Владимир Демченко
Следы и знаки общества, основанного на насилии, весомы, грубы, зримы. Фото Томаса Клэверола
В свое время многие французские моралисты – Паскаль, Лабрюйер, Ларошфуко – отмечали типичные для людей разных стран и времен пороки: зависть, доносительство, злобу, безудержный карьеризм, интриганство. Черты эти проявились во всех без исключения революциях в Западной Европе.
Маркс постарался отойти от подобной обреченности: в набросках «Гражданской войны во Франции» он подчеркнул, что создание государства рабочего класса, не устраняя сразу классовой борьбы, в то же время «создает рациональную обстановку, в которой эта классовая борьба может проходить различные фазы наиболее рациональным и гуманным путем».
Далее, Ленин часто настаивал на том, что суть диктатуры пролетариата не в насилии, а в организации новых форм жизни, социальной основой которых призван стать союз рабочего класса со всеми трудящимися. Но эти мысли он пропагандировал до 1917 года. Когда дело дошло до жизненной практики, появились – и до сих пор сохранились – документы, в том числе самим Лениным подписанные, с требованиями усиления террора против представителей царской династии и их сторонников, священнослужителей, кулаков (и вообще крестьян), матросов. Результатом стали широко известные активным участникам событий факты жестоких расправ с безвинными людьми.
Худшему в человеке – воля
Бездумные преследования людей в 20–50-х годах расширяли хронологические рамки применимости ленинских установок и практики, набирали все больший размах.
При этом основное внимание в архивных документах уделяется постановке задач, разнообразию форм и методов усиления партийного влияния на состояние общества, руководству коллективизацией, развитию общественной активности коммунистов, рабочих, на селе – середняков и бедняков. Для того было немало оснований: отставание финансового обеспечения планов, неразвитость транспортного сообщения, связи, элементарного продовольственного обеспечения и т.п.
В конце 20-х – начале 30-х годов все больший акцент делался не на том, что объединяет людей (например, на борьбе с природными трудностями, налаживании связи и транспорта, обеспечении здравоохранения, ветеринарной помощи, снабжении товарами народного потребления и т.д.), а на противоречиях: между убежденными сторонниками советской власти – и всех, кто таковым не являлся; между бедняцко-середняцкими массами – и кулаками; между большинством коммунистов – и правоуклонистами. В партии большевиков были разные представления о путях развития страны; Сталин и его единомышленники обвиняли Бухарина, Икрамова, Крестинского, Раковского, Рыкова и их сторонников в преступной деятельности. Завершилось это в марте 1938 года делом «правотроцкистского антисоветского блока». Причем речь шла не только о необходимости борьбы с самими проявлениями этих разногласий, но и с примиренческим отношением к ним.
К началу 30-х годов для разрешения этих противоречий все шире стала использоваться система внесудебных структур. К тому времени в регионах уже имелся репрессивный опыт: до середины 1934 года он накапливался «тройками» ОГПУ, затем УНКВД совместно с судами и прокуратурой. В последующие годы сама система тоже претерпевала видовые изменения, но была под неусыпным контролем самого Сталина, наступательно поддерживалась его ближайшим окружением, соратниками и единомышленниками.
С победой над самодержавием, затем с разгромом эсеровских попутчиков, позднее с фабрикацией дел однопартийцев – левых и правых уклонистов – худшие проявления человеческой натуры получили официальную свободу и всячески поощрялись.
Мировоззрение трудящихся испытывало в годы первых пятилеток разнонаправленные воздействия. С одной стороны, многие публично отстаивали преимущества социалистического строя, народную сущность советской власти, первые стремительные преобразования в экономике. С другой стороны, средством достижения поставленных целей все больше становились командно-административные методы, которые переплетались с расширявшейся практикой репрессивных мер.
В январе 1930 года в официальных выступлениях многие руководители делали основной акцент на проявлениях правого уклона в партии и положении зажиточных слоев сельских тружеников. Примечательны несколько моментов: во-первых, если у основной части актива это было в числе общих забот, то первые руководители правоохранительных органов именно на этих вопросах сосредоточивали все внимание; во-вторых, они адресовали свои обвинения персонально – партийным и советским работникам, в-третьих, речь шла уже о вредительстве, причем в тех коллективах, которые находились на ключевых направлениях работы.
Это нашло двойственное отражение в партийных директивах. С одной стороны, признавалось, что та или иная «организация вышла единой из борьбы с троцкизмом, справилась с разоблачением теоретических корней и конкретных носителей правого уклона». С другой стороны, выдвигалось положение о том, что «в ответ на социалистическое наступление растет активность кулаков, обостряется классовая борьба», указывалось на необходимость постоянной помощи ОГПУ в борьбе с контрреволюционными элементами. Подобные установки на протяжении 1928–1937 годов повторялись постоянно, по любому поводу, в разной по составу аудитории.
Во всех таких случаях нигде не указывалось на то, что с 1929 года стало расти число арестов по политическим мотивам. Сейчас явная предвзятость множества таких решений очевидна по документам.
Подобные преследования, развернувшиеся сразу после прихода большевиков к власти, продолжались в 20-х годах: сторонники советского строя утверждали, что таким образом укрепляют его, хотя на самом деле компрометировали. Аресты затронули главным образом бывших офицеров, служителей культа, выборных лиц местного самоуправления.
Многие сегодня не оспаривают того обстоятельства, что враждебность внешнего окружения страны, наложенная в человеческом восприятии на четкие личные впечатления от иностранной военной интервенции и Гражданской войны, стали мощным психологическим прессингом. Вопрос стоял однозначно: чтобы социализму выжить, стране нужно быстро развиваться.
У нас на Камчатке большинство безосновательно арестованных составляли уроженцы регионов с суровым климатом: 368 человек (19,7%) – самой Камчатки, 114 (6,1%) – других районов Дальнего Востока, 324 человека (17,3%) – сибиряки и северяне, 241 (12,9%) – волжане и уральцы, остальные 44% – это те, кто родился в Украине, Центральной России, Белоруссии, на Дону и Кубани, Крыму, на Кавказе и в Средней Азии, Прибалтике, Молдове, в Москве и области, Санкт-Петербурге и области, еще 135 человек (7,2%) – в дальнем зарубежье.
Казалось бы, к чему ворошить страницы горестного прошлого?
 |
| Юстиция по-чекистски: сначала впаяют срок ни за что, а потом его великодушно скостят. Плакат НКВД. 1930-е годы. ГАРФ |
Тем не менее предавать его забвению негоже.
Во-первых, их судьбы должны побуждать нас критически относиться к тем нынешним политикам и партиям, которые вновь публично призывают к «закручиванию гаек» в отношении, так сказать, неоднозначно мыслящих; подробнее об этом писал, например, Юрий Соломонов в статье «Мадрид он так и не взял» («НГ» от 06.03.15). Это опасно не только само по себе: целое поколение начинает оправдывать трагические события и репрессивную политику: дескать, в ином случае новая власть не устояла бы. При этом никак не комментируются общенародные последствия подобного хода событий.
Во-вторых, теплится надежда на то, что живут среди нас те, кому небезразличны судьбы пострадавших – безвинно или чрезмерно – в силу общеизвестных политических обстоятельств и элементарной человеческой подлости.
В-третьих, о части арестованных сведения о последующей жизни в учетных документах вообще отсутствуют, поэтому приводимые ниже, возможно, пока единственно доступные.
Правда отдельных биографий
Репрессии на территории бывшей империи шли волнами. Одна из первых наиболее массово обрушилась сразу после Гражданской войны. Вот некоторые жертвы репрессий, чьи документы находятся у нас, на Дальнем Востоке.
В числе первых был калужанин по рождению – дворянин Бек Георгий Георгиевич, русский, уроженец села Дерново (имение Норонки), окончивший гимназию, в 1922 году работавший в Приморье торговым служащим. Арестовали его по так называемому делу Камчатской экспедиции есаула Бочкарева, сфабрикованному, как было установлено впоследствии, губернским отделом ОГПУ и опротестованному в наши дни благодаря одному из камчатских энтузиастов-исследователей прокуратурой Тихоокеанского флота. Расстрелян 23 февраля 1923 года, реабилитирован 26 июля 2001-го.
Другого русского дворянина – Карева Гавриила Ивановича, 1904 года рождения, уроженца села Кудрявец Жиздринского уезда, – арестовали 29 мая 1933 года по делу «Автономной Камчатки», с большим размахом проведенному в то время на всей территории полуострова среди представителей всех социальных групп и национальностей. Карев имел незаконченное высшее образование, работал в Петропавловске геоботаником научно-исследовательской станции Акционерного Камчатского общества (АКО). Был приговорен «тройкой» к 10 годам лишения свободы. Признан невиновным в 1957 году во время проживания в Нарьян-Маре.
Репрессировали не только дворян: бесследно исчез в 1932 году крестьянский сын Хабаров Ефим Викторович, 1885 года рождения, уроженец деревни Липовая Роща Мосальского уезда. Известно лишь то, что его, бухгалтера камчатского кооператива «Интегралсоюз» в селе Елизово, осудили к лишению права проживания на Камчатке сроком на три года. Сведений о дальнейшей судьбе Хабарова нет; 19 февраля 1990 года он был реабилитирован прокуратурой Камчатской области.
Почти половина репрессированных в следующей, самой массовой волне 1937 года были крестьянами по происхождению. Один из них – Жаворонков Василий Матвеевич, 1878 года рождения, уроженец деревни Пнево Калужской губернии, имевший начальное образование, работавший в камчатском селе Палана рыбаком-охотником. Арестован был 24 сентября 1937 года и 1 февраля 1938 года без предъявления обвинений приговорен «тройкой» к высшей мере наказания. Расстрелян 1 апреля 1938 года, реабилитирован Камчатским областным судом спустя 20 лет, 23 апреля 1958-го.
Уроженец Малоярославца Волков Владимир Николаевич, 1906 года рождения, работал в высокой должности уполномоченного Государственного банка СССР по Камчатской области. Арестован был 15 июня 1937 года, но после 27 месяцев содержания под стражей постановлением самого НКВД дело было прекращено, Волкова освободили из-под стражи. Однако реабилитировали его лишь 1 февраля 1990 года решением прокуратуры Камчатской области.
26 декабря 1945 года был арестован уроженец деревни Чернецово Соловьев Алексей Николаевич, 1911 года рождения, работавший в то время экономистом Камчатского облплана. 18 февраля 1946 года Камчатский областной суд приговорил его к семи годам лишения свободы. Сведений о дальнейшей судьбе нет, а 4 мая 1990 года Генеральной прокуратурой СССР он был реабилитирован.
Президиум Верховного Совета РСФСР 23 мая 1990 года реабилитировал уроженца калужского села Верхний Волок Ивана Филипповича Чириканова, 1912 года рождения, выходца из крестьян, который окончил начальную школу, на Камчатке работал бондарем Авачинского рыбокомбината. 27 июня 1950 года областным судом он был приговорен к 10 годам лишения свободы. Сведений о дальнейшей судьбе тоже нет.
Скупые строки учетных документов тех, кто пострадал от политических репрессий, свидетельствуют о том, что раскрученная машина подминает в конце концов без разбора, сами аресты становятся обыденным явлением.
