Александр Ципко
Ветхозаветный Иов восстал не против божественного, а против религиозного нигилизма. Леон Бонна. Иов. 1880. Музей Орсе, Париж
Контуры России будущего, которая не Запад, пока что в тумане. Не случайно в своем выступлении на последнем Валдайском форуме Владимир Путин больше не говорил об особой русской цивилизации. Ясно только то, об этом говорят все миссионеры-почвенники, от Александра Дугина до Константина Богомолова, что простого человеческого счастья в новой русской цивилизации, которую мы якобы построим, не будет.
Основания новой русской цивилизации
Для всех отцов новой русской цивилизации главный враг России – так называемая матрица потребительства, то есть развитая рыночная экономика, рождающая альтернативное производство средств жизни. Не могу не обратить внимание, что патриарх Кирилл на своем недавнем выступлении перед руководством Всемирного русского народного собора снова сказал, что потребительство является угрозой для духовного здоровья России. По крайней мере повторяю: все идеологи особой русской цивилизации едины в отрицании результатов рыночных реформ, в отрицании развитой рыночной экономики, которая поставила крест на советском дефиците.
Философскую подоплеку новой русской цивилизации сформулировал заместитель председателя Синодального отдела Московского патриархата по взаимоотношениям церкви с обществом и СМИ Вахтанг Кипшидзе в полемике с моей статьей «О божественном и земном», опубликованной в августе. С его точки зрения, если русские свяжут свою новую цивилизацию с земным, с благами мира сего, то они превратят свою русскую судьбу в «драму и трагедию». Правда, мне неясно, как можно связать конкретные черты русской цивилизации, то есть жизни на земле, с небесным, с тем, что соотносится с вечностью.
Я вообще не понимаю, как можно создать образ особой цивилизации, как это делает Кипшидзе, не привязывая ее к земному, к русскому земному. Кстати, мессианизм патриотов-почвенников со свойственным им отторжением рационального, разума куда более разрушителен, чем мессианизм строителей коммунизма. Никогда в истории России – ни в ХХ, ни в ХХI веке – разумное не принижалось так, как сейчас. Абсурд, явное безумие людей публичной политики не вызывает у них стыда. Так и неясно, чем будет жить новая русская цивилизация. Зато с каждым днем растет список запретов на блага жизни, на демократические свободы, рожденные 1990-ми. И самое поразительное – это запрет на простое человеческое счастье.
Надо называть вещи своими именами. Идеалом жизни, к примеру, для Василия Бровко является просто советский дефицит, когда за любительской колбасой надо было постоять в очереди. А советская экономика, исключающая конкуренцию, не умела производить необходимые для жизни блага. Надо видеть: «Россия – не Запад» – это на самом деле Россия, возвращающая нас в казарменный социализм с государственным распределением продуктов питания.
Таким образом, сегодняшняя дискуссия об особой русской цивилизации возвращает нас к старой философской проблеме – проблеме соотношения божественного и земного, проблеме сути божественного. И здесь мы не сдвинемся с места, если не решим для себя, что есть божественное и где его искать. Патриарх Кирилл и Вахтанг Кипшидзе связывают божественное с миром вечной жизни, с воскрешением Христа из мертвых, с победой Бога над смертью. То, что дорога к мечте о царстве вечности идет через кладбище, знают все. Но придут ли к нам когда-нибудь блага вечности или не придут – никто не знает. Никто никогда до сих пор не видел воскрешения из мертвых.
Небесное в образе жизни людей
Поражает, что у отцов Ветхого Завета хватало мужества сказать о том, что трудно человеку поверить в то, что никто еще не видел. Особенность Екклесиаста из Ветхого Завета как раз и состоит в том, что он говорит о реальной правде человеческой жизни. Екклесиаст не боится сказать, что «участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом».
Самый страшный вопрос: где доказательства того, что дух человеческий после смерти восходит наверх, а дух животных сходит вниз? «Все идет в одно место, – продолжает Екклесиаст, – все произошло из праха, и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю» (Екклесиаст 3:19–21).
Екклесиаст как бы говорит о той правде жизни, которая мешает человеку проникнуться верой в вечность. «И сказал я в сердце моем, что это – суета, потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и увы! мудрый умирает наравне с глупым» (Екклесиаст 2:15).
Честно говоря, если сравнить текст Ветхого Завета с текстом Нового Завета, складывается впечатление, что отцы Ветхого Завета были ближе к земному, лучше понимали, какие препятствия лежат на пути к погружению души человека в неземное, в вечность. Хотя несомненно, и для авторов Ветхого Завета соединение духовного, души с божественным, с моментом общения с Богом было великой тайной. И самое главное: для Ветхого Завета характерно уважение к той жизни, которая есть.
Никто из отцов Ветхого Завета не скажет то, о чем говорят иерархи современной РПЦ, что, мол, десятки лет земной жизни – это ничто по сравнению с чудом вечности. Тот же Екклесиаст говорил: «Не предавайся греху и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время» (Екклесиаст 7:17). Но в любом случае видно, что нынешние попытки сакрализации вечной жизни, попытки РПЦ противопоставления вечного земному противоречат самой сложности христианства, которое веру в вечное сочетало с уважением к той жизни, которая есть, с уважением человека, который был для нее дитем Божьим.
Несомненно, прикосновение души человека к божественному во время молитвы, сама благодать молитвы, способность человека в эти минуты молитвы заглянуть в собственную душу соединяют нас с иным миром, соединяют нас с божественным. Но нет большего безумия, чем желание вписать в правила особой русской цивилизации обрядовые особенности Русской церкви.
Я согласен с патриархом Кириллом, что христианство, чудо воскрешения Христа породило нынешнюю европейскую цивилизацию, особую систему ценностей, особую культуру. Прочитайте биографию основателя протестантизма Мартина Лютера, вы увидите, что Европа накануне Реформации от начала до конца подчинена церкви и церковному. Это, конечно, был особый мир – мир христианской цивилизации. Но сейчас вы не сможете привязать неземное, небесное к образу жизни людей, их повседневности, тем более в России.
Русскость – это не только православная культура, но и ислам, буддизм, иудаизм. В силу природы нашего государства мы вообще не можем создавать некие универсальные обязаловки для всех народов и наций России. Так что, говоря об особой русской цивилизации, мы не имеем права связывать ее только с христианством, только с христианскими традициями. И это несмотря на то, что русская культура выросла из христианства, из христианских ценностей. Таким образом, на мой взгляд, если мы хотим всерьез поговорить об особой русской цивилизации, мы должны перейти от уровня вечности, от уровня Бога на уровень моральных, духовных ценностей.
Говоря о духовных ценностях России, мы имеем дело с теми качествами души человека, которые являются общими для всех народов. Речь идет о честности, добропорядочности, доброте, чувстве собственного достоинства, чувстве личности, чувстве сострадания и т.д. Правда, если мы посмотрим на другие народы, то обнаружим, что практически все названные мной духовные качества в той или иной степени являются ценностями и для других народов. Совсем не случайно отцом современной японской нации, выразителем ее наиболее важных ценностей является русский писатель Лев Толстой. И вряд ли новое поколение русских захочет жить в России, которую хотят построить Александр Дугин, Константин Богомолов, Василий Бровко и др.
Не нужна новому поколению русских философия, которая говорит им, что они не имеют право на простое человеческое счастье, что потребительство и блага современной цивилизации вредны для человека, что, как, к примеру, говорит Александр Дугин: обособленность личности, чувство собственного счастья и личных успехов несовместимы с его евразийской цивилизацией. Вообще, на мой взгляд, есть что-то изуверское во всех проектах созидания особой цивилизации.
Кстати, не могу не заметить, что если вы сравните «проект русскости», который предлагает Александр Дугин, с «проектом советскости», то вы обнаружите, что большевики оставляли советским людям куда больше свободы и выбора, чем наши новые евразийцы.
Обращает на себя внимание, что Вахтанг Кипшидзе настаивает: когда мы занимаемся трактовкой вечного и божественного, мы обязаны отказаться от рационального толкования библейских текстов. Практически он повторяет Тертуллиана, который говорил: вера в Бога невозможна без согласия с абсурдом.
Найти божественное в земном
Не могу не сказать, что в моем споре с Вахтангом Кипшидзе о соотношении вечного, небесного с земным ничего нового нет. Об этом же шла дискуссия между Константином Леонтьевым и Николаем Бердяевым. А уже позже, после революции, она продолжилась между философом Львом Шестовым и Николаем Бердяевым.
Суть спора состояла в соотношении земного и небесного при выяснении сущности Бога. Философски это был спор между богочеловеческим и человекобожьим. Предмет спора – несогласие с предложением Николая Бердяева связывать божественное целиком с земным и находить божественное в земном. И тогда у Бердяева получалось, что для веры в Бога не нужно согласие с воскресением Христа, не нужно согласие с чудесами Евангелия. Бердяеву в конце концов для сохранения веры в Бога уже не нужно было чуда бессмертия, вечной жизни после смерти. С точки зрения Николая Бердяева: «Вечная жизнь наступает уже во времени (во время жизни человека. – А.Ц.), она может раскрыться в каждом мгновении, в глубине мгновения, как вечное настоящее. Вечная жизнь не есть будущая жизнь, а жизнь настоящего, жизнь в глубине мгновения».
Для Николая Бердяева для сохранения веры в Бога уже не нужно было чудо воскрешения Иисуса Христа, воскрешения Лазаря на четвертый день после его смерти. Но Лев Шестов вслед за основателем экзистенциализма Сёреном Кьеркегором настаивал на том, что отчуждение христианства от веры в Бога, творящего чудеса, уже убивает христианство, убивает идею Бога. Бог, который не в состоянии даже воду обратить в вино, это для простого человека «мертвый Бог». И здесь Лев Шестов делает для себя важный вывод, подсказанный ему якобы библейским Иовом из Ветхого Завета.
С точки зрения Льва Шестова, вся история с трагедией Иова показала, что подлинная вера – это восстание против невозможного, восстание против разума, против истины, против необходимости, которая заложена в основе всего земного. И вот, говорил Лев Шестов вслед за Кьеркегором, если восстание против возможного побеждает, начинается эпоха невозможного, эпоха, которая отрицает все ограничения на пути к невозможному.
|
|
Философ Лев Шестов настаивал на том, что подлинная вера возникает, когда абсурд полностью побеждает разум. Фото 1927 года |
Шестов и Кьеркегор считали, что эта работа ума и души, эта безумная борьба с невозможным как раз и рождает подлинное ощущение веры в Бога. Решение Иова бороться с самим Богом, решение оспорить всемогущество Бога, чтобы вернуть себе отнятые у него богатства, вернуть детей, есть пример подлинной веры. Книга Иова начинает нести философию веры с того момента, когда Иов отказался от примирения с Богом, от традиционного (о чем ему говорили его друзья): «Бог взял то, что Бог дал», а Иов позволяет себе невозможное, он обвиняет Бога в том, что «Он губит и непорочного» (Книга Иова 9:22).
Более того, Иов не просто восстает против Бога, он решается завести судебное дело против Бога. И дальше у Льва Шестова начинается, на первый взгляд, красивая философия восстания невозможного против возможного, восстания абсурда против разума. Подлинная свобода для Льва Шестова начинается, когда мы восстаем против рацио, против истины, когда мы восстаем против принуждения истины к знаниям, разуму. Он пишет, что сотворенная Богом свобода «пренебрегает знаниями», она приходит к человеку «не от знаний, а от веры».
Меня удивляет, что Николай Бердяев, который, несомненно, был погружен умом и сердцем в Евангелие, не берет апостола Павла в союзники в своем споре с сутью божественного. Ведь апостол Павел сказал то, на чем настаивал Николай Бердяев в ХХ веке: до того как к язычникам пришло слово Божье, пришла проповедь Бога, они несли в своей душе то, что составляет сердцевину веры в Бога – совесть. Что говорит апостол Павел о язычниках, к которым он пришел со своей проповедью, со словом Божьим? Да, говорит апостол Павел, они «язычники, не имеющие закона», но «по природе законное делают». «Не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их» (Послание к Римлянам 2:14–16). Апостол Павел предвосхитил все будущие открытия эпохи Просвещения, связанные с поисками Бога. По сути, Кант, который связывал божественное с категорическим императивом, с чувством совести, повторял апостола Павла.
История протеста Иова против Бога, который мучает его, невинного, несет в себе много неожиданного, чего, кстати, не видели и не хотели видеть и Сёрен Кьеркегор, и Лев Шестов, которые пытались с судьбой Иова связать чудо веры, победу невозможного над возможным.
Понятно, что друзья Иова осуждают его за требование к Богу на равных судиться с ним, за его желание в суде показать и доказать собственную невинность. Любой, кто читает этот текст, обнаружит для себя неожиданное: оказывается, во времена, когда писалась книга Иова (это VI–VII века до новой эры), правосознание у древних евреев было на высочайшем уровне. Если простой смертный Иов решается и требует открытого суда с Богом, это говорит о том, что у них была абсолютная вера в равенство всех перед законом.
Иов говорит: никто, даже Бог, «убивающий меня, не заставит меня молчать». «Я желал бы только отстоять пути мои пред лицем Его!.. Вот, я завел судебное дело; знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня?» (Книга Иова 13:15–19). И дальше Иов говорит Богу: «Ужас Твой да не потрясает меня. Тогда зови, и я буду отвечать, или буду говорить я, а Ты отвечай мне. Сколько у меня пороков и грехов? Покажи мне беззаконие мое и грех мой. Для чего скрываешь лице Твое, и считаешь меня врагом Тебе?» (Книга Иова 13:22–24).
Получается, Книга Иова, которую философы и историки цитировали на протяжении веков, была создана отцами Ветхого Завета не для того, чтобы Кьеркегор создал экзистенциализм и философию свободы от необходимости, от невозможного, а напротив, для того, чтобы показать невозможность, бессмысленность восстания против разума, против Всевышнего.
Самое главное, что меня поражает: и Кьеркегор, и Шестов уходят от правды Книги Иова, от того, что Книга Иова на самом деле была восстанием не против божественного, а восстанием против религиозного нигилизма, против попыток принизить моральную ценность божественного. Ведь Иов не просто призывает к суду на равных с Богом, но он призывает Бога, чтобы тот выслушал его, выслушал его правду.
Компромисс и покаяние
Что здесь важно и о чем никто никогда не говорил, комментируя Книгу Иова? Иов, с одной стороны, восстает против мук, которые на него, невинного, ниспослал Бог, но он в то же время готов к компромиссу. Во всех комментариях, которые есть в истории философии, сокрыт обман. Непонятно, почему никто не говорит о том, что Бог помирился с Иовом и вернул все его богатства, вернул ему всех детей не за то, что у него хватило мужества восстать против Бога, а за то, что он в конце концов после бесед покаялся перед Богом и признал свою вину в том, что он навел хулу на Бога. Эти места Книги Иова очень важны.
Друзья Иова толкают его к примирению с Богом. Они ему говорят «Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен… Неужели Он, боясь тебя, вступит с тобою в состязание, пойдет судиться с тобою?» (Книга Иова 22:3–4).
И что в итоге? Как я уже сказал, и Кьеркегор, и Шестов считали: тот факт, что Бог простил Иову немыслимое, а именно обвинение Бога Иовом в истязании невиновного, является примером победы невозможного над возможным, является примером подлинного прорыва в вере. Отсюда и вся философия Льва Шестова, философия всех тех, кто вслед за Тертуллианом связывал веру в Бога с верой в абсурд, что подлинная вера возникает тогда, когда невозможное, абсурд побеждает возможное, побеждает разум.
Еще раз обращаю внимание, что при всей моральной твердости Иова и убеждении, что страдания, ниспосланные на него Богом, не оправданны, все-таки он говорит Богу, что согласен на компромисс с Ним; согласен, если Бог откроет свое лицо, найти вместе с Богом правду во всем, что происходит. Тут очень важны следующие слова Иова, когда он предлагает Богу стать на путь согласия: «Для чего мне терзать тело мое зубами моими и душу мою полагать в руку мою? Вот, Он убивает меня; но я буду надеяться; я желал бы только отстоять пути мои пред лицем Его! Вот, я завел судебное дело; знаю, что буду прав. Кто в состоянии оспорить меня?» (Книга Иова 13:14–19).
Дальше происходит то, что, как я сказал, нельзя простить философу: чтобы сохранить Иова как образ героя, который позволил себе невозможное, который позволил себе обвинить в грехах самого Бога, обрывать свой рассказ об общении мученика Бога с его друзьями и самим Богом, обрывать на том месте, где Иов предлагает Богу компромисс, предлагает ему выслушать его. Но ведь самое главное в этой книге и в этой истории происходит после того, как Иов попросил Бога послушать его.
Самое главное в этой книге состоит в том, что Иов, в конце концов, послушал совет своих друзей и отказывается от языка своего гнева. И самое главное: не соответствует тексту и духу Книги Иова убеждение Льва Шестова, что «Иов не приемлет назидания, он не слышит голос мудрости». И если для Льва Шестова в силу его ницшеанства не нужна сила мудрости, то для Иова, как показывает последняя страница его книги, голос мудрости, голос примирения с правдой жизни звучит все сильнее и сильнее. И нельзя не видеть: все попытки Льва Шестова создать особый образ Иова нужны ему для того, чтобы еще раз продемонстрировать свою верность ницшеанству, своему убеждению, что якобы «разуму не дано вершить человеческие судьбы». А Иов, отказавшийся от героизма, не был нужен философам.
Лев Шестов вслед за Сёреном Кьеркегора просто повторяет миф о возможности победить невозможное, о том, что именно вера в победу невозможного принесла Иову его счастье в старости. Как известно, в Книге Иова говорится, что со своими внуками и правнуками он прожил до 140 лет. Кстати, обращает на себя внимание, что в Ветхом Завете практически нет основы христианства, нет обещания вечной жизни, нет разговора об отделении тех, кто пойдет в рай, от тех, кто пойдет в ад и т. д. В Ветхом Завете благо для верующего – это прежде всего долголетие, даже не долголетие, а долгоденствие, то есть долгая активность жизни.
Здесь я хочу выделить жирным шрифтом то место в Книге Иова, в котором на самом деле заключена ее суть, тут мы слышим уже новый голос Иова, праведного израильтянина. После нескольких страниц текста, которые посвящены рассказу о наставлении Богом Иова, где Бог доказывает, что «нет столь отважного, который осмелился бы потревожить Меня», Бог говорит Иову «под всем небом всё Мое» (Книга Иова 41:2). И здесь как раз слышен голос прозревшего Иова, осознавшего, что смертный не может судиться с Богом и доказывать свою невиновность. «И отвечал Иов Господу и сказал: знаю, что Ты всё можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено. Кто сей, помрачающий Провидение, ничего не разумея? – Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал… Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (Книга Иова 42:1–6). Для Бога после этого раскаяния Иов стал «моим», а «на двух друзьях твоих, – говорил Господь, – горит гнев Мой… за то, что они говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов». Но гнев мой пройдет, говорил далее Бог.
Каков же итог всей этой долгой беседы с Богом? Никакого восстания против всемогущества Бога не было и быть не могло. Никакого абсурда, то есть победы немыслимого, невозможного над возможным не было. И всё как в сказке: «И возвратил Господь потерю Иова, когда он помолился за друзей своих; и дал Господь Иову вдвое больше того, что он имел прежде» (Книга Иова 42:10).
О том, что Бог вернул Иову все богатства, говорится у всех философов, которые Книгу Иова трактуют как доказательство возможности победы невозможного над возможным, как доказательство замены разума абсурдом для понимания сути божественного. При этом игнорируется самое главное в Книге Иова, а именно то, что Бог избавил Иова от страданий и вернул все его богатства не за его восстание против себя, не за его желание пригласить Бога на суд и судиться с ним как с равным, а за покаяние Иова, осознавшего греховность своей хулы против Бога, осознание того, что он обвинял Бога в том, что «крепкою рукою враждуешь против меня» (Книга Иова 30:21).
Не допустить победы абсурда
Всё говорит о том, что Книга Иова не давала оснований для того, что произошло в истории философской мысли, – сакрализация восстания невозможного против возможного. Книга Иова не давала оснований для посягательств на силу и достоинство разума; не давала оснований для посягательств на ту всесильную необходимость, которая управляет реальным миром и реальной жизнью; Книга Иова не давала оснований для выхода в мир, который противоречил разуму. На самом деле Книга Иова говорила о том, что древние евреи осознавали недопустимость победы абсурда, какого-либо умаления роли и значения разума в жизни человека. Не оказался Иов смелым и безудержным, с чем Кьеркегор связывал единственное «правильное отношение человека к Богу».
И какой урок можно вынести из этой истории с героизацией абсурда на основе Книги Иова? Трудно нам сейчас сказать, во имя чего отцы Ветхого Завета заложили в нее, в Книгу Иова, драму Иова, его превращение из героя в покаянного грешника. Книга Иова на самом деле разоблачает соблазны победы невозможного над возможным, восстает против желания создать мир особой свободы, в котором, о чем мечтал Лев Шестов, всё возможно. Книга Иова дискредитировала соблазны победы невозможного над возможным. По крайней мере ясно: отцы Ветхого Завета показали, что не нужен никакой абсурд, нет необходимости в насилии над истиной, над законами жизни для осознания божественной природы мира сего. Кстати, Бердяев и здесь проявил недостаточное знание Библии. Ведь если бы он увидел то, на что я обращаю внимание, а именно на то, что Иов в конце концов покаялся и примирился с Богом, у него бы появились дополнительные важные аргументы для доказательства того, что все Божественное находится здесь, на земле, в этом человеке как творении Божьем.
Тот факт, что жизнь настоящая для древних евреев играла куда большую роль, чем соблазны бессмертия, объясняет нам, почему в Ветхом Завете нет того, о чем говорит Новый Завет и на что обращает внимание наша церковь. В Ветхом Завете практически ничего не говорится о блаженстве вечной жизни и куда чаще звучит призыв к здравому смыслу, к разуму. Лев Шестов говорит, что Николай Бердяев не смог себе позволить то, что позволил себе Сёрен Кьеркегор, – мучения Иова, восставшего против разума. Не смог согласиться с тем, что «пред лицом Творца нет законов, нет «ты должен», нет принуждений, все цепи с человека падают – и преступления перестают существовать. Пред лицом Творца в человеке оживает подлинная, сотворенная Богом свобода, свобода, которая есть ничем не ограниченная, беспредельная возможность – как свобода самого Творца».
Этот текст показывает, что Льву Шестову потребовался миф о подвиге Иова не столько для доказательства всесилия абсурда, сколько для доказательства истинности Ницше, я имею в виду слова о том, что победа над разумом оправдывает все преступления. Это дословно Ницше, который как раз и говорил: если невозможно преодолеть силу необходимости, силу закона, то остается только взрыв против закона, оправдывающего преступления. Сам этот факт говорит о том, что с трактовкой вечного надо быть крайне осторожным, ибо, настаивая на приоритете вечного над временным, над земным, мы проповедуем нигилизм в отношении того, на чем на самом деле держится жизнь. И самое страшное, что видно у Льва Шестова, настаивая на всесилии абсурда, мы отрицаем право, мораль, даем свободу для выхода за рамки морали.
На мой взгляд, доказательство того, что христианство не стимулирует восстание против разума, очень важно для понимания нынешних русских споров о возможности и необходимости разрыва России с европейским. Как я пытался показать, сердцевиной европейской культуры и даже европейской религии было поклонение разуму и разумному. Нынешние патриоты с бородой не знают, что, объявляя войну Западу, они на самом деле объявляют войну основе человечности и человеческой культуры, они объявляют войну разуму. Кто был для древних греков главным и единственным Богом? Да, единственным, при всем их многобожии. Как говорит Анаксагор в своей книге «О природе»: «Всему в мире сообщает порядок и всему служит причиной Ум».
Все верно. Ум создал все человеческое, а умирание ума, которое мы наблюдаем сегодня, приведет к истреблению всего человеческого. Душа философа, говорил Сократ, «следуя разуму и постоянно в нем пребывая, созерцая истинное, божественное и непреложное и в нем обретая для себя пищу, полагает, что так именно должно жить».
В тексте Евангелия нет молебна Иисуса в адрес разума. Но в книге Гегеля «Жизнь Иисуса» мы находим отождествление божественного с разумом. «Только вера в разум, – якобы говорит Иисус, – позволит человеку выполнить свое высокое назначение. Разум не осуждает принуждение к инстинктам, но направляет и облагораживает их».
Логика отделения божественного, самого Христа от чуда воскрешения, от того, что трудно согласовать с разумом, у Гегеля повторяет нечто подобное категорическому императиву Канта. «То, что вы хотели бы здесь видеть общим законом для всех людей, в том числе и для вас, тем руководствуйтесь в своем поведении». Здесь Гегель идет вслед за заповедью Христа: «И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними».
Я бы советовал всем нынешним почвенническим миссионерам, кто призывает нас к восстанию против Европы, прочитать в Ветхом Завете Книгу Притчей Соломоновых. В этой книге практически десятки раз повторяется «блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум» (Книга Притчей Соломоновых 3:12). Как нигде, на мой взгляд, в этой книге видно стремление отцов Ветхого Завета повторить то, о чем говорил Анаксагор у древних греков, а именно стремление сказать, что Бог на самом деле есть закон, это мудрость, которая пронизывает все наше земное человеческое устройство.
В Книге Притчей Соломоновых все время говорится: если ты, человек, «ухо твое сделаешь внимательным к мудрости и наклонишь сердце твое к размышлению, если будешь призывать знание и взывать к разуму, если будешь искать его, как серебра, и отыскивать его, как сокровище, то уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге. Ибо Господь дает мудрость; из уст Его – знание и разум» (Книга Притчей Соломоновых 2:2–6).
Сейчас не время спорить о сути православия, о том, насколько его учение о Боге, о страданиях адекватны глубинной сути христианства. Но сегодня, когда в современной России так остро чувствуется необходимость воскрешения разума, на мой взгляд, является преступным и античеловечным наше нынешнее восстание против европейской культуры. Никуда мы не уйдем от того несомненного факта, о котором говорит европейская культура: не может быть человека и человеческого без уважения к истине, без уважения к разуму, без уважения к человеческой личности, без сознания, что человеческое – это прежде всего развитая душа, это способность к покаянию, к состраданию, это стремление творить добро.
Я думаю, что руководству РПЦ было бы важно не отрывать, как она делает сейчас, вечное от земного, от той жизни, которая есть, а напротив, как это делал Николай Бердяев, поднять ценность земного, человеческого. Сказать: если мы не сохраним всё человеческое, всё, что несет в себе европейская культура, мы не просто потеряем себя, мы потеряем будущее России.
