Александр Рапопорт Юрий Бродский. Соловки. Двадцать лет Особого Назначения. - М.: РОССПЭН, 2002, 528 с.
"- Взять бы этого Канта, да за такие доказательства года на три в Соловки! - совершенно неожиданно бухнул Иван Николаевич.
- Иван! - сконфузившись, шепнул Берлиоз".
Соловки появляются на первых страницах "Мастера и Маргариты" не случайно. В двадцатые годы они стали первым "заповедником" репрессированных. Упоминать о них следовало шепотом. Повысить голос удавалось разве что литературным персонажам.
Книга "Соловки. Двадцать лет Особого Назначения" - итог тридцатилетней работы профессионального фотографа, исследователя Соловков Юрия Бродского. Чтобы ее проделать, автор даже переехал жить на архипелаг. Здесь более семисот иллюстраций: природа ссыльного края, архивные снимки, статьи из соловецкой прессы, афиши лагерных спектаклей, самодельные предметы быта... Опубликован огромный фактический материал. Соловецкая летопись складывается из писем и воспоминаний узников, директив лагерного начальства, цитат из следственных дел и закрытой служебной переписки.
Изучив книгу, понимаешь, что Соловки были опытным полигоном, где вырабатывались нормы и методы, позже широко примененные в ГУЛАГе. Организация работы и быта зэков, виды наказаний, изощренные приемы допросов и психологического подавления, режимы охраны, как расстреливать и прятать трупы - вся эта машинерия зла изобреталась там. Масштабы полигона впечатляют. С 1920 по 1939 год, до его расформирования по приказу Берии, Соловецкий лагерь особого назначения и связанные с ним карельские лагеря прошли без малого миллион человек. Лишь избранным посчастливилось вернуться, и почти все из спасшихся не смогли удержаться от воспоминаний. Видимо, тяжела оказалась для памяти эта ноша.
Один из них, Борис Седерхольм, описывает свой нескончаемый лагерный день: "Невыносимое мучение - идти втроем по болоту, держа в руках смычку рельсового полотна весом в сто шестьдесят килограмм. К десяти часам три старика совершенно выбились из сил. Один из них, Колокольцев... лег на землю со словами: "Убейте меня лучше! Я больше не в силах!.." Колокольцев умер от разрыва сердца около четырех часов утра".
Но было на Соловках и то, что укрепляло дух людей, не давало пропасть их талантам и профессиональным навыкам. Одни писали статьи в лагерную газету, другие, как знаток древних языков Владимир Кривош-Неманич, обслуживали метеорологическую станцию, кто-то лицедействовал в театре. На продуваемых вьюгами страха подмостках ставили не только "На дне". В оперетте "Тайны гарема" с зэками играли дети комсостава Соловецкого особого полка. Страшные издевательства и просветы мимолетного братства странно соседствовали. Впрочем, пока на Соловках не водрузили красный флаг, здесь пять веков шла удивительная монастырская жизнь, с большим налаженным хозяйством и торговлей, своими бунтами и государевыми заключенными. Бродский пишет и о ней, не разделяя историю Соловков на до и после, соблюдая традицию.
Материальные свидетельства того времени исчезают. Часто стараниями людей, заинтересованных в исчезновении. Памятники истории заменяются муляжами, "новоделом". Цифры и факты утаиваются. Задним числом историю стремятся поправить. На Соловках все это тоже происходит. Единственный способ вылечить память - написать и издать книгу.
