Юрий Юдин
Избавляясь от конгрессменов-узурпаторов, избиратель тут же попадает во Всемирную паутину и запутывается в Сети. Иллюстрация Depositphotos/PhotoXPress.ru
Государственный деятель и политический мыслитель, подаривший нас понятиями «суверенная демократия» и «глубинный народ», написал статью «Безлюдная демократия и другие политические чудеса 2121 года».
Статья получилась хорошая, провокативная. Но кабы речь в ней шла преимущественно о политике, я бы не взялся ее комментировать.
Однако это сочинение футуристическое и мифопоэтическое, где ссылки на солидных философов, древние мифы и голливудские грезы имеют равную силу. А по части ахинеи и поэзии, как выражался герой Платонова, так редко можно найти интересного собеседника, что не грех и навязаться в собеседники самому.
Улица с односторонним движением
Считается, что «мы знаем» только то, что было, пишет Сурков. А то, что будет, – лишь «выдумываем». На самом же деле на человека в равной степени влияют и воспоминания, и предчувствия. Прошлое и будущее – две большие галлюцинации, полные туманных образов. А речи визионеров звучат гораздо уверенней, чем сообщения археологов.
Тут уже есть некоторая натяжка. Все визионеры почему-то оперируют образами своего времени либо прошлых эпох. Библейский пророк Даниил – истуканами и камнями, а Даниил Андреев – мирами с инфракрасным освещением. Провидеть что-то небывалое у них никак не получается.
Правда, пророк Иезекиль углядел какие-то футуристические двойные колеса с глазами – ими восхищался Борхес. А больше и вспомнить нечего.
Также не секрет, что всякий фантастический роман или фильм можно свести к давно известному мифу. Виною тому устойчивые структуры человеческого воображения. На Западе ими занимались Карл Юнг и Жильбер Дюран, а у нас – Владимир Топоров. Вот их с полным правом можно назвать пророками, предсказывающими назад.
В общем, прошлое сильно влияет на образы будущего. Но это очень давнее прошлое: то самое Время Оно, когда мифы слагались впервые.
А вот случаев обратного влияния я не знаю. Бывают, конечно, примеры удивительной интуиции и научного предвидения. Но на один удачный прогноз у всякого провидца – от Хлебникова до Эйнштейна – найдется немало попаданий впросак. А уж чтобы будущее влияло на события прошлого – это, извините, к академику Фоменко.
А впрочем, все люди разные. Кого-то мысль о будущих хворях и унижениях старости тревожит куда больше, чем давние раны и детские травмы. В зрелом возрасте, кстати, забота о грядущих поколениях становится особенно неотвязной. Я в таких случаях вспоминаю строки графа Хвостова: «Потомства не страшись: его ты не увидишь». Вы знаете, помогает.
А есть еще вера в предопределение, как в кальвинизме. Дескать, будущее всех людей – кому в рай, кому в ад – уже записано на небесах. Но вывод отсюда следует неожиданно здравый: нам это знание не дано, так что просто соблюдай заповеди и будь что будет. Смерть смертью, а крышу крой.
Зазеркалье с пауками
«Как поставленные друг напротив друга зеркала, память и предвидение заводят нас в бесконечный туннель взаимных отражений, создавая иллюзию вечности», – пишет Сурков. И иллюстрирует свою мысль мифами о вечном возвращении: Иисуса Христа, Кецалькоатля, короля Артура. Все было встарь, все повторится снова. «По обе стороны настоящего действуют и Терминатор, и Андрей Сатор».
Зеркальная стерильная вечность – это образ, уже поистершийся от долгого употребления:
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность
пораженья.
А кроме того, этот зеркальный кабинет – примерно на той же линии, что достоевская банька с пауками. Я последний раз видел этот фокус с зеркалами в кабинете задумчивости одного кафе в Петербурге. На улице революционера Марата (бывшей Николаевской, а до того Грязной, а до того Преображенской). Все-таки реальность куда богаче и смешнее, чем наши образы.
Кроме того, у Суркова тут смешаны три разных мифа. Один – об умирающем и воскресающем божестве (Дионис, Адонис, Осирис). К таким героям принадлежит и мальчонка из саги о Терминаторе (в первом фильме еще не родившийся), будущий спаситель человечества. А сам робот-терминатор – это его волшебный помощник.
Другой миф – о Короле-под-Горой (царь Соломон, король Артур, Карл Великий, В.И. Ленин). Он вечно дремлет в подземных чертогах, но проснется, когда родина окажется в опасности.
И третий миф – о герое, который так боится смерти, что принимает чрезвычайные меры. Это Кощей Бессмертный. Или туранский царь Афрасиаб. Или император Цинь Шихуан с его персональным подземным миром и терракотовым войском.
К таким героям относится и Андрей Сатор, герой голливудского фильма «Довод» (2019): российский олигарх, готовый уничтожить человечество ради собственного бессмертия. Он знает роковую формулу, которую прячет по частям в секретных подземельях.
Но все это старые мифы, пересказанные в разных грамматических временах (или, если хотите, таксисах). Ничего радикально нового тут нет.
Пауки и пчелы
После этой преамбулы Владислав Сурков переходит, так сказать, к амбуле.
Институты демократии типа парламента ныне переживают кризис. «Когда джентри сажали на лошадку одного из своих соседей и посылали его в Лондон донести их общее мнение до короля, это было разумно. Ибо тогда королю нельзя было позвонить или отправить эсэмэс». Но сегодня такие депутаты не нужны: они недешево обходятся народу и искажают в свою пользу сигналы, им посылаемые.
В общем, глухой телефон и вдобавок устаревшей модели.
Но «в нашей электронной современности» граждане могут принимать решения прямо и непосредственно. Если нужен, скажем, закон о пчеловодстве, то «в его составлении, внесении, обсуждении и принятии могут непосредственно, в режиме онлайн участвовать все, кому есть до этого дело, – пчеловоды, любители меда, косметологи и фармацевты, люди, покусанные пчелами, и люди, покусавшие пчел, и аллергики, и юристы, производители ульев и дымарей, пчелофилы и пчелофобы и, наконец, просто те, кому всегда есть дело до всего».
Итак, парламент не нужен. Его заменят «средства связи, алгоритмы и модераторы». Однако это ложное освобождение, считает Сурков. «Избавляясь от конгрессменов-узурпаторов, избиратель тут же попадает во Всемирную паутину и запутывается в Сети. Он вступает в двусмысленные и неравноправные отношения с миром машин».
Ага, все-таки банька с пауками. И так плохо, и этак нехорошо.
«Пчелиный парламент» – богатая тема. Наберите в поисковике эти слова – выскочит и аллегорическая поэма британца Джона Дея (XVII век). И стишок нашего современника Алексея Цветкова (не буду цитировать, чтобы никого не обидеть). И чудная заметка «Парламент Австралии атаковали пьяные пчелы».
Прения честной пчелы и хитрого паука также неоднократно описывались. Например, в басне Крылова. Паук позавидовал купцу, торгующему полотном, решил открыть собственную лавочку, наткал паутины и сидит радуется.
Вот день настал: но что ж?
Проказника метлой
Смели и с лавочкой долой.
Паук мой бесится с досады.
«Вот, – говорит, – жди
праведной награды!
На весь я свет пошлюсь,
чье тонее тканье:
Купцово иль мое?»
«Твое: кто в этом спорить
смеет? –
Пчела ответствует. –
Известно то давно;
Да чтo в нем проку, коль оно
Не одевает и не греет?»
Еще более острые формы этот конфликт принимает в «Мухе-цокотухе». Сюжет пересказывать смешно; напомню лишь, что там фигурируют и красавица-муха, и бабушка-пчела, и злой паук, сосущий соки из честного народа насекомых.
Можно вспомнить еще битву осы и паука из «Жизни насекомых» Фабра (спойлер: оса побеждает). В общем, не все так безнадежно. Найдется и на пауков управа.
Между прочим, в конце 1990-х наша Дума и впрямь рассматривала закон «О пчеловодстве». И там критерием собственности на вновь образовавшийся рой было «непрерывное преследование роя».
Тогда это звучало забавно. А сейчас я подумал: если непрерывно преследовать какую-то цель, можно многого добиться. Даже идеальной демократии по швейцарскому образцу, с референдумами по всякому поводу.
Правда, швейцарцев у нас мало – еще меньше, чем китайцев.
Избушка-избушка, сколько мне жить?
А тем временем Владислав Сурков продолжает рисовать мрачные картины.
Ближайшие 100 лет «станут временами i-империализма, то есть активного дележа и колонизации киберпространства». В ходе этого дележа «произойдет несколько войн (в том числе, кажется, ядерная) за американское наследство».
А в итоге образуется «новая система глобального распределения господства и подчинения». Впрочем, «политические мутации копятся медленно». И только в конце столетия появятся несколько новых видов государств, непохожих на нынешние.
«Выборы, законотворчество, многие функции исполнительной власти, судебные и арбитражные разбирательства, дебаты и даже протестные акции – все это можно будет делегировать искусственному интеллекту, не покидая вечеринку».
Однако политики не исчезнут. «Кто владеет средствами производства, тот обладает и решающим влиянием. В цифровую эпоху это IT-гиганты, которые поворачиваются передом (дружественным интерфейсом) к народным массам, а задом (гостеприимно распахнутым бэкдором) – к спецслужбам. Цифровики и силовики, таким образом, останутся в игре».
Тут речь уже об избушке на курьих ножках – но очень большой, прямо-таки глобальной. Смысл этого сказочного образа давно разъяснил Владимир Пропп. Избушка Яги – это архаический Лесной дом, где зрелые мужи истязают юнцов, воспитывая из них воинов и охотников. Обряд этот называется инициацией. В Лесном доме может обитать и старая колдунья (Баба Яга), и молодая наложница (Белоснежка при семи гномах).
Выходит, силовики всего мира и есть злые пауки. А цифровики лишь помогают им плести паутину. Паук-цифровик и паук-силовик.
На это можно ответить, что инициацию через террор всяческих опричников наш народ проходил трижды – при Иване Грозном, при Петре Первом и при Сталине. И кое-какой иммунитет приобрел. В трех кровях купано, чище мы чистого.
А Иван-дурак и вовсе проходит испытания в избушке без особого труда. А заодно перепрограммирует Ягу. И получает вид на жительство в сказочном потустороннем мире. Так что и это не самый жуткий сценарий.
(Отсюда, кстати, у Высоцкого: «Протопи ты мне баньку, хозяюшка». Иван тоже говорит Яге: «Ты меня сперва накорми, напои, в бане выпари».)
Расчистка площадки
Но вскоре мы убеждаемся, что автор хотел сказать совсем не то – его просто подвела слишком богатая метафора. А пугают его другие вещи: «Цеха высокотехнологичных, автоматизированных и роботизированных предприятий таинственны и пустынны. Есть специальный термин для их обозначения – безлюдное производство. В результате неизбежной цифровизации и роботизации политической системы возникнет высокотехнологичное государство – безлюдная демократия.
Главной особенностью безлюдной демократии станет резкое снижение роли человеческого фактора в политическом процессе. Вожди и толпы постепенно покинут историческую сцену. А выйдут на нее машины».
Минуточку. Где-то я уже что-то подобное видел. Художник Александр Самохвалов в конце 1920-х создал плакат «Схема социальной теории Карла Маркса».
Шесть картинок изображают шесть эпох. «Племенной быт. Вече» (охотник с луком и стрелами; деревянный идол; голые дикари на толковище). «Феодализм. Крепостное право» (пахарь за плугом; ветряная мельница; толстый помещик в креслах выслушивает холопов). «Самодержавие» (фабрика с трубой; толстый городовой и два буржуя; рабочие в очереди). «Буржуазно-демократическая республика» (Ленин на митинге; солдаты с винтовками; кавалерийский офицер с кожаным задом). «Диктатура пролетариата» (рабочий, крестьянин и красноармеец; юные пионеры; дворец с красным флагом).
А шестая картинка – светлое будущее: «Всемирно-социалистический союз трудящихся». Ажурная башня. Подъемные краны. Дворец неясно-помпезной архитектуры. Летательные аппараты в небе. И ни одного живого человека.
Вот удивительно. И при диктатуре пролетариата, и при оголтелом либерализме, и при суверенной демократии людям мерещатся одни и те же кошмары.
Логика железного дровосека
Маршалл Маклюэн считал машины продолжением человеческих органов, продолжает Сурков. «Но есть и иная точка зрения. Что машина не приложение к человеку, а его порождение. И как любое порождение, она одержима комплексом Эдипа – устранить родителя. Как человек «произошел от обезьяны», так и машина «происходит от человека» и занимает его место на вершине эволюции».
Виноват, но если машина одержима эдиповым комплексом – значит у нее человеческая психика и человеческое воображение. И тогда какая между мной и нею разница, кроме бренной оболочки? Сам я, изжив человеческий век, совсем не прочь пожить еще лет 500 этаким железным дровосеком. Дольше-то, поди, надоест.
На смену человеческому придет техногенное государство, настаивает Сурков. «Иерархия машин и алгоритмов будет преследовать цели, недоступные пониманию обслуживающих ее людей. Железная логика машинного мира неуклонно стремится исключить человеческий фактор (понятие, давно ставшее синонимом фатальной ошибки) ради эффективности систем управления. Биологические граждане будут иметь все больше комфорта и все меньше значения».
Ну пока что именно люди обучают машины, а не наоборот. И даже пытаются научить их какой-нибудь нетривиальной логике типа талмудической. Но и эти премудрости – плоды человеческого ума.
В том-то и дело, что человеческое воображение не в силах построить убедительный образ полностью бесчеловечного мира. И нет никаких причин предполагать, что это сможет сделать воображение машинное.
А эволюция машин – это пока темный сказочный лес. Быстрее всех мутируют вирусы, но у них мозга нет. А мутации человеческих мод и нравов вряд ли можно считать эволюцией в строгом смысле.
Битва небесных карликов
Безлюдная демократия станет высшей формой государственности в преддверии эры машин, пророчит Сурков. Она породит ряд невиданных моделей: «карликовая сверхдержава, экологическая диктатура, постпатриотическое сообщество, виртуальная республика».
Появятся карликовые сверхдержавы, настолько развитые технически, что смогут парализовать экономику и военщину сверхдержав традиционных. Появятся подданные виртуальных облачных республик, у которых и вовсе не будет земной территории – но их гражданство все будут уважать.
Но позвольте, ведь это всегда было. Сам же Сурков приводит в пример маленькую Португалию, которая когда-то правила морями.
А есть еще более наглядные казусы. Венеция и Генуя, которые некогда узурпировали всю морскую торговлю. Сингапур и Гонконг, которые и ныне притягивают финансовые потоки со всего мира. Крошечный Ватикан, с которым боялись ссориться все европейские монархи.
А экологическая диктатура уже описана у Свифта. Это страна гуигнгнмов – цивилизованных лошадей, которых посетил Гулливер в ходе своего последнего путешествия. Кстати, в государстве этом Грете Тунберг непременно поставили бы конный памятник.
И тот же Свифт описывал Лапуту – летающий город на полпути к виртуальной державе. А еще более разительный пример – сеть монастырей: хоть христианских, хоть буддийских. Царство их уж точно не от мира сего.
Правда, и Лапута владела земной территорией, с которой собирала подати. И монастыри на земле хозяйствовали вполне рачительно. Но и виртуальные державы будущего, надо полагать, не обойдутся без недвижимости. Нужно же им где-то свои посольства разместить, флаг воткнуть, приемы устраивать.
В общем, род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. А во многом знании много печали. И тот, кто умножает информацию, умножает скорбь.
Сурков, в частности, печалится об угасании патриотизма, о наступлении постгероической эры. «Почитание предков, историческое родство как основа идентичности, готовность к подвигу страдания и смерти и другие иррациональные начала… отодвигаются ради культа комфорта и торгово-прагматического взгляда». Постгероизм приведет «к государственности по расчету, а не по любви к отечеству».
Ну, патриотизм-то и вовсе недавнее понятие. Любовь к отечеству вошла в моду в XVIII веке. Прежде полагалось любить что-нибудь другое: веру, государя, свой кровный клочок земли, боевое братство, военную добычу. На Куликовом поле и русские, и татары бились на обеих сторонах. И ничего – геройствовали и гибли всерьез.
Вот и в заоблачном будущем жертвенность и альтруизм никуда не денутся. Они у нас в генах, говорят, записаны. Как и у многих животных.
Лиса и медведь
«Умно ли это предсказание? Серьезно ли? Трудно сказать. Во всяком случае, оно достаточно нелепо, чтобы сбыться. Оно и сбудется – quia absurdum», – заключает Владислав Сурков.
Что ж, сильно напугать или удивить нас ему не удалось. Но некоторое интеллектуальное удовольствие его пророчество доставило. Спасибо и на этом.
Сам я предпочитаю гадать о будущем (правда, не столь отдаленном) с помощью басен. Там по крайней мере есть четкий сюжет и внятная мораль.
Проще всего взять Крылова или Сумарокова. Но поскольку наш предсказатель критерием истины почитает абсурд, приведем такую миниатюру Бориса Гребенщикова:
Одна лиса жила в дупле березы.
Пришел медведь и начал
ей глядеть.
Потом ударили морозы,
Замерзло все, лиса ушла
в кредит.
Медведь же вмерз в дупло
и до сих пор глядит.
Под медведем тут можно подразумевать незадачливого футуролога, а под лисой – изменчивую будущность. Но многие выберут другой вариант: медведь – это машинная цивилизация, лиса – лукавое человечество.
Это если применять сценарий Б.Г. к будущему. Но он работает и в обратную сторону: медведь – Россия, лиса – Европа. Или наоборот: медведь – Третий рейх, лиса – сталинский СССР. (Берлин ведь от слова бер – медведь, у нас этот корень сохранился в слове «берлога».)
Почему вообще возможно такое многообразие толкований? В том числе и потому, что мы не знаем хорошенько, что такое человек и что такое машина, что такое природа, техника и культура. То есть в определениях нет недостатка, они исчисляются сотнями. Но окончательное разъяснение дать невозможно – так уж наше сознание устроено.
«Что мы знаем о лисе? Ничего. И то не все».
Это Борис Заходер. Между прочим, автор медведя Винни-Пуха. Который в русской версии отличается от своего западного прототипа как раз парадоксальной загадочностью.
Подите-ка обучите всем этим тонкостям машину. А там посмотрим.
комментарии(0)