церкви, коего мы допустить не можем и не должны».
Столь консервативная позиция означала одно: фактически признав Февральскую революцию, иерархия и духовенство в то же время выступали за сохранение российского государства как «православно-христианского», резко негативно оценивая идею светского государства и всемерно противодействуя его формированию в России.
 Приход к власти большевиков поначалу воспринимался духовенством как временное явление. Б.М.Кустодиев. Октябрь в Петрограде |
Школьный вопрос
Одним из наиболее острых вопросов во взаимоотношениях Временного правительства и Синода была судьба церковно-приходских школ – сохранить ли их в ведении Церкви при одновременном продолжении государственного финансирования их деятельности либо передать их в ведение Министерства образования?
В среде духовенства большинство высказывалось за сохранение церковно-приходских школ. Хотя на отдельных епархиальных и духовно-педагогических съездах и принимались решения в пользу передачи церковно-приходских школ и епархиальных училищ в Министерство народного просвещения.
Точка в ожесточенных спорах вокруг «школьного вопроса» поставлена была Временным правительством 20 июня, когда своим решением оно передало в ведение Министерства народного просвещения все школы, содержавшиеся на государственные средства, в том числе и около 37 тыс. церковно-приходских и церковно-учительских. Но практическое исполнение решения затруднялось противодействием Церкви. Синод расценил данное решение как «насильственное отнятие» и не признавал его законность, предлагая властям отложить вынесение окончательного вердикта до Учредительного собрания. Однако правительство полагало, что «спорить не о чем». Более того, шум вокруг «школьного вопроса» квалифицировался им как чисто политический.
В тесной связи с судьбой церковно-приходской школы был и вопрос о преподавании Закона Божьего в государственной школе. Государственный комитет по народному образованию принял временное положение, согласно которому во всех заведениях, кроме высших, должна была быть обеспечена возможность обучаться Закону Божьему. Но обучение этому предмету не должно было быть обязательным, непрохождение его не должно ограничивать прав учащихся. Частным лицам и обществам предоставлялось право открывать учебные заведения без преподавания Закона Божьего. Несмотря на обращение Синода с просьбой вынести вопрос «о коренных изменениях в положении преподавания религии в школах» в Учредительное собрание, правительство не отказалось от принятых решений, и Закон Божий перестал быть обязательным в государственных школах.
Секуляризм или политика покровительства?
Известные события июля 1917 года в Петрограде, знаменовавшие собой очередной кризис Временного правительства, оказали влияние и на государственно-церковные отношения. Вынужден был уйти в отставку Владимир Львов, пытавшийся скорее управлять Православной Церковью как обер-прокурор Синода, чем последовательно реализовывать идею светского государства, избегая ненужных конфликтов с религиозными объединениями.
Правительство Александра Керенского пришло к убеждению, что следует вместо косметической перелицовки норм вероисповедного законодательства царского времени разработать новые законы в сфере свободы совести. Бремя перемен пало на нового обер-прокурора, которым стал известный деятель кадетской партии Антон Карташев. Руководствуясь партийной программой по религиозному вопросу, подразумевавшей и в рамках светского государства сохранение «близких отношений» между государством и Православной Церковью, Карташев трактовал отделение Церкви от государства как некое «отдаление» и не более того. Конечно, здесь уже скрывалась мина замедленного действия, так как «особые отношения» касались исключительно Православной Церкви.
Карташеву суждено было стать последним обер-прокурором Святейшего Синода. Он сразу же вплотную занялся проблемой создания Министерства исповеданий. На этот новый орган возлагались задачи осуществления начал свободы совести, обеспечения религиозной автономии отдельных церковных союзов без вмешательства в их внутреннюю жизнь, надзора за «закономерностью» деятельности религиозных организаций. Уже 5 августа Карташев стал первым (и последним) российским министром исповеданий.
Курс Временного правительства на реформирование государственно-церковных отношений подразумевал постепенность преобразований под лозунгом «покровительства» со стороны государства. Предполагалось, что и Церковь со своей стороны сделает соответствующие уступки – не будет претендовать на прежний статус «господствующей и первенствующей», признает права иных религиозных объединений на свободную деятельность и права граждан на свободу от религиозных убеждений.
Как оказалось, эти ожидания были совершенно напрасными, ибо Церковь, как и ранее, так и в новых условиях, принципиально не принимала светскую трактовку свободы совести. 14 июля Временное правительство выпустило постановление «О свободе совести», которое гарантировало равенство прав граждан независимо от их отношения к религии; определяло порядок смены гражданами принадлежности к тому или иному вероисповеданию; пусть и с оговорками, но признавало право граждан на вневероисповедное состояние. Церковь отреагировала на это постановление резко отрицательно.
Была ли Россия в 1917 году светским государством? Создание Министерства исповеданий многие расценили исключительно как символический шаг, на который Временное правительство решилось только ради упразднения обер-прокурорской должности. При этом фактически сохранялось первенство Православной Церкви, ибо и министр, и оба его заместителя согласно Положению должны были принадлежать к православному вероисповеданию.
Если консервативное духовенство критиковало Временное правительство за секуляризм, то левые партии восприняли создание Министерства исповеданий и политику «покровительства» Православной Церкви как отступление от принципов светского государства в угоду политической целесообразности. На страницах «Правды» можно было прочитать кредо большевиков: «Религия – частное дело и не может быть государственной. Поэтому школа должна быть отделена от церкви, а церковь от государства. Никакой церковный ритуал не может быть обязательным в общественной жизни. В школе не должно быть преподавания Закона Божьего».
Неправославные религиозные объединения расценили новый поворот политики в сфере свободы совести лишь как прикрытое неким либеральным разглагольствованием возвращение к временам существования привилегированных отношений государства и Церкви. А это неминуемо должно было отрицательно сказаться на положении всех иных религиозных объединений. Если весной в адрес Временного правительства шли одни поздравления, то во второй половине 1917 года к нему с протестами обратились мусульмане, католики, иудеи, старообрядцы, баптисты, лютеране, духоборы и другие. Они приводили массу примеров неправомерного ограничения их религиозных прав. Высказывалось недовольство медлительностью власти в связи с принятием новых вероисповедных законов, в частности в отношении «отказников» (лиц, отказывавшихся по религиозным мотивам от службы в вооруженных силах, что было злободневной темой в военное время).
В последнюю осень
Осень 1917 года была временем перманентного кризиса власти. В этой ситуации Временное правительство утрачивало интерес и инициативу в разрешении «религиозного вопроса». Многие из ранее обещанных религиозных свобод не реализовывались, принятые решения буксовали в аппаратной трясине. Все явственнее обозначался дрейф в сторону возрождения союза с Православной Церковью, которая так и не была в правовом отношении в полной мере отделена от государства. Неправославные религиозные объединения опасались свертывания реформ в сфере свободы совести. Временному правительству не удалось согласовать интересы различных религиозных объединений и предложить приемлемый для всех религиозных организаций курс вероисповедных реформ. К октябрю 1917 года политика Временного правительства в сфере свободы совести не находила поддержки ни у Православной Церкви, ни у других религиозных объединений, ни у левых политических партий, которые все настойчивее выступали за полное отделение Церкви от государства.
