Виктор Милитарев В ПОСЛЕДНЕЕ время, говоря о социал-демократической модели, обычно имеют в виду ту модель, которая сложилась в Западной Европе в послевоенные годы в условиях противостояния двух сверхдержав и осуществления плана Маршалла. Она подразумевает стимулирование небольшой инфляции путем повышения заработной платы трудящимся, вследствие чего расширяются объемы внутреннего рынка и возрастает налогооблагаемая база, что, в свою очередь, ведет к повышению социальных выплат.
Конечно, упомянутая модель - не единственная, более того, социал-демократы прошлого века очень бы удивились, если бы она была представлена им как социал-демократическая. Ранние социал-демократы были в основной своей массе марксистами; они ожидали всемирной пролетарской революции, призывали к экспроприации экспроприаторов и готовились национализировать все народное хозяйство. Первые бреши в этом мировоззрении появились в самом конце XIX века, когда мысль Энгельса о том, что социалистическая революция может победить в результате парламентских выборов, была подхвачена Каутским. По-настоящему же переворот в головах социал-демократов произошел в первые годы после большевистского переворота в России. Порожденные советским строем массовое насилие и разрушения в экономике и культуре, на которые с ужасом взирали из-за границы западные социал-демократы, привели многих из них к выводу, что добиваться победы социализма можно только демократическим путем.
Однако в течение всего периода от Ленина до Гитлера социал-демократам нигде не удалось собрать парламентского большинства. И вот тогда социал-демократы всерьез задумались. Кризис 1929 г. подкрепил социал-демократические идеи о том, что классическая капиталистическая экономика несостоятельна. Поэтому капитализма побаивались. Не только в 30-е гг., но и сразу после войны и английские лейбористы, и немецкие социал-демократы собирались, придя к власти, национализировать все базовые отрасли экономики и устроить плановое хозяйство; таким образом, они отличались от коммунистов только тем, что предполагали собственность выкупать за деньги.
Но тот факт, что коммунисты в конечном итоге оказались для западных социал-демократий врагами, а Америка, напротив, сильно помогла в восстановлении разрушенного войной хозяйства, заставил социал-демократов смириться с реальностью капиталистической экономики. Кейнсианский путь фактически примирил социал-демократию с капитализмом.
Но кейнсианская модель жизнеспособна только в условиях относительно замкнутой национальной экономики. Транснационализация экономики, тем более ее глобализация, эту модель разрушает.
После того как европейская кейнсианская социал-демократическая модель была практически разрушена начавшейся глобализацией, встал вопрос об идентичности социал-демократии вообще. Многие мыслители левого толка считают, что социал-демократический проект провалился, что социал-демократические политики и социологи окончательно продали социалистические идеалы мировому капитализму, а те остатки социальных благ, которые имеются сегодня в Западной Европе и Северной Америке, являются всего лишь рентой, грабительски взимаемой мировым капитализмом с третьего мира. Справа упрекают социал-демократов почти в том же самом - в том, что реально никаких специфических методов у них нет и им давно пора признаться, что социал-демократия ничем не отличается от либерализма.
Глобализация мировой экономики чрезвычайно сильно меняет современный мир. Финансовые и производственные капиталы потекли на фондовые рынки и в банки Юго-Восточной Азии и Латинской Америки, национальные отрасли промышленности в странах "золотого миллиарда" стали сильно сокращаться, а одновременно с этим человеческие ресурсы из тех же самых стран Латинской Америки, Юго-Восточной Азии, а теперь и из стран Ближнего Востока и Восточной Европы начали перемещаться в Западную Европу, заняв те места в ее инфраструктуре, которые никак не устраивают коренных жителей, но для пришельцев из третьего мира являются манной небесной. Концентрация научно-технического прогресса привела к созданию в Западной Европе и Северной Америке мощнейшего инновационного сектора, который получает сверхприбыли, но пока может занять не больше 20% населения этих стран. Что касается сферы услуг, то для остальных там рабочих мест тоже не хватит. Возникает острейшая проблема: что делать с "лишними" миллионами людей?
Следовательно, процесс глобализации приводит к выигрышу инновационного сектора и к улучшению жизни капиталистической элиты, включающей капиталистов, топ-менеджмент и высокопоставленных специалистов, но в целом понижает уровень жизни большинства населения Западной Европы и, хоть и более плавно, большинства населения Северной Америки.
Вместе с тем сам переток капитала на фондовые биржи третьего мира и новых индустриальных стран - процесс достаточно неустойчивый. Промышленность оказывается обеспеченной в основном портфельными инвестициями, что создает в новых индустриальных странах большую нестабильность. В любой момент можно ожидать обвала фондового рынка, как это уже случилось в Юго-Восточной Азии. Складывается тот самый тип хронической нестабильности, который имел место в Западной Европе в конце XIX - начале XX века и, в особенно катастрофической форме, в конце 20-х - начале 30-х гг. И при том, что процессы глобализации приводят к медленному повышению уровня жизни в промышленном секторе стран третьего мира, в целом качество жизни в этих странах падает.
Есть ли рецепт выхода из данной ситуации?
Проще всего решить проблемы, которые глобализация порождает в развитых странах. Во-первых, здесь нужна разумная налоговая политика. По нашему мнению, ставка подоходного налога должна быть плоской до некоторого максимума, определяемого той суммой дохода, который может получить гражданин посредством своего труда, без учета доходов от наследства, финансовых спекуляций и от волевого повышения зарплаты топ-менеджмента в крупных корпорациях. Этот максимум находится где-то между 300 тыс. и 500 тыс. долл. в год. Что же касается всех личных доходов, превышающих эту сумму, то, конечно, они должны облагаться по прогрессивной шкале для того, чтобы можно было поддержать представления граждан о том, что их общество является обществом социальной справедливости.
Во-вторых, правительства в этих странах должны максимально поддерживать расширенное воспроизводство инновационного сектора. Инновационный сектор характеризуется не просто сверхприбылями. Он характеризуется тем, что инновации возникают снова и снова. Когда какая-то промышленная или социальная инновация исчерпывает свой потенциал сверхприбыльности, тут же возникает новая. Причем необязательно все время что-то изобретать. Достаточно вспомнить политику "Майкрософта", который навязывает пользователям все новые и новые модели "Windows", шантажируя их тем, что если они не купят новую версию программного обеспечения, то выпадут из стандарта. Таким образом, качество культуры и образования, наличествующего в той или иной стране, является не только социальным благом, но и сырьем для инновационного сектора. Скажем, один из самых прибыльных видов бизнеса в современном инновационном секторе - это книжные интернет-магазины. Но для того, чтобы такой бизнес работал и приносил сверхприбыли, необходимо наличие миллионов и миллионов граждан, имеющих компьютеры, читающих книги и подключенных к глобальной сети Интернет. Поэтому справедливо было бы, чтобы налоговое бремя, связанное с поддержанием образования, культуры, здравоохранения и научно-технического прогресса, в основном нес на себе инновационный сектор. Это позволило бы сильно облегчить налоговое бремя для граждан и заменить социальные налоги с физических лиц корпоративным социальным налогом.
Третьим мероприятием должно быть перепрофилирование той части общества, которая не укладывается в инновационный сектор и в сектор, непосредственно занятый в сфере образования, на расширение рынка услуг.
Что касается стран третьего мира, то там ситуация весьма напоминает Европу и Северную Америку 30-х гг. И в этом смысле развивающимся странам можно посоветовать ровно те решения в рамках национальной экономики, которые вывели рузвельтовскую Америку и послевоенную Европу в первом случае из экономической катастрофы, во втором - из послевоенной разрухи. Речь идет о кейнсианской политике, направленной на расширение внутреннего рынка при государственной поддержке профсоюзов.
Россия в ее сегодняшнем виде не является страной третьего мира. Россия - страна, в которой существует колоссальный задел в области науки и технологии и очень высокий средний уровень образования. По этим параметрам она полностью соответствует остальным развитым странам. Следовательно, меры, которые требуются в России, в значительной мере должны напоминать те, которые принимаются в развитых странах. А именно, нужно приложить все усилия для того, чтобы превратить инновационный сектор в основной источник дохода. Потенциал для этого в России есть. Конечно, такая политика может вызывать недовольство некоторых западных стран: на рынке появится очень серьезный конкурент. Но в конечном счете улучшение экономической ситуации в России на руку и этим странам. Вряд ли можно считать, что они заинтересованы в создании зоны нестабильности размером в 1/8 часть суши.
А главное - такой путь в полной мере отвечает интересам новых индустриальных стран, потому что сейчас они вынуждены покупать научно-технический продукт на Западе, где он стоит очень дорого. Россия вполне могла бы обеспечить эти новые индустриальные страны соответствующими технологиями и знаниями за более скромное вознаграждение, что, по-видимому, привело бы к значительному увеличению темпов экономического роста как у них, так и у нас.
Следовательно, основные усилия по реструктуризации российской экономики, как это ни парадоксально, должны предприниматься в полном соответствии с общей идеей глобализации. То есть прежде всего надо развивать те регионы страны, которые уже являются развитыми, а не размазывать ресурсы равномерно по всей территории. Надо превращать развитые регионы России, прежде всего Москву, Санкт-Петербург и некоторое количество других продвинутых субъектов Федерации, в локомотив российской экономики, который потом, выйдя на мировой рынок и обеспечив достаточно высокий уровень жизни тем людям, которые связаны с этими производствами, потянет за собой население всех остальных территорий страны.
На сегодняшний день роль инновационного сектора в российской экономике в какой-то степени играет топливно-энергетический комплекс (ТЭК). По своей сути ТЭК не является инновационным сектором, потому что его ресурсы ограничены, в нем не существует механизма создания чего-то нового. Но это единственный сектор отечественной экономики, дающий устойчивые сверхприбыли. Поэтому функционирование социального государства в России зависит сегодня, разумеется, от корпоративных налогов с ТЭКа. Так что в нынешних конкретных российских условиях лучшим социал-демократическим ответом на вызов глобализации были бы, во-первых, национализация ТЭКа (или в крайнем случае национализация природной ренты, которая в настоящий момент приватизирована узкой группой лиц) и, во-вторых, развитие инновационного сектора, что потребует соответствующего увеличения налогообложения этого сектора, но это надо будет делать тогда, когда он встанет на ноги, а не тогда, когда он и так еле дышит.
