0
20016
Газета Идеи и люди Интернет-версия

27.09.2021 16:54:00

Скромное обаяние слобожан. Почему в СССР не любили мещанство

Юрий Юдин

Об авторе: Юрий Борисович Юдин – журналист, литератор.

Тэги: мещанское сословие, мировоззрение, мещанство, ссср, коммунальный социум, литература


мещанское сословие, мировоззрение, мещанство, ссср, коммунальный социум, литература В СССР мещанство преследовали как мировоззрение. Репродукция РИА Новости

В рассказе Андрея Платонова «Фро» есть замечательный диалог. Дочь старого машиниста говорит: «Наверно, я тоже мещанка». Отец возражает: «Ну, какая ты мещанка! Теперь их нет, они умерли давно. Тебе до мещанки еще долго жить и учиться нужно: те хорошие женщины были». Мещан в СССР стали клеймить и бичевать, когда они уже расточились как сословие, подались в рабочие или совслужащие. Примерно так же в Испанской империи преследовали арабов и евреев. Пока они жили под боком, их кое-как терпели. Когда они выкрестились в марранов и морисков, их стали сжигать на площадях и изгонять из страны.

Тупиковая ветвь

В мещанское сословие в Российской империи входили мелкие торговцы, ремесленники, приказчики и прислуга. В СССР их квалифицировали как «мелкую буржуазию».

После сворачивания нэпа уцелели только кустари-одиночки (холодные сапожники, частные портнихи, чистильщики обуви). Но и они постепенно становились кустарями-коллективистами (объединялись в артели). Уцелели также редкие, почти реликтовые предприниматели. Например, охотники-промысловики. Или частные застройщики, обычно из архитекторов («немногочисленная группа жуликов, которая каким-то образом уцелела в Москве», как характеризует их булгаковский Мастер).

Мещанство преследовали скорее как мировоззрение.

Первым обратил неблагосклонное внимание на мещан Александр Герцен («Концы и начала»). Это новая городская цивилизация, победившая в Европе, а Америка никакой другой и не знает. Мещанин лишен индивидуальности и вульгарен, умерен и аккуратен, благополучен и доволен собой. Мещанство – законченный вид, свершивший свой цикл развития, тупиковая ветвь человечества. Очень похоже через полвека описывал своего «массового человека» Ортега-и-Гассет.

Для Горького, который и сам был из мещан, это магистральная тема. Ее прямо трактуют «Песня о Соколе» и «Песня о Буревестнике», пьесы «Мещане» и «Варвары», мемуары «Детство» и «В людях», ряд повестей типа «Городка Окурова». В 1932 году Горький подвел итог «Заметками о мещанстве». Основные ноты мещанства – «уродливо развитое чувство собственности, всегда напряженное желание покоя внутри и вне себя, темный страх перед всем, что может вспугнуть этот покой». Мещанин жаден и недальновиден, туп и самодоволен. Это эгоист, помнящий только о своем удобстве. Он носит в себе непримиримые и подлые противоречия. Совесть мещанина – это страх возмездия.

Превозмогая обожанье

Но заметки Горького описывают не конкретное сословие, а мещанство как строй души. Поэтому интересней отрывок из записной книжки Юрия Тынянова:

«Смысл слова «мещанин» в законе: «Низший разряд городских жителей (мелочные торговцы, ремесленники, поденщики), более известный под названием посадских»... Откуда бы распуститься в этом слове нашим оценочным смыслам?

Дело разъяснится, если мы взглянем на старый синоним слова «посадские». Лет 20–25 назад слова «хулиган» не существовало, было слово «посадский». В посадах, в слободах оседали люди, не дошедшие до городской черты или перешедшие ее. Городские девушки, во всем подходившие под понятие мещанок, говорили: «Я за него не пойду, он посадский»...

Мещанин сидел на неверном, расплывчатом хозяйстве и косился на прохожих. Он накоплял – старался перебраться в город – или пьянствовал, тратился, «гулял» (обыкновенно злобно гулял). Чувство собственности сказывалось не в любви к собственному хозяйству, а в нелюбви к чужим… Таинственность быта, внутренностей мещанинова жилья была полная, и только иногда выбегала оттуда растерзанная девка или жена: это он гулял у себя. Стало быть: оглядка на чужих, «свои дела», иногда зависть. Почти всегда равнодушие. Особенно эти черты сказывались в крике мещанок. У них визгливые голоса. Когда муж бил жену или когда она била детей или ругалась с кем-либо, она всегда визжала.

Пес, этот барометр социального человека, старался у мещанина быть злым. Крепкий забор был эстетической конструкцией. Внутри тоже развивалась эстетика, очень сложная. Любовь к завитушкам уравновешивалась симметрией завитушек. Жажда симметрии была у мещанина необходимостью справедливости. Мещанин, даже вороватый или пьяный, требовал от литературы, чтобы порок был наказан – для симметрии… Помню, как одна мещанка снялась с мужем, а на круглый столик между собой и мужем посадила чужую девочку, потому что она видела такие карточки у семейных».

Вот примерно такую публику наблюдает лирический герой Бориса Пастернака в подмосковной электричке: «Превозмогая обожанье,/ Я наблюдал, боготоворя:/ Здесь были бабы, слобожане,/ Учащиеся, слесаря…»

Черные и красные

Гнать мещан было, в общем-то, не за что. Ханна Арендт утверждала, что всякий тоталитаризм опирается на «промежуточные городские слои». Но советские теоретики полагали, что вязкая мелкобуржуазная стихия разъедает революционную идеологию. Интересно: мещан уже нет, а стихия свирепствует.

Впрочем, Анатолий Вишневский считал, что социальная структура Российской империи была упрощенной. Что третье сословие, ядро среднего класса, у нас толком не сформировалось. А русские мещане – это выходцы из пореформенной деревни.

Русские слобожане и впрямь мало напоминали западных бюргеров. Но вообще-то понятие черных сотен или посадских людей известно с XIV века. А во время Смуты посадские составили основу ополчения Минина и Пожарского; дворяне и казаки присоединились позднее.

Это было многочисленное сословие. По переписи 1897 года мещане составляли 10,7% населения империи. Они уступали только крестьянам (77,5%) и превосходили дворян и чиновников, почетных граждан и купцов, казаков и инородцев.

Кроме того, в городах проживало шесть с лишним миллионов крестьян. Сословные перегородки были еще прочными, и крестьяне не могли быстро записаться в мещанство или купечество. Посадские Тынянова принадлежали именно к этой прослойке.

Это прослойка промежуточная и межеумочная («одной ногой стоит в настоящем, другой приветствует будущее»). Но в целом русского мещанина считали вполне законченным типом. В обыденной жизни незаметным, но охотно всплывающим на поверхность в смутные времена.

Брошюра Дмитрия Мережковского «Грядущий хам» появилась в 1905-м. А в 1929-м, в году «великого перелома», Георгий Федотов представляет мещанина чуть ли не главной силой русской революции.

«С началом XX века Россия демократизируется с чрезвычайной быстротой. Меняется самый характер улицы. Чиновничье-учащаяся Россия начинает давать место иной, плохо одетой, дурно воспитанной толпе. На городских бульварах по вечерам гуляют толпы молодежи в косоворотках и пиджаках с барышнями, одетыми по-модному, но явно не бывавшими в гимназиях. Лущат семечки, обмениваются любезностями. Стараются соблюдать тон и ужасно фальшивят... Иногда это чеховский телеграфист или писарь, иногда парикмахер, приказчик... Банщик, портной, цирковой артист, парикмахер сыграли большую роль в коммунистической революции, чем фабричный рабочий... С этим разночинством сливается и выделяемый пролетариатом верхний слой... Сюда шлет уже и деревня свою честолюбивую молодежь... Это они – люди Октября, строители нового быта, идеологи пролеткультуры».

Такого революционного телеграфиста выводит Бабель в рассказе «Дорога». Действие происходит в 1918 году, поезд идет из Киева.

«Ночью поезд вздрогнул и остановился. Дверь теплушки разошлась, зеленое сияние снегов открылось нам. В вагон вошел станционный телеграфист в дохе, стянутой ремешком, и мягких кавказских сапогах. Телеграфист протянул руку и пристукнул пальцем по раскрытой ладони.

– Документы об это место…

…Рядом со мной дремали, сидя, учитель Иегуда Вейнберг с женой. Учитель женился несколько дней назад и увозил молодую в Петербург... Руки их и во сне были сцеплены, вдеты одна в другую.

Телеграфист прочитал их мандат, подписанный Луначарским, вытащил из-под дохи маузер с узким и грязным дулом и выстрелил учителю в лицо. За спиной телеграфиста топтался сутулый, большой мужик в развязавшемся треухе. Начальник мигнул мужику, тот поставил на пол фонарь, расстегнул убитого, отрезал ему ножиком половые части и стал совать их в рот его жене.

– Брезговала трефным, – сказал телеграфист, – кушай кошерное».

211-7-2480.jpg
Сцена из спектакля по пьесе Максима
Горького «Мещане» (Ленинградский Большой
драматический театр имени М. Горького,
1968).  Фото РИА Новости
В 1932-м, когда написан рассказ, этот телеграфист – несомненная контра. Но в 1918-м все было не так просто. Силы революции были разными, и таких телеграфистов хватало и в отделах ЧК – в Киеве, в Харькове, в Одессе. Примеры у меня есть под рукой, но тошно выписывать – хотите, найдите сами.

Кстати, Федотов считает телеграфистов лютыми врагами интеллигенции: «Новые люди – самоучки. Они сдают на аттестат зрелости экстернами, проваливаясь из года в год. Они с ошибками говорят по-русски… Для них издают всевозможные «библиотеки самообразования». Это невероятная окрошка из философии, социологии, естествознания, физики, литературы… Там увлекаются эсперанто, вегетарианством, гимнастикой Мюллера».

Понятно, что эти выходцы испытывают к интеллигентам, которым все досталось даром, огромную зависть.

Семена идиотизма

Выходцем из мещанского сословия был и Сталин – сын сапожника Бесо Джугашвили. Точнее, он был классическим разночинцем, выпавшим из своего сословия и не примкнувшим к другому.

Михаил Вайскопф рассматривает речи Сталина, вязкие и местами бессмысленные. И пишет о «семенах идиотизма», которые вождь сеял в своих выступлениях. Невольно или намеренно – для оболванивания масс.

Идиот в классическом, античном значении – это человек неполитический. Он не участвует в жизни полиса и погружен в жизнь частную. У греков такие повадки вызывали общественное порицание: бирюк, чужак, не наш человек. Позднее у римлян слово «идиот» означало уже просто человека неграмотного, невежду.

Это, очевидно, не случай Сталина. Ум его был в первую очередь политическим. А недостатки образования он всю жизнь наверстывал запойным чтением.

Идиотия в медицинском смысле – последняя стадия умственной отсталости. Клинический идиот не понимает человеческой речи и порой не способен даже отличить съестное от несъедобного.

У Сталина в расцвете лет обнаружили параноидальное расстройство, а к концу жизни он выказывал очевидные признаки помешательства. Но ложку в ухо все-таки не совал и под себя не ходил. По крайней мере пока удар его не хватил.

Есть еще «Идиот» Достоевского. Князь Мышкин – человек редкой душевной тонкости и большого обаяния, вокруг него так и вьются лица разных сословий и поколений. Но в то же время князь не владеет простыми житейскими навыками вроде умения обращаться с деньгами и женщинами. Не говоря уж о печальном его конце: вот-де куда приводят чистая человечность и христианское смирение в последней крайности. Вот это сочетание – мощная притягательность при очевидной ущербности – давайте запомним. Какой-то боковой свет на фигуру и физиономию Сталина оно проливает.

Наконец, в житейском смысле идиот – просто дурачок. «Карманный словарь иностранных слов» (1845) сообщает: «Идиот – кроткий, не подверженный припадкам бешенства человек, которого у нас называют дурачком, или дурнем». Идиотом в этом смысле можно назвать и бравого солдата Швейка – точнее, его социальную маску.

Следующий шаг делает Владимир Набоков. По его мнению, князь Мышкин не просто дурачок. Он сродни Иванушке-дурачку, герою русских сказок. При этом у Мышкина есть литературный потомок: бодрый дебил из книжек Зощенко, «живущий на задворках полицейского тоталитарного государства, где слабоумие стало последним прибежищем человека». Этот переход кажется головокружительным и неправомерным. Дело в том, что в этой цепи сравнений пропущены звенья. А приводящий ее в движение ворот и вовсе скрыт.

Фольклорную основу образа Мышкина понимал и Михаил Бахтин. По его мнению, это герой карнавализирующий и мениппейно-сатирический. Иными словами, это трагический шут, который хочет совместить несовместимое: любовь к двум женщинам сразу или прощение Рогожина, только что ставшего убийцей. Это и роднит его с Иванушкой-дурачком или Емелей, которые тоже поступают шиворот-навыворот, нарушают всяческие условности и желают странного и несбыточного.

Плуты поневоле

Можно ли считать такими трикстерами Сталина или коммунальных соседей Зощенко? Нет, Сталин тяготеет к другому архетипу, мы его уже называли: это Кощей Бессмертный. Но кое-что его с трикстерами сближает. Сталин вероломен, как Карлсон, изворотлив, как Швейк, и циничен, как поручик Ржевский. А сталинские проделки при побегах из ссылки, которые с восторгом описывают некоторые его биографы, это выходки типичного трикстера.

А красные мещане Зощенко – трикстеры поневоле, не по природе, а по положению. Это не плуты или шуты, это медведи в посудной лавке. То, что было уместно в деревенском или слободском прошлом (подраться на праздник, поучить жену, напиться с магарычей), в городском обиходе расценивается как грубое бесчинство. Принято говорить, что зощенковский герой – мещанин и обыватель, пишет Юрий Шеглов. Но ряд общеизвестных признаков мещанина у этого героя отсутствует.

Он не стремится к «изящной жизни» и вполне удовлетворен своим «полупещерным бытом». Он не копит деньги, не гоняется за вещами и не пытается пускать пыль в глаза «атрибутами буржуазной респектабельности». Он воинственно демократичен, ощущает себя частью нового порядка и бестолково, но искренне привержен революции и ее символам. «Если это мещанин, то мещанин нового типа, так сказать, революционной формации».

Но этот герой обитает в придонных городских слоях. Если герои Платонова, по Мерабу Мамардашвили, это «идиоты возвышенного», то герои Зощенко – «идиоты приниженного». В большом городе они приплюснуты всем грузом городской культуры.

Отсюда еще один мотив, подмеченный Щегловым: зощенковский герой «автоматически начинает действовать некультурно, стоит только слегка ослабить ограничения, налагаемые цивилизацией». Такова «аристократка», пожирающая пирожные в театральном буфете. Или пассажир бесплатной карусели, катающийся до одури. Это распрямление пружины – пример «механизации живого» по Бергсону («Смешной является машинальная косность там, где хотелось бы видеть живую гибкость человека»).

Итак, кое-что общее у Сталина и героев Зощенко все же есть. Это революционное правосознание (со всеми его причудами и вывихами). Это уравнительная тенденция и ненависть к элитарности (вплоть до показного аскетизма). Это мещанский генезис и связанные с ним ментальные комплексы, те самые «семена идиотизма». Например, темный страх и отвращение к самоанализу, о которых писал Горький. Или пренебрежение к чужому хозяйству, зуд разорения и разрушения, о которых писал Тынянов.

Слободка по-одесски

Другой вариант коммунального социума представлен в «Вороньей слободке» Ильфа и Петрова. Это микрокосм вполне аллегорический, и герои «из бывших» составляют в нем квалифицированное большинство. Коммунальной квартирой народов была уже царская империя. Советский проект попытался расширить ее до дома-коммуны, но быстро вернулся к прежнему формату, только с переменой отдельных правил общежительства. Некоторые эпизоды описания «Вороньей слободки» отсылают к практикам старого режима (телесное наказание Лоханкина). Другие – к советским нравам (самозахват чужой комнаты с немедленным вселением в нее коечников).

Коммуналки Зощенко возникли в ходе кампании по пролетаризации Ленинграда (начатой Зиновьевым, продолженной Кировым). Заводских рабочих Зощенко изображает редко, его герои – театральный монтер, кустарь-стекольщик, трамвайный кондуктор, багажный весовщик. Но горожанами они стали по пролетарской разнарядке. Дело в том, что в годы военного коммунизма Петроград почти обезлюдел. Рабочие (а их было-то всего тысяч двести) ушли на войну, уехали в деревню, были выдвинуты в руководство. Когда жизнь нормализовалась, рабочий класс пришлось формировать заново. Из крестьян или слобожан. Москва росла быстрее. Процесс пролетаризации здесь был более размытым. А население коммуналок – более пестрым: служащие, выдвиженцы по разным линиям, переселенцы, нацмены, иностранцы.

Одесса же была сильнее люмпенизирована. Портовый город, южный климат, пестрый национальный состав. «Бывшие», осевшие в ходе Гражданской и не сумевшие эмигрировать. Прибавим сюда причуды принудительной украинизации и перекосы провинциальной жизни.

Населяют «Воронью слободку» представители почти всех социальных слоев.

Деклассированный дворянин, причем из придворных: бывший камергер Александр Дмитриевич Суховейко, которого здесь зовут просто Митрич.

Мягкотелый интеллигент Васисуалий Лоханкин: либерал и народолюбец, искатель сермяжной правды, готовый за нее пострадать.

Базарная торговка и горькая пьяница тетя Паша. К тому же кругу принадлежит Дуня, арендующая у нее койку.

Летчик Севрюгов, работающий на Севере, но живущий в Черноморске. Когорта полярных летчиков еще не сформировалась, но потенциально Севрюгов принадлежит к советской элите. Впрочем, на сцене он ни разу не появляется.

Инородцев-нацменов представляют гражданин Гигиенишвили («бывший князь, а ныне трудящийся Востока») и ответственная квартиросъемщица Люция Францевна Пферд (скорее всего совслужащая). Наконец, простонародье олицетворяют отставной дворник Никита Пряхин и «ничья бабушка», не доверяющая электричеству. Только к ним и можно применить, да и то предположительно, звание слобожан.

А кто же остальные? А это и есть «промежуточные городские слои», на которых якобы опирается всякая тоталитарная власть. Хотя реальным участником сталинского ансамбля здесь может быть только Севрюгов. Да и то не в качестве оркестранта или танцора, а как лицо на афише. Когда в «Вороньей слободке» поселяются еще и антилоповцы, квартира окончательно превращается в бедлам. Между прочим, прообраз этого понятия – не только евангельский Вифлеем, но и Вавилон с его знаменитой башнею, еще одна аллегорическая коммуналка.

Мораль

Гибель «Вороньей слободки» в огне прочитывается и как метафора революции, погубившей прежнюю империю. И как пророчество о крахе СССР. С другой стороны, какой это был бы ужас, кабы вавилонские строители не затеяли свою башню, и ветхозаветный Бог не смешал бы их языки. Все человечество по-прежнему обитало бы в Месопотамии и разговаривало по-шумерски. Или по-аккадски. Или по-халдейски.

Нет уж, нет уж, слуга покорный, увольте, дудки, померла так померла, уж лучше вы к нам. 


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Кедров нарасхват

Кедров нарасхват

Всю неделю – День поэзии

0
268
Под конец хрущевской оттепели

Под конец хрущевской оттепели

Вячеслав Огрызко

О первой экранизации романа Юрия Бондарева «Тишина»

0
4505
Я за родство по душам, не по крови...

Я за родство по душам, не по крови...

Ольга Акакиева

К 80-летию со дня рождения поэтессы Инны Кашежевой

0
4510
Большевик с человеческим лицом

Большевик с человеческим лицом

Умер глава советского правительства времен перестройки Николай Рыжков

0
1939

Другие новости