Александр Храмов 28 января исполнилось 160 лет со дня рождения философа Владимира Соловьева (1853-1900), одного из крупнейших русских мыслителей. О его религиозных исканиях журналист Александр ХРАМОВ беседовал с доцентом Центра изучения религий РГГУ Алексеем ЮДИНЫМ.
– Владимир Соловьев считается родоначальником самобытной русской философской традиции. Поэтому многих до сих пор волнует вопрос – порвал ли Соловьев, внук православного священника, с верой предков? Принял ли он католицизм?
– Долгое время об этом вообще ничего не было известно, тем более при жизни Владимира Сергеевича. Затем пошли какие-то слухи, и постепенно дело стало проясняться. На сегодняшний день всё, что мы имеем внятного об этой истории – это некий документ, претендующий на документальное свидетельство, подписанный тремя лицами. Одно из них – Николай Толстой, первый русский грекокатолический священник. Документ удостоверяет в том, что 18 февраля 1896 года, в домашней часовне, на съемной квартире в Москве, Соловьев исповедовался у отца Николая, прочитал Тридентский символ веры и причастился. Соответственно, по достаточно жестким церковно-юридическим критериям того времени произошел его переход в Католическую Церковь, но в восточном, греко-византийском обряде.
– Значит, Соловьев по праву фигурирует в списках наиболее выдающихся русских католиков?
– В том-то и проблема, что вслед за пресловутым «переходом» Соловьева ничего практического в этом плане не последовало. Это было событием сугубо индивидуальным, имевшим для него, надо полагать, глубоко личное, символическое значение. Соловьев делал это для себя, а не для своих потенциальных последователей. Более того, умирая, философ исповедовался и причастился у православного священника. В этом смысле Соловьев, конечно, не был католиком, он не стал практикующим членом Католической Церкви. Кстати, поэт Вячеслав Иванов, наиболее близкий Соловьеву по духу человек, в 1926 году в Риме совершил переход в католичество также совершенно индивидуально-символически. Следуя «соловьевской линии», Иванов держал это при себе, уклонялся от публичных разговоров на эту тему, и уже тем более никогда не занимался открытой апологией своего шага.
– Тем не менее, философ вполне открыто выступал за сближение Рима и Православных Церквей. Как смотрели на это представители Католической Церкви?
– В 1887 году Соловьев направил тогдашнему Папе Льву XIII специальный документ – «Промеморию», в котором он на свой манер излагал драматургию объединения. Говорят, что Папа, человек весьма практичный, произнес по поводу этого документа всего одну фразу – «Прекрасная идея, но, если не произойдет чуда, вещь совершенно невозможная». Конечно, можно вспомнить о боснийском епископе Йосипе Юрае Штроссмайере, о хорватском священнике и политическом деятеле Франьо Рачки. Эти люди очень хорошо принимали Соловьева и всячески пытались поддержать его проект объединения Церквей. Но для многих Соловьев был чудаком, как сейчас говорят, «фриком». Его взгляды с трудом вписывались в традиционное католическое богословие. Например, иезуит Павел Пирлинг, с которым у Соловьева шла интенсивная переписка, позже говорил о его «мрачном славянском мистицизме», о туманной софиологии – всё это совершенно неприемлемо для строго католического мировоззрения. Да и манера поведения Владимира Сергеевича тоже многих настораживала – вдруг он срывается, куда-то едет, получает мистические откровения и как-то странно шутит об этом. Ничего удивительного в том, что для католических церковных кругов он мог казаться очень странным и даже опасным человеком.
– А если обратиться к дню сегодняшнему – как относятся к Соловьеву современные иерархи Русской Православной Церкви? Имеет ли для них значение католический бэкграунд философа?
– Патриарх Кирилл как-то назвал Владимира Сергеевича «великим русским философом». Но обратим внимание на то, в каком контексте это было сказано. Такая характеристика прозвучала в приветственном слове Патриарха участникам международного симпозиума «Этические аспекты банковской деятельности и социальная роль банков», который прошел в Москве в ноябре 2011 года. То есть Предстоятель РПЦ обращается к Соловьеву не как к некоему пророку экуменизма, русский философ оказался востребован как интеллектуальная величина первого плана в христианском подходе к решению социально-этических вопросов. Об этом говорит и цитата из Соловьева, которую привел Патриарх: «Христианский идеал народного хозяйства основан на почве безусловной справедливости». Было бы странно, если бы современная РПЦ могла игнорировать наследие крупнейшего русского философа. Тем не менее, для православного сознания в его наследии слишком много «криминала», о чем прямо пишет митрополит Иларион в своем труде «Православие». В этом труде Иларион отказывается признать Соловьева «вполне православным мыслителем». Он считает, что разработанная философом идея вселенского христианства «предполагала подчинение Православной Церкви Риму», а вся богословская мысль Соловьева «находилась под сильным влиянием католичества».
– Чем вообще объясняются симпатии Соловьева к папству и католицизму? Его надеждами на построение всемирной теократии? Вспоминается первый русский философ Петр Чаадаев, увлеченный идеей мирового прогресса, о котором тоже говорили, что он стал католиком…
– Поговаривать-то поговаривали, но католиком Чаадаев так и не стал. Соловьев видел в Риме не только centrum unitatis христианского исторического проекта, но и главный центр мировой истории – «великий, святой и вечный Рим». Соловьев не говорил о диалоге между христианскими конфессиями в современном смысле слова. Конечно, он считал необходимым расчистить завалы на историческом пути христианства и сам приложил к тому немало усилий. Но в целом он был запрограммирован на некое сверхсобытие – должно случиться нечто особое, что проявит органическое единство православия и католичества и приведет к окончательной реализации исторического дела христианства. При этом Соловьев не хотел размениваться по мелочам. Поэтому он достаточно жестко отвергал и униатский проект, и индивидуальные обращения в латинство (в этом свете его собственный переход кажется полной неожиданностью). У Соловьева замысел был намного круче. Он мыслил геополитическими для того времени схемами – российский император, Римский Папа...
– Какое место в творчестве Соловьева занимают «Три разговора» и их центральный эпизод – «Краткая повесть об антихристе»? Можно ли сказать, что в этом произведении, которое было написано философом незадолго до смерти, он отрекается от своих прежних взглядов?
– Да, уже к началу 90-х годов Соловьев демонтирует свой теократический проект. Хотя теократический период занял всего пять лет в его творчестве, с 1884-го по 1889-ый, это было самое плодотворное для Соловьева время, взлет интеллектуальной и публичной активности. Соловьев хотел реанимировать государство как инструмент христианской политики построения Царства Божия. В целом это не расходилось с христианскими представлениями того времени, как православными, так и католическими. Концепция совершенно автономного в религиозном плане государства казалась тогда крамольной, ее осудил еще Пий IX в «Силлабусе». Но в «Трех разговорах» вопрос о государстве снимается в метаисторической перспективе, как и вопрос об объединении Церквей. В конце времен апокалиптический Папа Петр II, старец Иоанн, духовный лидер православного мира, и интеллектуальный лидер протестантского мира профессор Эрнст Паули протягивают друг другу руки и произносят решающее исповедание веры во Христа воскресшего. Это исповедание и становится окончательным приговором антихристу. Но вовсе не как церковно-политический проект и не как апофеоз земной теократии.
– А может ли вообще государство стать христианским, или это неизбежно приведет к подмене? Ведь антихрист в «Краткой повести» действует в теократическом ключе: учреждает всемирное государство, останавливает войны, кормит голодных, короче, претворяет в жизнь христианские заповеди…
– Соловьев долгое время верил в провиденциальную роль государства в исполнении исторического дела христианства. Однако позже он пересматривает свое отношение, теперь государство для него только формально-юридический союз. Широко известен афоризм Владимира Сергеевича: государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы не дать ей превратиться в ад. И антихрист в «Краткой повести» – это безжалостная пародия на прежние теократические иллюзии. Герой повести Соловьева – это не анти-Христос, а лже-Христос. Внешне он филантроп, аскет и великий гуманист. Он пишет трактат под названием «Открытый путь ко всеобщему миру и благоденствию» и создает великую империю. В его мыслях и в его царстве есть место христианству, но нет места Христу. Суть «Краткой повести…» хорошо уловил итальянский богослов Джакомо Биффи в своей работе «Антихрист грядет». Соловьев, считает Биффи, видел главную опасность в том, что христианство сведется к чисто человеческим проявлениям взаимопомощи, солидарности, филантропии, а суть Евангелия – к диалогу между народами и религиями, к поискам благополучия и апологии прогресса. Кстати, когда создавались «Три разговора», философ вел ожесточенный спор с Львом Толстым, который видел в Евангелии лишь гуманитарную, продвинутую нравственную программу.
– Быть может, пророчество Соловьева уже сбывается? Европейские соединенные штаты, которые создает антихрист в «Краткой повести», напоминают современный Евросоюз даже в мелочах, вроде запрета вивисекции и поощрения обществ охраны животных. Права человека, социальные пособия – суть практическое воплощение христианской морали, но при этом в проекте конституции ЕС христианство и Бог не упоминаются…
– Финальная провидческая мысль Соловьева состояла в том, что прогресс при культовом отношении к нему – вещь очень опасная. Гуманистическая, прекраснодушная, но религиозно стерильная Европа – эти симптомы грядущей опасности были заметны уже в конце XIX века. Уже сейчас все чаще говорят о христианофобии даже в европейском контексте – о том, что публичная проповедь и открытое выражение христианских взглядов вызывают сопротивление со стороны политического и культурного мейнстрима. Жизнь становится все лучше и все бессмысленней…
