Мятежи, измены, путчи

Действие романа Михаила Булгакова «Белая гвардия» происходит на фоне непрерывных киевских измен, мятежей и переворотов. Кадр из сериала «Белая гвардия». 2012

Гражданская война изобиловала изменами и мятежами. В рядах белых и красных, петлюровцев и басмачей, казаков и повстанцев всех расцветок. Само начало этой войны историки отсчитывают то с левоэеровского мятежа (июль 1918-го), то с белочешского бунта (май 1918-го).

Исторический фон «Белой гвардии» Булгакова – гетманство Скоропадского и бегство его от войск Петлюры. Но до этого генерал Скоропадский ликвидировал Украинскую народную республику, будучи ее военным лидером.

Первым красным полководцем, взявшим Киев в феврале 1918-го, был Михаил Муравьев. Уже в апреле его арестовали в Москве, освободили и снова арестовали, когда он поднял мятеж против большевиков в Симбирске. Но мы коснемся только мятежей красноармейцев на Украине, где эта война была особенно колоритной.

С ПТЬЧЬЕГО ПОЛЕТА, ПОТОМУ ЧТО ДРОНОВ ЕЩЕ НЕ БЫЛО

Конечно, она была колоритной повсюду – от Архангельска до Владивостока. Хотя романтизма там было мало.

Тусклые лазареты, воняющие пролежнями. Гарнизонные тюрьмы, кишащие вшами. Полевые кухни с курдючьим жиром и тыловые казармы со смердячим паром.

Барышни-дворянки, готовые отдаться за чайник спирта. Крестьянские девушки, способные проткнуть вилами за понюшку кокаина. Цирк шапито из башкирских наездников, вотяцких силачей и румынских скрипачей.

Ржавый бронепоезд в березовой рощице, без рельс и даже без насыпи. Голый поп, запряженный в двуколку, борода запуталась в гужах. Штаб-ротмистр в виде двуглавого орла: бритый череп развален ударом шашки ровнехонько пополам.

У всех воюющих сторон – непомерно распухшие штабы, которые печатали бессмысленные воззвания и с упоением насиловали телеграф. А в поле под мелким дождичком – разрозненные отряды в полсотни сабель или штыков.

Многие успели послужить и красным, и белым, и жовто-блакитным, пока не прибились к зеленым, махновцам или григорьевцам. Иные части вовсе не помнили цвета своего знамени: грабили лабазы и составы под лозунгом самозаготовки и мимикрировали по обстоятельствам.

Сегодня человек командовал взводом у генерала Дроздовского. Завтра лютовал в контрразведке у атамана Григорьева. Послезавтра служил капельмейстером у краскома Блюмберга. А в промежутках выныривал инспектором Чеквалапа – чрезвычайной комиссии по снабжению войск лаптями и валенками. Либо числился сестрою милосердия в пловучем лазарете где-нибудь в Казани.

Прошлое свое такие вояки старались поскорее забыть. А описания сражений и героические репутации фабриковали позднее все кому не лень. Газетчики и киношники, бравые интенданты и почетные барабанщики. Эмигранты-одиночки и целые красные институты к многочисленным юбилеям.

Но никто не обнимет необъятного. Так что ограничимся оговоренными рамками.

КОМАНДИР ПОЛКА ИЗ УГОЛОВНИКОВ

Константин Паустовский в мемуарной повести «Начало неведомого века» рассказывает о Киеве 1918–1919 годов. Из-за близорукости автор считался «белобилетником», но его силком призывали и в гетманские войска, и в РККА. Речь о службе у красных.

«Меня наскоро освидетельствовали и отправили в караульный полк. Это был, очевидно, самый фантастический из всех полков, какие когда-либо существовали на свете.

В одной из стычек был взят в плен помощник Махно... Будем называть его Антощенко... Пока он сидел в Лукьяновской тюрьме, дожидаясь расстрела, в его шалую голову просочилась мысль о возможности спасения. Антощенко вызвал следователя и продиктовал ему письмо на имя председателя ЧК. Он писал, что советская власть не знает, что делать с пленными бандитами... Всех не расстреляешь, а держать в заключении этих дармоедов, особенно в то голодное время, было накладно. Поэтому бандитов, отобрав у них оружие, часто отпускали на все четыре стороны».

Антощенко предлагает сформировать из пленных караульный полк. Советская власть принимает предложение. «Все бандиты были распределены по ротам: махновцы, струковцы, зеленовцы, червоноангеловцы, красножупанники, григорьевцы и еще одна рота из представителей более мелких банд, из так называемых «затрушенных хлопцев». Вот в этот-то полк и назначили всех нас, бывших белобилетников».

Конвоиры везут призывников в штаб полка и бросают зловещие фразы: «Сами побачите, яка гадюка» или «На глаза ему не совайся, а то враз кокнет». Привозят и строят на плацу. «Из дома вышел враскачку на кривых крабьих ногах низкий человек с черными бакенбардами. На нем была красная шерстяная гимнастерка и малиновые галифе с серебряными лампасами. Огромные шпоры лязгали на его сапогах из красной кожи. Красные кожаные перчатки морщились на его толстых пальцах. На лоб была надвинута кубанка с алым верхом. Это был именно тот карикатурный «красный командир», каким представляли его себе оголтелые махновцы... Неожиданно Антощенко выхватил кривую шашку и закричал высоким, плачущим голосом:

– Я научу вас, как за революцию служить, так и так вашу мать!.. Вам известно, кто я такой? Я этой самой шашкой генерала Каледина зарубил… Я что ни день, то выхаркиваю двенадцать стаканов крови. Я кругом простреленный за мое отечество, и по этому случаю Москва присылает мне каждый месяц тридцать тысяч рублей золотом на мелкие расходы. Вам это известно или нет? У меня разговор с такими субчиками, как вы, даже очень короткий: пломбу в затылок и в яму!»

Автор принимает Антощенко за сумасшедшего либо эпилептика. Но красный командир просто имитирует блатную историку, на которую горазды некоторые военные деятели и сегодня.

«Антощенко отскочил и закричал наигранно веселым голосом:

– А ну, кто с вас грамотный? Будьте такие добрые, выйдите на три шага вперед!

И он сделал приглашающий жест обнаженной шашкой. Я хотел было выйти вперед, но конвоир, стоявший рядом, едва слышно сказал:

– Стой! Не выходи!»

Далее командир выкликает музыкантов, сапожников, песенников, портных. Остается лишь полтора десятка человек. Тогда Антощенко обращается к человеку из свиты:

«– Батальонный! Ты видишь этих шкурников, что хотели заховаться писарями в штаб или латать бойцам штаны, вместо того чтобы пасть геройской смертью за мировое крестьянство? Ты видишь этих интеллигентных гадов, что хотят примоститься к жизни, не имея на то никакого определенного права?.. Сегодня же отправить их против Зеленого под Триполье. И если хоть один из них воротится живой, ты своей головой ответишь, батальонный...

Антощенко мельком посмотрел на нас, неграмотных, ловко вбросил шашку в ножны и сказал:

– А эту шваль я и смотреть не желаю. В хозяйственную команду! К чертовой матери шагом марш!»

СМЕРТЬ ИДИОТА

Существование этого полка казалось бредом, пишет автор. Антощенко мог застрелить любого. Каждый день бойцы ждали его новых выходок. Как-то он поднял полк ночью по тревоге, и стал показывать каким-то девицам, заставлял маршировать с песнями. Кто-то в задних рядах крикнул: «Марух своих забавляешь, гад! Бей его, хлопцы, в душу, в гробовую доску!» Поднялась стрельба, ряды смешались. «Роту махновцев оттеснили к стене. Она начала отбиваться прикладами. Покрывая все над плацем и фортом, раздался пронзительный разбойничий свист в два пальца... Начался бунт. Били махновцев, это была любимая рота Антощенко. Махновцы засели в первом этаже форта и начали отстреливаться... Бешеный вой перекатывался по плацу, по лестницам и казематам... Бунт стих через два часа, когда Никольский форт оцепил соседний Интернациональный полк, сформированный из пленных венгров и австрийцев».

Утром с полком на плацу беседуют члены правительства, обещают принять меры и разобрать все жалобы. Но все остается по-прежнему

«Прекратил все это солдат нашей роты – низенький и тихий Иосиф Моргенштерн... Этот кроткий безответный человек ненавидел Антощенко люто, с холодным бешенством...

Нашу роту послали нести караулы у складов за Байковым кладбищем. Была теплая ночь... Послышался топот копыт. Кто-то подъехал к складу и, матерясь, соскочил с седла. Я узнал голос Антощенко. Иногда по ночам он проверял караулы.

Антощенко пошел к складу. У дверей склада стоял на карауле Моргенштерн.

– Кто идет? – крикнул он своим тонким голосом.

– Что у тебя, повылазило, свинячье ухо! – закричал Антощенко. – Не видишь, кто идет?

Тогда Моргенштерн, конечно, узнавший командира, якобы соблюдая устав, три раза без перерыва быстро прокричал: «Кто идет? Кто идет? Кто идет?» И, не дожидаясь ответа Антощенки, выстрелил в него в упор и убил наповал.

…Моргенштерна арестовали, но через день выпустили, а полк был немедленно расформирован. Нашу хозяйственную роту отпустили по домам».

ВОЙНА КРАСНЫХ С КРАСНЫМИ

В ранней повести Аркадия Гайдара «В дни поражений и побед» дело также происходит в Киеве, где герой учится на командирских курсах.

«Сергей только что направился к пруду, как вдруг по окрестностям покатились торопливые, четкие переливы сигнала «тревога». «Это уже не сбор», – мелькнуло у него в голове. И он стремительно помчался наверх, к пирамиде с винтовками.

Командир батальона громовым голосом кричал:

– Строиться!.. Быстро! – И почти на ходу построившимся курсантам подал команду: – За мной, бегом марш!

Вот знакомая роща, налево насыпь, город кончается…

– По окраине города от середины в цепь!..

Вот оно что! Во весь опор мчатся на курсантов какие-то всадники. Быстро снимается с передков чья-то батарея...

– Ого-онь! – раздается команда... Кто-то падает; тщетно пытается изготовиться к выстрелам батарея...

– Прекратить стрельбу! Сдаются!

Цепь, бросаясь вперед, завладевает батареями загадочного противника. – Кто же это? – слышатся недоумевающие голоса победителей. И от края до края быстро передается и перекатывается по цепи:

– Багумский полк восстал… Багумский полк изменил.

Сергей нахмурил брови. 9-й Багумский полк – полторы тысячи человек – самая крупная единица гарнизона».

За ночь в Киеве собирают надежные части – курсантов и партийных. Мятежному полку предъявляют ультиматум: сдать оружие к 9.00. Полк пытается сопротивляться, засев в Бендерских казармах, но вскоре выкидывает белый флаг.

Полк на самом деле назывался Богунским (в честь Ивана Богуна, сподвижника Богдана Хмельницкого). И мятеж в нем действительно был – осенью 1918 года. Только не в Киеве, а на станции Унеча, куда полк отвели на переформирование.

Но Гайдар прозрачно маскирует название полка. Богунским полком командовал Николай Щорс, которого в СССР усердно прославляли – делали из него «украинского Чапаева». И упоминать о мятеже в его полку было тогда неудобно.

МЯТЕЖ В ТЫЛУ, В МЕСТАХ ФОРМИРОВАНИЯ

Станция Унеча стоит между Брянском и Гомелем, недалеко от Чернигова. Василий Шпиньков, собравший воспоминания ветеранов-богунцев, рассказывал:

«Вот как дело было. Молодежь, хочется погулять, а надо быть в казарме. А они пошли к девкам гулять и не явились на вечернюю поверку... А в поселке действовала ВЧК. Председателем ВЧК была Фрума Хайкина, еврейка... И если туда попал – считай, конец. И вот наших – Новиков Никифор был, Шавеко Михаил и другие – забрали. Капут нашим ребятам... Что делать? Надо отвоевать хлопцев.

И как раз было заседание штаба. Ну, ребята выкатили пулеметы – и на ура. Но все же пулеметчик пожалел: очередь дал, но пули пошли выше. Иначе он бы покосил всех там. И все рванули кто куда бежать. А Щорс побежал к мосту железнодорожному... И бежал он – одна нога в сапоге, другая в калоше, у него одна нога раненая была. Даже в отхожее место увалился».

На подавление бунта из Брянска посылают Железный полк (позднее Симбирская Железная дивизия). «Едет эшелон, в товарных вагонах двери открытые, держат винтовки наизготовку. Думали, порежут их сейчас из пулеметов прямо в вагонах. Ничего подобного, никто даже не выстрелил… Никакого сопротивления. Они просто восстали против зверства этой ЧК… А Хайкина удрала. Потом ее больше не стало. И полку этому Железному объявили: пока не уберете эту гадину, вы нам ничего не сделаете».

Конечно, далеко не все мятежи кончались легким испугом. В той войне праведников не было. За славной Первой Конной, скажем, числились и разграбление Ростова-на-Дону, и еврейские погромы. А мятежные части обыкновенно разоружали, расстреливали зачинщиков, переформировывали и снова посылали в бой.