Игорь Хрекин Это было лето, кажется, 1986 года. Очередной Ташкентский международный кинофестиваль стран Азии, Африки и Латинской Америки. Две недели в солнечном городе с выездом на пару дней в Самарканд или Бухару. В самом разгаре была антиалкогольная кампания, и водка в чайханах подавалась в чайниках, которые стройными рядами охлаждались в рядом журчащих арыках.
Ее звали Эльвира - неотразимое 17-летнее создание, метисочка узбекской крови с татарской. Мы с ней гуляли по городу, и она мне показывала и рассказывала о Ташкенте. То страшное землетрясение для нее было что библейский потоп, который произошел задолго до ее рождения, но, показывая мне остатки глинобитного города и медресе, она не забыла упомянуть о том дебоше природы и показать его следы. По причине палящего солнца и дневной занятости на фестивале гуляли мы с ней по городу в основном вечерами и ночами. Но, может, пару раз это случалось и днем - мне и живой город посмотреть хотелось. Какой русский не пожелает взглянуть на восточный базар? Вот и я напросился... Жара стояла такая, что, казалось, плавился не только асфальт, но и бордюрный камень. И когда уже от пестроты и цветастости базара, от перекрывающих любой шум предложений торговцев, от их перебранок и палящего солнца вскипевшие мозги со свистом стали вырываться из ушей и готовы были снести крышку черепа, где-то далеко, над головами толпящегося народа, я увидел оборванный, грязный и мятый бумажный "транспарант", прикрепленный к неотесанной палке, на котором корявыми буквами было написано волшебное слово: "МОРОЖЕНОЕ".
- Давай по мороженому? - предложил я спутнице.
- Ну, только если ты этого очень хочешь... - как-то загадочно-скептически улыбнулась она в ответ, старательно акцентировав это "очень". Я это почувствовал, но подвоха не заметил. Не ожидая никакого коварства судьбы, я уверенно направился к притягательному транспаранту, увлекая с собой прелестное создание. Пробившись сквозь толпу, я увидел старую, полную, мягко говоря, не очень опрятную узбечку, которая и торговала мороженым. Она стояла на самом пекле, одетая в засаленную ватную стеганную телогрейку, из дыр которой пробивались клоки серой ваты. Перед ней стоял громадный алюминиевый бидон, которые бывают на молочных фермах. Длинным половником она зачерпывала из бидона сливочное мороженое и, накладывая его в керамические пиалы, раздавала окружающим.
- Будешь? - спросил я свою спутницу, доставая горсть мелочи.
- Я подозреваю, что и ты не будешь... - старательно выговорила она сквозь коварную улыбку. Сунув продавщице деньги, я, вожделея, ждал своей порции мороженого. Все пять пиал были заняты. Только тут меня впервые посетила мысль: "А как она их моет?" Воды поблизости не наблюдалось...
Наконец в руке мороженщицы оказалась освободившаяся пиала. Она, не теряя времени, тут же шлепнула в нее мою порцию мороженого и с добрейшей улыбкой подала мне.
- А вы ее не моете? - растерялся я.
- А что ее мыть-то? Разве она грязная?! - искренне удивилась продавщица. Рядом довольно хихикала Эльвира.
- Конечно! - удивился я, что это надо объяснять. - Из нее же только что ели!
- Но там же было мороженое! Причем - то же самое! - начинала терять терпение продавщица. Но увидев, что я не слишком тороплюсь принять от нее пиалу, в сердцах вывернула ее содержимое обратно в бидон. Свирепо взглянув на меня, она смачно харкнула в пиалу и тщательно, насухо протерла ее засаленной полой своей рваной телогрейки. После чего поднесла "чистую" пиалу к моему лицу, раздраженно и с вызовом спросив меня:
- Теперь чисто?! - Эльвира уже хохотала в голос, держась за живот.
Мне оставалось только поблагодарить мороженщицу, и хохочущая очаровательная Эльвира увела совершенно растерявшегося меня в ташкентское пекло.
