Захар Гельман
Летом и осенью 1941 года немецкие обозы нескончаемым потоком шли по оккупированной советской территории. Фото 1941 года
С Францем Яковлевичем Миллером я познакомился в самом конце 60-х годов на Востряковском кладбище, тогда еще относившемся к Подмосковью. Моя бабушка была захоронена на новой части кладбища, а жена Франца Яковлевича – на старой. Случайно оказавшись на старой части Востряковского погоста, я увидел мужчину у могилы с фамилией моей бабушки, которую к распространенным не отнесешь. Ее однофамилицей, погибшей в 1942 году, и была жена моего нового знакомого. Родственниками мы не оказались, но знакомство имело продолжение.
Франц Яковлевич писал воспоминания о войне. И его заинтересовали мои публикации в различных изданиях. Этот солидный человек, ветеран войны, решил доверить мне, тогдашнему студенту, литературную обработку своих текстов, которые он начал писать сразу после войны.
Главным эпизодом его мемуаров был один день осени 1941 года, когда он попал в немецкий плен. Записи не всегда легко разбирались, ибо большая их часть писалась от руки. Правда, попадались и отпечатанные страницы. Наше сотрудничество не носило систематического характера и продолжалось недолго. Весной 1968 года Франц Яковлевич вместе с семьей дочери переехал на постоянное жительство в Израиль. Несколько страниц его воспоминаний и мои заметки сохранились.
Для понимания происшедшего в тот далекий день без биографических данных моего героя не обойтись. Франц Яковлевич Миллер родился в Юрьеве (до 1893 года именовался Дерптом, ныне – город Тарту в Эстонии) в 1899 году. Его отец, уроженец Белоруссии, окончил Императорский Дерптский университет, в котором преподавание велось на немецком языке. Мать Франца Яковлевича тоже обучалась в этом университете, но образование не завершила. Важно иметь в виду, что в cемье Миллер говорили на русском, идиш и немецком языках.
Когда началась Первая мировая война Франц оканчивал реальное училище в Ревеле (ныне Таллин), в котором преподавание частично велось на немецком языке. Однако обучение пришлось прервать из-за призыва в эстонскую армию. Службу он проходил в кавалерии. Примечательно, что в училище Миллер проявил склонности к математике и физике, много внимания уделял и спорту – вольной и классической борьбе.
В 1925 году Франц переехал в Киев, где получил высшее образование на вечернем отделении местного строительного института. При мобилизации в конце июня 1941 года ему было присвоено звание воентехника 2 ранга, а в июле он уже сражался на фронте.
Теперь самое время перейти к сохранившимся страницам воспоминаний Миллера, описывающим тот день, 7 октября 1941 года, 108-й день войны, поставивший уроженца Юрьева на грань жизни и смерти.
НЕМЕЦКАЯ САНИТАРНАЯ МАШИНА
«Два немецких танка выскочили из перелеска, будто из небытия и, не сделав ни единого выстрела, промчались в сторону Твери. У нас было совсем мало гранат и ни одного противотанкового ружья. Только винтовки Мосина образца 1891 года. Когда пехота, следовавшая за танками, вошла в деревню, мы начали стрелять. Нас было человек 70, военных и гражданских, посланных в этот район на строительство укреплений. Большинство невоенных составляли местные колхозники, немолодые мужчины и разновозрастные женщины.
Сразу стало понятно, что мы окружены, но гражданские попытались укрыться в том самом перелеске, из которого выскочили танки. Толпа людей находилась еще далеко от деревьев, когда оттуда на медленной скорости вынырнули еще три немецких танка. Мужики и женщины кинулись обратно и оказались между двух огней. Из-за опасения попасть по своим нам пришлось стрельбу прекратить. Немцы палили колхозникам в спины. Командовавший нами военинженер 1 ранга Василий Егоров, видя, что вражеская пехота вот-вот окажется перед нами, поднял военных в атаку. Мы сошлись с немцами врукопашную и их опрокинули. Более того, в суматохе боя один из солдат брошенной гранатой поджег немецкий танк. Оставшаяся неповрежденной немецкая бронетехника свернула назад в перелесье.
Прошло не более пяти минут, как мы услышали громкий голос, – говорили на русском языке без малейшего акцента! Если бы не санитарная машина с черными крестами, выезжавшая из того же перелеска с громкоговорителем на крыше, можно было подумать, что наши прорвались на выручку. В окне двигавшейся машины можно было разглядеть двух немцев. Один из них с периодичностью в несколько секунд вопрошал: «Есть среди русских раненые?» Следующим предложением немцы как бы представлялись, называя себя санитар-гаупт-ефрейтором и санитар-обер-ефрейтором.
У нас среди личного состава и гражданских были убитые и раненые. Немецкий санитарный автомобиль, вещавший по-русски, вызывал одновременно подозрение и надежду. Какое-то время мы молча наблюдали за медленным движением немецкой машины с санитарами, но, когда она остановилась, к ней поднесли трех наших тяжело раненных солдат. По всей видимости, такой приказ отдал командир Егоров. Что случилось с этими ранеными, неизвестно. Полагаю, что немцы добили их в тот же день».
Далее в страницах, правленных Францем Яковлевичем на пару со мной, – пропуск, а последующие эпизоды я вынужден произвести по своим записям и просто по памяти из наших бесед.
Немецкая санитарная машина с «русским голосом» внесла сумятицу в головы красноармейцев и гражданских лиц. С одной стороны, и солдаты, и колхозники поняли, что окружены, с другой – оставалась надежда, что к сдавшимся немцы проявят милосердие. Но вскоре представители «нордической расы» явились во всей своей нацистской красе.
Из того же перелеска показались солдаты и несколько офицеров в форме мышиного цвета. Большинство в руках держали винтовки. Помнится, Франц Яковлевич говорил, как его удивило, что «шмайсеров», которые после войны он часто видел в советских фильмах, не было ни у одного немца. Но все офицеры были вооружены пистолетами. Один из них подошел к нашему военному, у которого к гимнастерке был прикреплен орден Боевого Красного Знамени, и, одной рукой показывая на орден, а другую протянув вверх, произнес что-то по-немецки. Русский понял вражину в том смысле, что того интересовал вопрос, имеются ли ордена статусом повыше. Когда русский кивнул – мол, конечно, более высоких советских наград много, немец интерес к ордену потерял.
Первичную «разборку» немцы провели, когда погнали военных и гражданских в соседнюю деревню, где уже закрепились. По дороге застрелили девушку, попытавшуюся убежать, и командира Василия Егорова. Они замыкали колонну, и их тела остались лежать на дороге.
Большинство колхозников немцы после «разборки» отпустили по домам. Остальных, военных и гражданских, выстроили в два ряда лицом друг к другу. Немцы стояли спереди, сзади, с боков. Офицер, прохаживаясь между рядами, приказал выйти из строя коммунистам, офицерам и евреям. Одновременно он всматривался в лица. Этот немец говорил с тяжелым акцентом. Наверняка он русского языка не знал, но приказ выйти из строя евреям и коммунистам, повторенный им десятки раз, в нацистском мозгу запечатлелся. Он говорил громко, но спокойно. Никто не вышел. Тогда он гаркнул по-немецки: «Kommunisten, Ofizieren und Juden... Mussen Sie sich selbst anmelden lassen. Es wird schlimmer…» («Вы сами должны об этом заявить. Хуже будет»). Вышло несколько человек.
И вот опять сохранившиеся страницы, правленные мной и Францем Яковлевичем:
«Вышедшие и силком вытянутые из строя красноармейцы внешне не были похожи на евреев. Типичные русские лица. Никакой «восточности» или «южности». Но вероятно, трое из них были евреями, не успевшими уничтожить личные документы. Они понимали свою обреченность. Двое других – молодые ребята с петлицами и нарукавными знаками политруков. Неожиданно меня, стоявшего в первом ряду, ткнули в спину. Обернувшись, увидел сержанта нашей части Володю, фамилию которого никогда не забуду, но оглашать не стану. После войны узнал, что его отец и два брата погибли на Курской дуге.
Когда немец, проходя между шеренгами, дошел до нас, этот самый Володя нарочито громко, не стеснясь сослуживцев, выпалил: «Давайте, Миллер, не задерживайте! Выходите! Из-за вас других подозревать будут». Меня прежде всего ошеломило его обращение на «вы». Как будто он корил меня за то, что я наступил ему на ногу и не извинился. С Володей я почти не общался. Помню только, что его заметно раздражало мое ежедневное бритье и пользование одеколоном, к которому меня приучил отец.
Ощущение безысходности я ощутил только в момент, когда два здоровенных немца вытащили меня из строя и присоединили к обреченным евреям и политрукам. Но это был еще не весь «комплект». Неожиданно к нам добавили выдернутых из ряда двух рыжеватых парней и несомненного узбека, которых приняли за евреев или политруков. В вермахте в боевой обстановке и в момент пленения решение о расстреле на месте мог принимать командир самого низкого уровня. В принципе предатель Володя сильно рисковал. На него тоже могли указать как на еврея или комиссара. Взявшие нас в плен немцы относились к русским и евреям как к untermenschеn («недочеловекам») и, торопясь побольше красноармейцев убить, не проверяли наличие ритуального иудейского обрезания. По крайней мере в нашем случае происходило именно так.
Когда нас довели до траншеи, рядом с которой намеревались расстрелять, немецкий офицер дал команду обреченным на смерть разуться. Этот приказ, не оставлявший шанса выжить, возможно, спас мне жизнь. И может быть, не только мне.
Чтобы разуться, надо было хоть на мгновение присесть на сырую землю, а потом встать. Можно было разуваться и стоя, тогда бы и брюки остались сухими, но мертвым разве штаны понадобятся? Своим «приседанием» мы бдительность немцев притупили. Они расслабились. И главное, мы смогли перемигнуться. Это был знак, и, поднявшись с земли, мы накинулись на конвоиров».
ПОСЛЕДНИЙ И РЕШИТЕЛЬНЫЙ БОЙ
По своим записям и памяти попытаюсь восстановить дальнейшие события. Воентехник Миллер каблуком снятого с себя сапога, который продолжал держать в руках, сильно шарахнул ближайшего к нему немца. По роже! Тот, падая, выстрелил из винтовки и попал в своего. Отличное начало! Другой приговоренный к смерти вмазал ногой немцу в живот. Рыжеватые парни, принятые немцами за евреев, оказались физически неплохо подготовленными. Они мгновенно подобрали винтовки, выпавшие из рук немцев, и несколько раз выстрелили. Потом бегство. Босиком!
Кто спасся и выжил, кто погиб тогда же или позже, Франц Яковлевич так и не узнал. Дотопал до какого-то озера, заросшего частухой, сусаком и камышом. Когда услышал собачий лай, вошел в воду и попытался скрыться за растительностью. Наступил на что-то острое и поранил ногу. Неожиданно услышал стук вагонных колес. Промокший до нитки Миллер подполз к железнодорожному полотну и залег за кустами. Затем ему трижды повезло. Во-первых, вскоре показался трехвагонный состав. Во-вторых, в тамбурах не было охраны. В-третьих, в этом месте поезд шел медленно. Франц Яковлевич говорил мне, что, по всей видимости, состав был не немецким, а румынским. Немцы такой безалаберности себе бы не позволили.
В два прыжка он достиг среднего вагона, вскочил в тамбур. Поезд набрал скорость, и под стук колес беглец в сильнейшем нервном напряжении проехал около получаса. Когда ход поезда стал замедляться, он понял, что возможна остановка и начнется проверка. Ведь этот состав для чего-то предназначался. Времени на раздумье не было, и, увидев в окно березовую рощу, Миллер попытался оторвать ноги от пола тамбура. Но не тут-то было. Подошва пораненной ноги примерзла к холодному металлу. Он все-таки выпрыгнул и, пригибаясь, побежал к деревьям. Продираясь через рощу, услышал звук автомашины и немецкую речь. На проходившей рядом широкой проселочной дороге Франц Яковлевич увидел медленно движущийся конный обоз. Машина, звук движения которой уловил воентехник, уже проехала. И тут он заметил, как трое немецких офицеров отделились от колонны и вошли в лес. Аккуратные и педантичные, они не могли позволить себе справлять нужду на глазах подчиненных.
У воентехника Миллера, когда он достиг рощи, возникла мысль о ликвидации любого немца – аккуратного или не очень, – который войдет в лес. Тогда он переоблачится во вражеский мундир и попытается перейти фронт. Внешность Франца Яковлевича не выдавала каких-либо явных семитских черт.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: с тремя вооруженными мужиками безоружному не справиться. Поэтому тройка гитлеровцев, сделав свои дела, без приключений вернулась в колонну. Миллеру ничего не оставалась, как продолжать движение «боковым дозором». Он вооружился тяжелой палкой и дожидался своего часа. Точнее, минуты. И дождался! От обоза оторвался немолодой офицер с погонами гауптмана. Какое-то время он не решался войти в лес и просто стоял на обочине, пропуская повозки и солдат. Через пару минут к нему присоединился майор примерно того же возраста. Понятно, что вояки собирались справить естественные надобности, притом что по одному входить в лес опасались. Они непрерывно озирались по сторонам, и нападение на них, здоровых вооруженных мужчин, конечно, было безумием. Но и оставаться раздетым и разутым в осеннем лесу на занятой врагом территории – гибель несомненная.
Один из немцев присел за деревом метрах в 10 от Франца Яковлевича, а другой отошел за дерево. Все-таки культурная нация! Немцы перестали видеть друг друга. Всего лишь на мгновение! И этим мгновением воентехник Миллер воспользовался. Сильнейший удар палкой по голове офицеру у дерева. И тут же рывок вперед – и хрясть по голове присевшего немца. Он и штаны подтянуть не успел. Оба представителя нордической расы рухнули без звука.
Мундир гауптмана, который попытался напялить на себя спасшийся от расстрела Франц Яковлевич, оказался маловат. Как, впрочем, и фуражка. Зато сапоги в самый раз. Впору оказалась и майорская форма. На левой стороне поясного ремня, как и полагалось у гитлеровцев, Миллер приладил кобуру с пистолетом. Второй пистолет положил в карман брюк. Теперь документы. Вот они! Бросил взгляд на удостоверение майора. Кто же теперь он, советский воентехник 2 ранга? Отныне до выхода к своим Франц Яковлевич Миллер превращается в майора вермахта Фрица Бауэра. Там был указан и номер части. В водительском удостоверении майора он увидел его фотографию. В блондинистой внешности немца не выпячивались черты, которые нацисты именовали арийскими. Вполне среднеевропейское лицо. Более того, замечались совпадения с чертами лица Миллера.
Оттащив трупы в низину и завалив их листьями, Миллер заметил на земле небольшой портфель, принадлежавший одному из немцев. На всякий случай прихватил и этот трофей...
Мешкать было нельзя! Продолжать крадучись передвигаться лесом в немецкой форме – это прогулка по острию ножа. Другого пути, кроме как примкнуть к колонне, не оставалось. Миллер рассуждал так: колонна идет не строевым, а походным маршем в сторону фронта. Соседи по колонне, которые могли знать убитых гауптмана и майора, уже прошли. Новоявленный Фриц Бауэр влился в колонну подальше от того места, где ему пришлось лишить жизни двух гитлеровцев. Не таясь, открыто зашагал в колонне, надеясь, если не на чудо, то на солдатскую удачу. И удача опять улыбнулась ему. Из проезжавшей легковой машины заметили старшего офицера с портфелем подмышкой. Остановились. Один из сидевших в ней младших офицеров вышел из автомобиля, и предложил подвести «майора».
И здесь у Миллера нервы не сдали! Ответив приветствием на приветствие, «Фриц Бауэр» не отказался от предложения и сел в машину. Поехали! Дорогой разговорились. «Фриц» честно назвал место своего рождения. Оказалось, что у одного из попутчиков в Эстонии до войны жили родственники. Такой факт биографии в другое время и при других обстоятельствах вполне мог сдружить незнакомых людей. Но немцы, сидевшие в машине, выполняли свой приказ. Они могли довести «попутчика» только до венгерской части, расквартированной недалеко от фронта. Удача неимоверная! Ведь у венгерских союзников Гитлера к немецким офицерам отношение подобострастное и заискивающее. Так и вышло.
ВЕНГЕРСКАЯ РАПСОДИЯ
Попутчики не просто высадили уроженца Эстонии у венгерского поста, а наказали вызванному офицеру доставить немецкого майора по назначению. Иначе говоря, туда, куда он прикажет. Венгры использовались немцами для преследования Красной армии и выполнения полицейских функций. «Майор Бауэр» потребовал для себя коня и конных же сопровождающих к линии фронта. Франц Яковлевич нашел пару свободных минут и переложил из трофейного портфеля в карманы документы, которые определил как важные.
Вместе с предоставленными под его командование двумя конными «хонведами» (так венгры именуют своих «вояк») Миллер доскакал до линии фронта. У немцев, воодушевленных своим наступлением, бдительность притупилась. Старший офицер вермахта, которым и представился им Миллер, прибывший с двумя подчиненными, внушал доверие. Франц Яковлевич продумал план перехода фронта, который и начал осуществлять.
Прежде всего он поинтересовался у командира участка фронта, на котором оказался волею случая, наблюдалась ли у них со стороны русских попытка вылазки разведывательной группы. Миллер спрашивал наобум, как говорится, куда кривая вывезет, совершенно не представляя тамошнюю реальную обстановку. Но кривая вывезла...
Оказалось, что несколько часов назад такая попытка предпринималась. На нейтральной полосе остались лежать трупы красноармейцев и их командира. Миллер заявил, что имеет особое задание. Он передал одному из «хонведов» почти опустошенный им портфель, а второму приказал ползти вместе с ним в сторону убитых русских. Младшие немецкие офицеры с удивлением выслушали приказ «майора Бауэра». В их мозгах начали роиться сомнения. Миллер понимал, что на все про все у него минуты, поэтому потянул за собой одного из «хонведов» и выполз из траншеи. Они успели проползти метров 100, когда опомнившиеся немцы открыли по ним огонь. В голове венгра, который полз рядом, тоже зашевелились подозрения. Миллеру ничего не оставалось, кроме как его пристрелить.
Из русских траншей тоже открыли огонь. И что прикажете делать в такой ситуации советскому воентехнику, бежавшему из плена и одетому в немецкий мундир? Миллер стал кричать по-русски. Кричал самое разное. Надрывал горло и полз. Внезапно огонь прекратился. Тогда он встал во весь рост. Успел пройти несколько шагов. Сильные руки, протянутые откуда-то снизу, повалили его, ударили по голове и потащили.
 |
| Портрет Франца Миллера, выполненный
израильским художником Григорием Блехеровым. Архив семьи Миллеров |
ОСОБЫЙ ОТДЕЛ НЕ ЦЕРЕМОНИТСЯ
Очнулся Франц Яковлевич в землянке. Офицер в звании капитана, который и «принял» его, тепленького, взятого на нейтральной полосе, задал два вопроса. Первый: «Хорошо ли вы понимаете русский язык?» И второй: «Когда дезертировали из Красной армии?» На русском языке воентехник 2 ранга Миллер попытался объяснить ситуацию, в которую попал: как оказался в плену, как бежал, как убил двух немцев, как переоблачился в мундир немецкого майора, как переходил фронт. Передал Миллер капитану и документы, взятые им из трофейного портфеля. Офицер все записал, потом вызвал двух бойцов, которые сопроводили Франца Яковлевича в добротный крестьянский дом. Там в комнате с керосиновой лампой на столе сидел высокий человек с одним ромбом в петлице. Назвался представителем особого отдела майором Ямбергом. Несколько позже Миллер узнал и его имя – Борис.
До апреля 1943 года, когда был создан Смерш (сокращение от «Смерть шпионам» – Главное управление контрразведки Наркомата обороны), особисты выполняли функции военных контрразведчиков. Франц Яковлевич понимал, что он находится у своих, но во взгляде следователя особого отдела читалось несомненное к нему презрение.
Вначале советскому воентехнику казалось, что ему без особого труда удастся опровергнуть все подозрения. В конце концов он еврей и никоим боком не мог быть связан с германскими спецслужбами. Да и о дезертирстве речь не могла идти.
Майор Борис Ямберг, сам еврей по национальности, не мог поверить, что разутому воентехнику, бежавшему из плена, как раз «ко времени подвернулся» пустой эшелон, и главное – он, безоружный, справился с двумя немцами и потом с «помощью» двух венгров сумел перейти фронт. По большому счету подозрения особиста не были беспочвенными. Борис Ямберг усомнился и в еврействе Франца Миллера. Руководствуясь только своей логикой, он определил его в «фолькс-дойче» – этнического немца, прошедшего обучение в спецшколе абвера. Миллер, настаивая на своей принадлежности к еврейскому народу, заявил, что знает идиш и иврит, помнит основные иудейские молитвы и, в конце концов, ему провели иудейский обряд обрезания.
Однако эти факты опять же не убедили майора-особиста. Тот просто похвалил «высокий уровень выпускников абверовских школ». Борис Ямберг проявил определенную эрудицию, когда спросил у Франца Миллера, не родственник ли он расстрелянного в мае 1939 года в Москве генерал-лейтенанта Евгения-Людвига Карловича Миллера, похищенного чекистами в Париже одного из руководителей Белого движения, возглавившего в эмиграции РОВС (Русский общевоинский союз). Франц Яковлевич пояснил особисту, что белогвардеец Миллер родом из прибалтийских православных немцев, а все его предки – иудеи, вероисповедания не меняли и в царской армии генеральские звания получить не могли.
Смущало майора Ямберга и имя Миллера. «Фриц превратился во Франца?» – спросил он с подкавыкой. И тут же опять выдал свою теорию: мол, Фриц Миллер («или Мюллер по настоящей фамилии?» – со смешком допытывался особист) опасался при выполнении задания в советском тылу быть случайно узнанным кем-то из своих знакомых. Тот назовет его по «правильному» имени Фриц, но окружающим может послышаться «Франц». Отлично понимал воентехник 2 ранга Миллер, куда клонит майор-особист Ямберг. Францу Яковлевичу светил расстрел.
Но спасение пришло в лице неожиданно вошедшего в комнату генерала Красной армии в сопровождении нескольких старших офицеров. Лицо майора Ямберга отразило крайнее удивление.
Не обращая внимания на особиста, генерал, улыбаясь, подошел к воентехнику Миллеру, все еще одетому в немецкий мундир, и крепко пожал ему руку. Оказалось, что в трофейном портфеле находились весьма ценные оперативные планы немецкого наступления на Москву. Все подозрения с Миллера были сняты. Его непосредственные командиры подтвердили все изложенные им факты. Трофейный портфельчик Миллер совсем не зря прихватил!
Слишком ругать особиста Ямберга тоже не стоит. Ситуация в октябре 1941 года складывалась катастрофическая. Вот строки из фронтового дневника майора НКВД, особиста 50-й армии (Брянский фронт) Ивана Шабалина. Несколько месяцев 1941 года он вел фронтовой дневник. 20 октября Иван Шабалин был убит гитлеровцами в лесу в Брянской области. Его дневник попал к немцам, которые перевели и издали его тиражом 200 экземпляров для своих высших офицеров. Весной 1942 года дневник Шабалина, изданный на немецком языке, попал к советским особистам, и они сделали обратный перевод. Вот запись майора-особиста Шабалина от 7 октября 1941 года: «Отступление! Все усилия, приложенные для укрепления оборонительной зоны, оказались напрасными. Гигантские усилия! Эту линию используют немцы, если мы их погоним назад».
Именно 7 октября 1941 года приказом народного комиссара обороны (НКО) СССР были введены новые образцы красноармейских книжек с фотографиями. В том же приказе отмечалось, что «воспользовавшись безалаберностью в некоторых частях Красной армии, противник засылал своих людей, одетых в наше обмундирование». Особисты верно полагали, что диверсанты в немецком обмундировании также могли засылаться.
В диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Артема Валерьевича Латышева «Система проверки военнослужащих Красной армии, вернувшихся из плена и окружения. 1941–1945 гг.)», защищенной в МГУ имени М.В. Ломоносова в 2016 году, обращается внимание на следующие факты: «В 1941 году, до создания системы проверки, на фронтах стихийно сложились определенные (не единые. – З.Г.) практики обращения с возвращающимися в армию бывшими военнопленными. Созданная в условиях поражений и первых побед система проверки в дальнейшем утратила свой первоначальный смысл». Диссертант совершенно верно отмечает тот факт, что «на развитие системы проверки оказывали влияние положение на фронте и ведомственная заинтересованность в трудовом использовании проверяемых. Контрразведывательные соображения во внимание принимались лишь в некоторой степени...».
Франц Яковлевич завершил свой ратный путь в январе 1945 года, освобождая Варшаву. По своей специальности строителя бывший воентехник Миллер работал в Москве, а после репатриации – и в Израиле. Он умер в 1997 году и похоронен на кладбище в Петах-Тикве…
Помнится, Франц Яковлевич как-то сказал, что те, кто побывал на войне, быстро стареют. «Почему?» – спросил я. И он ответил цитатой из «Трех товарищей» Эриха Марии Ремарка: «Воспоминания – вот из-за чего мы стареем. Секрет вечной юности – в умении забывать».
Ремарк – писатель-фронтовик. Он солдатом прошел огонь, воду и медные трубы Первой мировой войны и вполне отвечал за свои слова. Да, он автор художественных произведений, но в них – солдатская правда и воинствующий пацифизм.
Впрочем, вечной молодости не существует. Но даже если бы она существовала, ею нельзя было бы наслаждаться, впав в забвение. Тайна вечной жизни – в памяти. Поэтому так важны воспоминания. Особенно о войне.
Москва–Иерусалим
комментарии(0)