Сергей Никольский
Военный коммунизм означал, что задача жизнеобеспечения перестает быть решаемой нормальными, мирными способами. «Мешочники», направляющиеся в город. Фото 1919 года
У российского исторического бытия есть константы – идеи империи, самодержавия, слияния власти и собственности (собственности/бессобственности). О них шла речь в предыдущей статье о русской матрице (см. «НГ» от 13.01.17). Теперь, когда они обозначены, с их помощью можно попытаться взглянуть на цели и реальное содержание революций Февраля и Октября 1917 года – вершин отечественного революционного процесса начала ХХ века. То, что главное внимание будет уделено Октябрю, объясняется тем, что именно в нем была предпринята наиболее последовательная попытка российскую «матрицу» изменить, и тем, что «матрица» в очередной раз обнаружила свою неизменность и алгоритмичную (предписывающую) природу.
Попытка перемены
Начатое Александром II дело изменения собственности-власти как части «матрицы», впоследствии на первых порах успешно продолжалось Петром Столыпиным. Инициированная аграрная реформа, целью которой было освобождение от общинной зависимости активных хозяйствующих субъектов с возможностью обретения ими в частную собственность земли, уже ко времени Первой мировой войны достигла впечатляющих результатов. До трети хозяйств Центральной России (региона, в котором исторически существовали крепостное право и община, то есть население было в полной мере «бессобственно») с земельными наделами вышли из общины и еще треть подали документы на выход. К этому же времени вето общины на выход из нее, прежде тормозившее ход реформы, законом от 9 ноября 1906 года было отменено.
Проходившие в стране с конца ХIХ века протестные студенческие, крестьянские и рабочие выступления подталкивали к ликвидации самодержавия – другой части «матрицы». В итоге Манифестом 17 октября 1905 года Николай II был вынужден согласиться на качественное изменение собственной безграничной власти введением гражданских свобод и созданием законодательного органа – Государственной думы.
И наконец, Русско-японская, а потом и начавшаяся Первая мировая война для России были столь неуспешны, что еще до своего завершения обозначили начало территориального сокращения империи, чем был нанесен удар и по этой части «матрицы».
Планы изменения «матрицы» разрабатывали разные политические силы. За исключением октябристов, надеявшихся сохранить монархию в рамках Конституции, другие силы не связывали будущее страны с самодержавием. Что же до собственности-власти, то в связи с идеей частной, государственной или общенародной собственности на землю как главного материального ресурса аграрной России позиции основных политических сил разделились: партии либерального толка выступали за частную собственность, социал-демократически настроенные эсеры – за общенародную, ленинцы – за государственную. Как известно, политическая конъюнктура вынудила большевиков принять эсеровскую аграрную программу, выдав ее за свою. Однако это не помешало им в течение 1918–1922 годов путем политических решений, законодательных шагов и прямого насилия вновь продвинуть в жизнь идею социалистического (государственного) земледелия.
Причин неудачи революционного Февраля известно множество. Но, возможно, главной интеллектуальной причиной был крах мифа, созданного дворянами-романтиками от Карамзина до Достоевского, о богоизбранности русского народа. На деле же правы были Тургенев с его замечанием о «добрых мужичках», явившихся к помещику и готовых для порядка повесить не только барина, но и его гостей, и Гершензон, который в статье в «Вехах» замечает: народ в турке и французе признает чужаков. В кулаке видит грабителя, но считает его своим братом. В интеллигентах же, при их русском обличии, он «не чувствует человеческой души, и потому ненавидит страстно».
Новая форма империи
Совершенный большевиками 25 октября 1917 года в Петрограде революционный переворот с последующим уничтожением в непродолжительном времени как политических противников, так и союзников (левые эсеры), а в дальнейшем и активной части социальных слоев, их поддерживающих, позволяет говорить именно о Ленине и его соратниках как о главных авторах и деятелях революционного движения вплоть до окончания Гражданской войны. Однако приступать к рассмотрению вопроса о попытке смены большевиками российской «матрицы» следует с их теоретических замыслов.
Представления Ленина о стране после уничтожения самодержавия и собственности-власти изложены наиболее последовательно в «Государстве и революции». Книга эта – продолжение мыслей Карла Маркса и Фридриха Энгельса («Манифест Коммунистической партии») об уничтожении частной собственности посредством ее превращения в собственность государственную, что ведет к замене буржуазного государства диктатурой пролетариата и далее, к негосударству.
Опыт Парижской коммуны (по Ленину) предрекал разрушение самодержавия. И если первоначально служащие старого государства сохраняются с исполнением своих функций под контролем пролетариата, то потом чиновничество, судейские и полицейские чины заменятся представителями беднейших социальных слоев. «Выборные гласные» – сменяемые в любое время и оплачиваемые по ставке не выше заработка рабочего, сосредоточат в руках законодательную и исполнительную власть, а также будут сами себя контролировать. На смену армии и полиции придет вооружение народа. Что же до дальней перспективы, то по мере перерастания социализма в коммунизм исчезнет «всякая надобность в насилии над людьми вообще, в подчинении одного человека другому, одной части населения другой его части, ибо люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности без насилия и без подчинения». В итоге самодержавие и собственность-власть как составные части «матрицы» будут уничтожены.
Стройность теории, тем не менее, нарушалась усилением третьего элемента «матрицы» – империи. Имперский характер государства вступал в противоречие с логикой революционного процесса. Во-первых, Октябрь не мог ограничиться столицами и должен распространиться на всю страну, чего, кроме прочего, требовал опыт противостояния Парижской коммуны крестьянской «Вандее». Во-вторых, продолжение Октября диктовалось логикой теории – переходом от буржуазно-демократической стадии революции к социалистической. Ставя цель революционизации деревенской России, Ленин способствовал разжиганию гражданской войны. Весной 1918 года в деревнях были упразднены избранные крестьянами середняцко-кулацкие Советы и инициировано образование комитетов деревенской бедноты, поддерживаемых созданной продовольственной армией. Развитие революции требовало ее распространения по всей империи, и, наоборот, сохранение империи требовало дальнейшего развития революции.
Но, возможно, наиболее сильным фактором сохранения и развития имперской части «матрицы» было то, что именно эта форма как нельзя лучше отвечала следующей после Октября цели большевиков – революции мировой. Имперский экспансионизм был условием, а также средством влияния и распространения на другие страны опыта и ресурсов русской революции. Сохраняющимися имперскими факторами были значительная протяженность границ (особенно в условиях начавшейся иностранной военной интервенции и антибольшевистских выступлений в ряде окраинных территорий); многонациональность и поликонфессиональность населения; разный уровень хозяйственно-культурного и политического развития частей страны, которые уже были охвачены или могли быть охвачены революцией посредством ее «экспорта». В случае мировой революции востребована была бы и имперская простота властных насильственных форм. Были актуальны и имперские фантазии революционеров о личной особой миссии в истории человечества и такой же миссии у страны.
 |
| При большевиках общество заговорило военным языком. Формирование полков из крестьянской бедноты. Раздача хлеба. Фото 1918 года |
Тема мировой революции как формы новой империи сразу после Октября и до конца 20-х годов была важной частью большевистского мировидения. Уже в 1920 году в популярной книге Николая Бухарина и Евгения Преображенского «Азбука коммунизма» давалось развернутое толкование партийной программы, в том числе излагались темы мировой революции и будущего коммунистического устройства. На эту идею работал и созданный в марте 1919 года Коммунистический интернационал, первые четыре съезда которого проходили в России ежегодно.
В связи с мировой революцией в выпущенном для массового читателя в 1922 году научно-футурологическом эссе Преображенский писал: в период нэпа, испытывая ограниченность экономических средств для движения вперед, Советское государство было заинтересовано в перераспределении производительных сил Европы. «Если б революция на Западе заставила себя долго ждать, такое положение могло бы привести к агрессивной социалистической войне России с капиталистическим Западом при поддержке европейского пролетариата». Этого, однако, фантазирует автор, не произошло. Массы разочаровались в капитализме. Возникли советская Австрия и советская Германия. Против них выступили Польша и Франция, но внутри этих стран начались восстания рабочих. В войну вступила советская Россия. Конница Буденного лавиной прокатилась по степям Румынии и воссоединила Болгарию и Россию. Красная армия и вооруженные силы советской Германии вступили в Варшаву. Победа пришла к пролетариату Франции и Италии. Помощь буржуазии Северо-Американских Соединенных Штатов, спешившая через океан, опоздала. Возникла федерация советских республик Европы с единым плановым хозяйством. Промышленность Германии соединилась с русским земледелием. Советская Россия, перегнавшая до этого Европу в политической области, теперь «скромно заняла свое место экономически отсталой страны позади передовых индустриальных стран пролетарской диктатуры».
Ставя задачу слома двух частей «матрицы», большевики знали, чем их заменить. Вслед за Марксом и Энгельсом Ленин полагал, что в земледелии в силу машинизации производства мелкое частное крестьянское хозяйство уступит место хозяйству крупному. «Сельские рабочие, – писал Энгельс, – могут избавиться от своей ужасающей нищеты только при условии, если прежде всего земля, являющаяся главным объектом их труда, будет изъята из частого владения крупных крестьян и – еще более крупных – феодалов и обращена в общественную собственность, коллективно обрабатываемую товариществами сельских рабочих». Через 10 лет после смерти Маркса он конкретизирует их представления. Меняя предмет деятельности, городские и сельские рабочие будут попеременно заняты на заводах и в полях. «Что касается рабочего времени, то нам ничто не мешает во время сева, уборки урожая и вообще всякий раз, когда необходимо быстро увеличить количество рабочей силы, ставить на работу столько рабочих, сколько потребуется. При 8-часовом рабочем дне можно установить две и даже три смены в сутки, даже если бы каждый должен был работать ежедневно только два часа на данной специальной работе, то, коль скоро у нас имеется достаточно людей, обученных для такой работы, можно установить восемь, девять, десять последовательных смен».
Принудительное поголовное объединение
Между тем русская деревня шла другим – мелкотоварным и кооперативным путем, что подтвердили и первые результаты Октября. Почти вся земля крупного и среднего пахотного землевладения перешла в пользование мелких самостоятельных хозяйств. «Советской власти удалось сохранить в своих руках лишь около 2 млн десятин земли советских хозяйств, в то время как в распоряжение крестьян одной частновладельческой земли перешло около 40 млн десятин».
Возродившаяся в новых условиях и принявшая кооперативную форму столыпинская политика фермеризации сельского хозяйства спустя время своим политическим следствием неизбежно привела бы к замене диктатуры большевиков буржуазной демократией и парламентаризмом. Именно по этой причине сразу после Октября кооперация была объявлена Лениным «врагом номер один». Причин для этого было много.
Начиная с XX века кооперация в России развивалась высокими темпами. К 1917 году в деревне действовали десятки тысяч сельских потребительских обществ, объединявших 7,5 млн человек, а также 25,6 тыс. сельскохозяйственных и кустарно-промышленных кооперативов, в которые входило 11 млн членов. Все формы кооперации объединяли не менее половины крестьянских хозяйств. В условиях послеоктябрьской национализации промышленности и ликвидации частно-торгового аппарата одна лишь потребительская кооперация усилилась настолько, что к концу 1918 года обслуживала уже три четверти населения страны. До 90% кооперативных обществ было сельскими, и если принять, что каждая деревенская семья состояла из пяти человек как минимум, то окажется, что кооперация на селе обслуживала 94 млн – 82,5% населения деревни.
В отношении кооперации предполагалось применить опыт огосударствления промышленности, торговли и банков. «Одним указом пролетарского правительства, – писал Ленин, – этих служащих (речь о работниках кооперации. – С.Н.) можно и должно перевести на положение государственных служащих». Поэтому кооперативный аппарат следовало сломать, а кооперации придать форму государственной собственности.
Как же мыслилась ее дальнейшая работа? Ответ – в набросках «Проекта декрета о потребительских коммунах», в котором предлагается «принудительное поголовное объединение» населения в потребительские общества. «Ячейкой должны быть потребительно-производительные (лучше закупочно-торговые) волостные союзы, играющие роль комитетов снабжения и органов сбыта. Границы волостей могут быть изменяемы в случае надобности. …В городах, может быть, подобное место заняли бы комитеты по кварталам или по частям улиц», что позволило бы, в конечном счете, организовать снабжение населения в «общегосударственном масштабе», – писал Ленин. Согласно замыслу, кооперативные объединения распускались, имущество национализировалось, работники репрессировались.
На невыполнимость идеи «всеобщего учета и контроля» современники указывали еще в 1918 году. Так, например, отмечалось, что помимо замены казенных и частных лавочек государственными распределительными складами власти придется создать «густую сеть новых чиновничьих аппаратов в виде бесчисленных (Декретом преобразовывались 25 тыс. первичных местных кооперативных ячеек – С.Н.) местных отделений народного (государственного) банка с весьма сложной канцелярской волокитой, обязанной обслуживать миллионы текущих счетов на пяток яиц, принесенных злополучной бабой, на блюдечко земляники, собранной деревенской девчонкой накануне праздника, на десяток пирожков с лотка горемычной торговки». Тем не менее вплоть до введения нэпа попытки коренным образом изменить элемент «матрицы» собственность-власть продолжались.
* * *
Историки до сих пор спорят о том, случилась ли у Ленина «коренная перемена» взглядов на социализм, в частности в связи с его последними статьями – «О кооперации» в том числе. Как он понимал нэп – как временное вынужденное отступление сроком до 10 лет или как основу нового строя? И еще один вопрос: насколько плодотворным мог оказаться в будущем слом или преобразование «матрицы»? Впрочем, это предмет другого исследования. А для определения того положения, к которому попытка изменения «матрицы» подвела страну после завершения революционного процесса и начала перехода к «эпохе сталинизма», заключение может быть следующим. Изменить или хотя бы несколько модифицировать «матрицу» отечественного бытия Октябрьской революции не удалось. Каждый из ее элементов принял новую, в некоторых отношениях еще более жесткую форму, чем имевшиеся столетиями ранее или даже в начале ХХ века.
О возможности их перемены или, как говорил Осип Мандельштам, о «мире сначала» в современной ситуации авторитаризма при использовании демократических институтов – в следующем тексте.
