Против фашизма старого и нового

Александр Бланк был одним из немногих советских ученых, сумевших понять, что фашизм в своей идеологии и политической практике выходит за пределы рационального. Фото с сайта www.вологда.рф

Настроение генералов и офицеров штаба было мрачным: окруженная советскими войсками группировка рассечена надвое. Управление армией парализовано. Нет боеприпасов, продовольствия. Потери огромные. Солдаты деморализованы, сдаются русским целыми подразделениями. Кольцо окружения стягивается все туже. Силы на исходе. Помощи ждать больше неоткуда... На следующий день, 31 января 1943 года, Паулюс, накануне произведенный в генерал-фельдмаршалы, сдался в плен вместе со всем своим штабом. А еще спустя двое суток, 2 февраля 1943 года, полной победой советских войск завершилась Сталинградская битва».

С этих слов начиналась книга моего Учителя, доктора исторических наук, профессора Александра Соломоновича Бланка, завершенная мной после его смерти, о генерал-фельдмаршале Фридрихе Паулюсе в советском плену (Бланк А.С., Хавкин Б.Л. Вторая жизнь фельдмаршала Паулюса. М., 1990).

В ряду советских историков-германистов, в основном фронтовиков Великой Отечественной, Бланку принадлежала особая роль: он был одним из основных участников процесса становления и развития советской (а значит, и современной российской) исторической германистики 40–80-х годов ХХ века, первооткрывателем таких направлений отечественной историографии, как история и идеология национал-социализма, немецкое антигитлеровское Сопротивление, история немецких военнопленных в СССР.

Александр Бланк родился 3 июля 1921 года в Одессе в семье юриста и учительницы иностранных языков. Немецким свободно владел с детства. Знал французский и английский. Увлекался техникой и литературой, историей и музыкой.

В 1937 году горком комсомола направил школьника Алика Бланка работать пионервожатым в детский дом для испанских детей, чьи отцы стояли насмерть, спасая от фашистов свою республику. От одесских причалов шли тогда пароходы в Испанию – с боеприпасами, медикаментами, продовольствием. Вместе с товарищами комсомолец Александр Бланк работал на погрузке судов.

Спустя четыре дня после начала войны в Одессе был сформирован студенческий добровольческий истребительный батальон НКВД. Одним из первых в него вступил студент исторического факультета Одесского университета Александр Бланк. Вместе с другими бойцами и командирами он сражался за Одессу, участвовал в обороне Кавказа. После тяжелого ранения красноармеец Бланк почти год провел в госпиталях и на долечивании. За это время он экстерном завершил учебу в университете, эвакуированном в Майкоп. К началу 1943 года молодой историк, несмотря на ампутированное легкое и осколок в ноге, добился разрешения вновь вернуться в строй.

В 1943–1945 годах лейтенант Бланк – политработник и военный переводчик Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД. В 1944 году он возглавлял отдел контрразведки Суздальского лагеря № 160, где тогда насчитывалось 60 тыс. военнопленных офицеров – немцев, австрийцев, итальянцев, румын, венгров, хорватов, сербов, финнов.

Молодому советскому офицеру, имевшему фронтовой опыт и знавшему язык противника, была доверена ответственная работа: «разложение» самого сложного контингента пленных – генералов и старших офицеров вермахта. Александр Бланк отдавал все силы решению нелегкой задачи – убедить вчерашних «верных солдат фюрера», что национал-социализм так же пагубен для Германии и ее народа, как и для тех стран, которые они пытались завоевать. Соратниками в этом нелегком деле были немецкие политэмигранты из Национального комитета «Свободная Германия» (НКСГ) Вальтер Ульбрихт, Эрих Вайнерт, Герман Матерн, Вилли Бредель, Фридрих Вольф. На документальных кадрах кинохроники, рассказывающей об учредительной конференции НКСГ 12–13 июля 1943 года в подмосковном Красногорске, запечатлен и Александр Бланк.

С военнопленными работала вся семья Бланка: переводчиками были его мать Сара Анисимовна и младший брат Юрий, начальником госпиталя для военнопленных – жена Валентина Тимофеевна Миленина, капитан медицинской службы.

После войны Бланк посвятил себя науке и педагогической деятельности. Работал преподавателем, заведующим кафедрой и деканом исторического факультета во Владимирском и Череповецком педагогических институтах. Под его руководством была учреждена кафедра всеобщей истории в Вологодском пединституте. В Вологде доктор исторических наук, профессор Бланк создал научную школу по истории фашизма (прежде всего – германского нацизма) и антифашистской борьбы, руководил научной работой более 30 аспирантов (одним из них, самым молодым, был я), возглавлял Проблемный совет по германской истории при Министерстве просвещения РСФСР.

Имя профессора Бланка было широко известно в нашей стране и за ее пределами: перу ученого принадлежит более 100 работ. Его книги издавались в СССР, ГДР, ФРГ, Австрии, Болгарии, Чехословакии и других странах. В 1964 году в Москве вышла фундаментальная монография Бланка «Компартия Германии в борьбе против фашистской диктатуры», на десятилетия определившая развитие одного из направлений советской исторической науки.

Несмотря на ограниченность источников, коммунистический пафос и идеологическую пристрастность, труды Бланка отличала последовательная антифашистская позиция. В застойные годы историк дал новаторское определение фашизма: «Фашизм – не только кровавая и террористическая диктатура наиболее реакционных кругов монополистической буржуазии (определение VII Конгресса Коминтерна, принятое Сталиным и утвердившееся в советской историографии), но и одновременно уникальная по характеру система создания противоречащих интересам народа ложных «национальных единств», особый механизм формирования социально-психологических настроений, основывающихся на негативной, деструктивной базе».

Профессор Бланк был одним из немногих советских ученых, сумевших понять, что фашизм в своей идеологии и политической практике выходит за пределы рационального. Его суть скрывалась в темных закоулках бессознательного, иррационального, в зловещей мистике и изотерической магии. Фашизм, в особенности немецкий нацизм, стремился стать своего рода антихристианской и антииудейской неоязыческой религией.

Ученый учил различать понятия «фашизм» и «национал-социализм». В Германии гитлеровцы признавали серьезное воздействие итальянского фашизма на формирование нацистской партии. Однако немецкие нацисты никогда не называли себя фашистами: в Германии 1933–1945 годов был национал-социализм, то есть попытка построить спаянное единой идеологией арийское национальное государство и создать германское «народное сообщество», которое с помощью военной силы тоталитарного режима завоюет для себя «жизненное пространство», освободив его от «неполноценных» рас и народов. Национал-социализм – это «социализм» (социальное государство) для «избранной нации».

Историк рассматривал фашизм и его разновидности не только как террористическую диктатуру, но и как общественно-политическое движение, политическую идеологию, которая при помощи тотальной пропаганды легко овладевает массами. Фашизм, учил Бланк, сложен и многолик; он обладает удивительной способностью к мимикрии; он, как вирус, легко приспосабливается к изменившимся условиям, мутирует во времени и пространстве. При этом обязательный индикатор фашизма – крайне агрессивный антисемитизм. Ученый убедительно доказал, что уничтожение евреев, наряду с завоеванием жизненного пространства для «высшей расы», было одной из главных целей развязанной нацистами Второй мировой войны.

Советский Союз отождествлялся нацистами с еврейством, захватившим власть в России и готовящим «мировую революцию». Цель «еврейского заговора», по Гитлеру, – создание всемирного государства под контролем евреев, что грозит суверенитету других стран, в особенности Германии, нуждающейся в расширении жизненного пространства. Отсюда – использование геополитической теории жизненного пространства как аргумента в пользу завоевательных войн и установления «мирового господства» «высшей арийской расы» с целью освобождения мира «от еврейско-христианско-марксистского учения».

С этой целью нацизм развязал Вторую мировую войну, главным орудием которой в руках Гитлера стал вермахт – германские вооруженные силы во главе с такими военачальниками, как Фридрих Паулюс.

Тема Паулюса – одна из главных в творчестве Бланка. Историк мечтал подробно рассказать о судьбе Паулюса, прежде всего своим соотечественникам. Единственной написанной в Советском Союзе, но опубликованной по-немецки в ФРГ работой по истории немецких военнопленных в СССР была монография Бланка Die deutschen Kriegsgefangenen in der UdSSR, Köln, 1979. Несмотря на то что в этой работе отражались многие пропагандистские стереотипы советской историографии, важнейшие положения этой книги удалось издать в нашей стране на русском языке лишь во времена перестройки.

В основе книги о Паулюсе – воспоминания и дневник Александра Бланка. Обратимся к его записям: «Глубоко в прорези обветшалой подкладки полевой сумки – единственной вещи, оставшейся у меня со времен войны, – я нашел несколько смятых страничек из самодельной записной книжки... Беглые, поблекшие от времени неразборчивые заметки… Они были сделаны в 1943 году в стенах Спасо-Евфимьева монастыря в городе Суздале, тогда еще Ивановской области. Здесь, в лагере для военнопленных, находился в ту пору генералитет и офицерский корпус группировки фашистского вермахта, взятой в плен. Мне, молодому офицеру, предстояло работать с ними, жить среди них».

Вместе с командующим 6-й армией генерал-фельдмаршалом Паулюсом в Суздальский лагерь были доставлены: бывший командир 51-го армейского корпуса генерал артиллерии фон Зейдлиц, бывший командир 11-го армейского корпуса генерал пехоты Штрекер, бывший командир 14-го танкового корпуса генерал-лейтенант Шлёмер, генерал-лейтенанты Дебуа и Шмидт, генерал-майоры Корфес, Латтман, Ленски, Роске, другие генералы и полковник Адам.

В плен попадало немало носителей важной информации – военной (стратегической и тактической), политической, экономической, технической. Среди них были люди, еще вчера работавшие в Генеральном штабе, Министерстве иностранных дел, в гестапо и СД, на военных заводах и в государственном аппарате, но в силу самых разных обстоятельств оказавшиеся на фронте, а затем и в плену. Изучение этих пленных и их связей, получение, проверка и обработка информации составляли первостепенную задачу политической и военно-стратегической разведки.

Заседание Национального комитета «Свободная Германия». Сидят: справа Эрих Вайнерт, президент комитета, слева генерал артиллерии фон Зейдлиц.  Фото из Федерального архива Германии

Указ Президиума Верховного Совета СССР от 15 апреля 1943 года устанавливал меру наказания за злодеяния, совершенные в период временной оккупации территории Советского Союза. Необходимо было выявить среди пленных сотрудников карательных органов и тех военнослужащих вермахта, которые были непосредственно виновны в кровавых преступлениях против мирного населения и советских военнопленных.

С Паулюсом Бланку довелось общаться ежедневно и подолгу. Об этом свидетельствуют, в частности, две записи в его блокноте: «газ. с П. 8.04.43» – чтение газет Паулюсу и «бес. с П.» – беседы с ним.

Бланк вспоминал, что в лагере Паулюс вел строго регламентированный образ жизни. Утренняя зарядка, прогулки в одиночестве, несколько часов работы в небольшом фруктовом саду, окружавшем двухэтажный дом, где жили генералы (сейчас этого дома нет, его снесли), беседы с генералами и своим адъютантом полковником Адамом, наиболее близким ему человеком.

Много времени проводил Паулюс за чтением. По его просьбе ему достали «Капитал» Карла Маркса на немецком и французском языках. Он долгие часы занимался тем, что переводил Маркса с французского на немецкий язык, а затем сверял сделанный им перевод с немецким оригиналом и радовался, когда достигалось совпадение текстов или когда его перевод приближался к оригиналу. Но «Капитал» интересовал фельдмаршала не только как материал для перевода. Он тщательно его изучал. В апреле или начале мая, помнится, он попросил достать ему также «Диалектику природы» и «Анти-Дюринг» Фридриха Энгельса на немецком языке, а однажды попросил указать ему ленинские работы, в которых приводится оценка прусского военного теоретика Карла фон Клаузевица.

Хорошо запомнилась Бланку беседа с фельдмаршалом в его комнате вечером в конце мая 1943 года: «Как странно, – сказал Паулюс, – что я, немец, впервые читаю труды великих немцев Маркса и Энгельса именно в русском плену». И, помолчав, добавил: «А может быть, именно в этом и есть глубокий и символичный смысл».

В отличие от многих своих коллег Паулюс был широко образованным человеком: «Помню, как фельдмаршал удивил видного советского ученого А. М. Кирхенштейна, который был тогда заместителем председателя Президиума Верховного Совета СССР и председателем Президиума Верховного Совета Латвийской ССР. Он встретился с Паулюсом, будучи проездом в Суздале. Фельдмаршал со знанием дела говорил о новых методах лечения туберкулеза, о работах немецких физиологов, о целебных свойствах швейцарского курорта Давоса».

Выдержке и самообладанию Паулюса можно было позавидовать. Вот лишь один пример. Гитлеровское командование скрывало от немецкого населения факт сдачи фельдмаршала и других генералов сталинградской группировки в плен. Родные и близкие считали их погибшими и продолжительное время не имели о них вообще никаких известий. Разумеется, генералы и офицеры, находившиеся в плену, также ничего не знали о своих близких. Письма, которые в соответствии с конвенцией о военнопленных посылались в Германию через Международный Красный Крест, задерживались гитлеровской цензурой и не доставлялись адресатам.

Советское командование приняло необходимые меры, чтобы доставить жене фельдмаршала Паулюса Елене Констанции письмо от мужа и получить от нее ответ. Можно представить себе – и фельдмаршал, опытный военачальник, хорошо понимал это, – какие трудности пришлось преодолеть советским разведчикам, работавшим в рейхе, чтобы осуществить столь сложную и небезопасную акцию! И вот фельдмаршала приглашают в кабинет начальника лагеря полковника Александра Новикова. Присутствуют Новиков, несколько советских генералов и старших офицеров и переводчик Бланк.

«У нас есть для вас сюрприз, – говорит один из присутствующих. – Узнаете почерк? – спрашивает он, передавая в руки Паулюса конверт. Фельдмаршал надел очки, внимательно посмотрел на конверт. Его руки, обычно спокойные и неторопливые, стали заметно дрожать. Но он сдержал себя, не вскрыл конверт тут же, а, поблагодарив, спрятал его в карман кителя и продолжал несколько минут вести беседу. Закончив ее, он вышел из кабинета и направился к себе. Только там он прочитал письмо. В этот день Паулюс ни с кем не разговаривал и допоздна гулял в одиночестве. Наутро он вошел в свой обычный бытовой ритм».

Паулюс подвергался нажиму со стороны генералов. Они всячески добивались, чтобы фельдмаршал как старший по званию среди военнопленных официально выступил против антифашистской деятельности, заявил, что она равнозначна предательству. Однажды в июне 1943 года к нему пришел генерал-полковник Гейтц. В грубой и бестактной форме он стал диктовать Паулюсу пункты своего ультиматума: объявить изменниками антифашистски настроенных офицеров, поручить взять на особый учет тех офицеров, которые посещают антифашистские митинги и собрания. Гейтц потребовал, чтобы Паулюс официально пригрозил всем военнопленным, что генералитет найдет каналы для передачи в рейх сведений об антифашистах-военнопленных, их семьи постигнет страшное наказание. Он добавил, что говорит не только от своего имени, но и по поручению группы других генералов – Роденбурга, Шмидта и Сикста фон Арнима.

«Паулюс выслушал его, не перебивая. Потом сказал: – Вы, кажется, забыли, генерал, что вы больше не председатель имперского военного трибунала и даже не командир корпуса, расстреливающий своих солдат (за последние дни сражения на Волге в 8-м армейском корпусе, которым командовал Гейтц, было вынесено и приведено в исполнение 364 смертных приговора военнослужащим вермахта). Вы здесь военнопленный, прошу это помнить. После небольшой паузы Паулюс добавил: – Я больше не задерживаю вас, господин генерал. Вы свободны».

В этот вечер ужин, принесенный, как всегда, ординарцем Шульте, остался нетронутым. Паулюс допоздна сидел в одиночестве, и даже его ближайший друг полковник Адам, который зашел к нему на несколько минут, сразу же вышел из комнаты. С этого времени фельдмаршал больше не разговаривал с Гейтцем и Роденбургом, он лишь отвечал на их приветствия.

В конце июня 1943 года состоялась оживленная беседа Паулюса с генерал-лейтенантом Шмидтом. В ней принял участие и полковник Адам. Она касалась одного из самых острых вопросов, неизменно волновавшего военнопленных, в особенности офицеров и генералов: кому давалась военная присяга при вступлении в вермахт – фюреру или немецкому народу? И второе: освобождает ли от обязательства быть верным фюреру сознание того факта, что он ведет преступную политику по отношению к своему народу?

«Паулюс колебался. Вполголоса, как бы рассуждая вслух, он сказал, что в создавшейся обстановке верность фюреру не всегда означает верность народу.

– События последнего времени, – добавил он, – заставляют нас задуматься над сущностью и содержанием понятия присяги.

Паулюс напомнил, что в первые часы его пребывания в плену советские генералы подчеркнули, что они разграничивают немецкий парод и гитлеровскую клику.

– Это было, вероятно, первое заявление политического характера, которое мы услышали от Советов в плену, – сказал Паулюс.

Шмидт едва сдерживался, всем своим видом он выражал гнев и возмущение.

– Мы же не дети, господа, чтобы доверять этой пропаганде красных. Вся эта болтовня о народе не больше, чем приманка для легковерных. Но, надеюсь, что среди нас их не будет, – произнес генерал, испытующе глядя на своих собеседников.

– Нет, Шмидт, не так все это просто, как вам представляется. Вы правы. Мы действительно уже не дети. И именно поэтому обо всем этом надо хорошо подумать. – Паулюс встал и прошелся по комнате, давая понять, что беседа закончена. – Мы еще вернемся к дискуссии на эту тему, – завершил разговор фельдмаршал. Шмидт и Адам попрощались и вышли».

Для характеристики поведения Паулюса в то время показателен и такой эпизод. Из рассказов солдат и офицеров 6-й армии было известно, что фельдмаршал не одобрял зверств гитлеровцев в отношении мирного населения оккупированных территорий. Полковник Адам в своих воспоминаниях пишет, будто командующий даже разгневался, когда, прибыв в оккупированный Белгород, увидел на городской площади виселицу с повешенными советскими патриотами. Паулюс вызвал коменданта города полковника Бехтольсгейма и напомнил ему, что он отменил приказ Рейхенау о терроре против мирного населения.

– Почему же продолжаются казни? – спросил Паулюс.

– Были найдены убитыми наши солдаты, и мы решили ликвидировать партизан, – доложил Бехтольсгейм.

– И этим вы думаете добиться результатов? – спросил Паулюс. – Скорей наоборот, – добавил он и приказал: – Распорядитесь, чтобы этот позор немедленно убрали с площади.

Возможно, старый офицер, сложившийся еще в догитлеровское время, он не мог не ощущать по отношению к карателям чувства брезгливости. Это не исключено. Но, разумеется, ни о каком активном протесте со стороны Паулюса против гитлеровской политики тотального террора не могло быть и речи. Показательно, что уже в плену, когда в присутствии Паулюса заходила речь о фашистских зверствах, он неизменно отмалчивался. Однажды в Суздаль приехал тогдашний первый секретарь Ивановского обкома партии Г.Н. Пальцев, который только что побывал в освобожденных районах Смоленской области. Он гневно спросил Паулюса:

– Почему вы чините такие неслыханные ни в одной войне бесчинства и зверства?

Фельдмаршал ушел в глухую оборону и сухо ответил:

– Мне про это ничего не известно. Армия подобными делами не занимается.

В этом весь Паулюс – личность неоднозначная, противоречивая.

Помнится еще одни весьма примечательный разговор с фельдмаршалом. Он завел тогда речь о советских людях, о том, что они живут в бедности и под вечным страхом, и потому, мол, легко расстаются с жизнью.

– Не вам, господин фельдмаршал, говорить о страхе и бесправии, – ответил я. – Ваш рейх – гигантский концлагерь, где каждый боится другого, где даже за крамольную мысль бросают в застенок. Возможно, вам известна фамилия Брехт. Так вот, у нас в лагере в библиотеке есть его книга, а в ней стихотворение «Ужасы режима». Прочитайте его, прежде чем судить о страхе и бесправии.

– Я слышал о Брехте и знаю, что он пишет дурные пьесы и бездарные стихи. И вообще, я не читаю красных поэтов, не слушаю красную пропаганду, герр лейтенант. Или, может быть, вы полагаете, что в следующий раз я буду приветствовать вас вот так? – с сарказмом спросил Паулюс, вскинув левый кулак в приветствии красных фронтовиков «Рот фронт».

– Мы не собираемся делать из вас коммуниста, господин фельдмаршал. Наши взгляды прямо противоположны по всем вопросам. Вряд ли мы с вами когда-либо будем думать одинаково, – сказал я.

– Это только на первый взгляд, – возразил мой собеседник. – Если присмотреться и вдуматься, ваши порядки очень похожи на наши. У нас – фюрер, у вас – товарищ Сталин. И так же, как у нас, генералами командует партия и тайная полиция. Разве немцы уничтожили ваших лучших генералов: Тухачевского, Блюхера, Якира, Егорова?

Я оказался в очень трудном положении. Никому из нас, простых советских людей, тогда не была известна правда о Сталине, о преступлениях Ежова, Берии и их подручных. Мы, офицеры НКВД, работавшие с военнопленными, ничего не знали о дьявольской кухне этого ведомства. До XX съезда КПСС надо было еще прожить долгих и трудных 13 лет... А то, что известно о Сталине и сталинизме сегодня, в конце 80-х годов, было просто немыслимо в то время».

Александр Бланк, рассматривая гитлеризм и сталинизм в их исторической взаимосвязи, не мог не заниматься сравнительным анализом обеих диктатур и личностей германского и советского вождей. Однако этот сравнительный анализ найдут в книгах историка лишь те читатели, которые владеют столь развитым в советское время умением читать «между строк»: писать об этом отрыто в советской печати, даже научной, было невозможно.

Бланк не был диссидентом: он был не инакомыслящим, но свободно мыслящим. Однако, с точки зрения вологодских партийных властей, он все равно был неблагонадежным – не таким, как все: Бланк издавал свои книги в столице и за границей, говорил по-немецки по телефону (который прослушивался) с видными государственными деятелями и историками ГДР; ему звонили известные в Советском Союзе люди, в частности писатель Юлиан Семенов.

К тому же в Вологде ходили слухи о родстве Александра Соломоновича с семьей Ленина (мать Ленина, Мария Александровна Ульянова, в девичестве носила фамилию Бланк. Ее дедом, прадедом Ленина, был купец-еврей Мойше Бланк, в крещении получивший имя Дмитрий). Слухи о своем дальнем родстве с основателем Советского государства Бланк воспринимал с улыбкой, но не опровергал: его забавляло, как советские партийные чиновники-антисемиты скрывали еврейские корни Ленина, в то время как в ГДР об этом писали и говорили открыто.

Анализ нацизма и сталинизма неизбежно выводил историка на противостояние с брежневско-сусловской командно-административной системой. Обслуживающая ее партноменклатура не столько осознавала, сколько чувствовала, что Бланк покушается на ее неприкосновенность, и сделала все возможное, чтобы сломить ученого.

Александра Бланка, одного из светил советской германистики, в Вологде держали «под колпаком». Многочисленные приглашения на работу из Москвы и Ленинграда блокировались в обкоме партии. Партийные начальники тщательно подсчитывали количество евреев среди участников организуемых Бланком научных конференций, чтобы не допустить образования «сионистского гнезда» на Вологодчине. Распространялись сплетни о его личной жизни. Бланку, жившему с 1942 года с одним легким, в Вологде медленно перекрывали кислород. В январе 1985 года ученому не хватило воздуха: он задыхался не только от холода, но и от удушающей обстановки провинциального застоя. 20 января 1985 года он умер, не дожив до весны, принесшей с собой оттепель перестройки.

Свои взаимоотношения с властью историк характеризовал как «реакцию отторжения» – это название главы его так и не изданных полностью воспоминаний. «По крайней мере тридцать пять лет из моих шестидесяти я представлял собой отторгаемую, несовместимую часть организма: долгое время я хотел – меня не хотели. Затем перестал хотеть и я», – с горечью писал Бланк за три года до смерти.

Воспоминания Бланка начинались словами: «Мемуары пишутся обычно в мажорном ключе. В этих заметках гораздо больше о другом – ошибках, неудачах, заблуждениях. В них и горе от разочарований и запоздавших прозрений, и грусть от того, что почти ничего не возможно исправить. И если я все же решился написать эти заметки, то лишь потому, что в жизни, как в науке, цена отрицательного результата ничуть не меньше, чем положительного».