Глазами и фоторезаком

Поэту редко везет с другими языками, с языками, на которых он не пишет. Не везет пока с русским и Тумасу Транстремеру. Как убедить русского читателя, что это крупный европейский поэт? Восхищенно простонав что-то насчет метафор, которыми полна его поэзия? Но метафорами нас не удивишь. Метафоры, как бы ни хороши они были, только средство. Карл Гейнц Борер объявляет их средством для построения "утопии мгновения", а Ларс Густафсон поэтом такого вида утопии считает Транстремера.

(Здесь и далее перевод мой. - А.П.)

<...> Ларс Густафсон пишет:

"Невероятное мгновение - средство вернуть достоинство повседневности: уже одна эта авторская позиция говорит, что поэт - один из нас; с нами у него то общее, что он живет в нашем времени, и, кроме того, он обладает даром - воспринимать. Поэтому он и критик нашего времени, но не в тривиальном смысле, не в смысле формулирования лозунгов. Но прежде всего потому, что его поэтика с его скрывающей в себе какую-то тайну техникой стиха всегда стремится утешить нас: эта действительность с ее угрозами человеку и подавлением его - не единственная реальность". Инструментом для такого алхимического преображения у Транстремера... сиюминутной обыденности в райское золото Густафсон и считает метафору.

Владеет метафорой Транстремер действительно превосходно.

Однако, дополняя мысль Борера-Густафсона и переворачивая ее, я бы сказал, что все наоборот. Не Транстремер владеет метафорой, а она - им. Транстремер - инструмент, метафора - не невероятность мгновения, а мгновение схваченной с помощью метафоры реальности. Реальность столь "мгновенна", что как бы выхвачена из вечности, так что образы, увиденные поэтом и допущенные в действительность стиха, получают характер "картинки поверх картинки", характер аппликации. Они "сплющены", плоскостны - и вместе с тем зримы и ярки. Но эта плоскостность - не что иное, как ось нового измерения.

Здесь каждый образ располагается как бы поверх предыдущего и в то же рядом с ним, нарушая все привычные представления о так называемой драматургии стиха.

Вот что действительно ново в Европе. Пока другие занимаются филологическими вывертами или интеллектуальными играми (а у нас еще и отжившим академизмом или эпатирующе-иронизирующими сальностями-банальностями), настоящая поэзия находит новые, чисто поэтические средства для выражения самой себя. Средства эти лежат в сфере вербального, хотя и обогащенного визуальным восприятием. Но поскольку теперь для поэзии несравнимо важнее мгновение, а не, скажем, логическое развитие, или сюжет, или сценарий, то на первый план выходит умение работать с кадром, мастерство монтажа. Теперь поэту нужно хорошо работать глазами и фоторезаком. От этого стихотворение не превращается в абсурд. Логика в нем также присутствует, но эта другая логика, композиция никуда не делась, но это другая композиция. Стихотворение, говоря словами Льва Выготского, переживает процесс "интериоризации", включения в себя, переживания внутри себя, усвоения истории, истории искусств, истории того, "как это делается".

В разные века роль лидера брали на себя разные виды искусства. Поэзия, на протяжении всего ХХ века плетущаяся в хвосте музыки и живописи, тоскует по своему центральному, направляющему положению. Синтез искусств, о котором мечтали романтики, возможен в слове. Но идти к нему надо через слово, а не через нагромождение разновидовых приемов, как это было еще раньше у Вагнера. Отравленным цветком для юношества назвал его оперы Ницше и был прав - в том смысле, что путь оказался тупиковым, никуда не ведущим.

От одной утопии к другой вынуждено двигаться искусство с момента потери сакральности, выпадения из ансамбля сакрального пространства, создаваемого (часто анонимными) средневековыми мастерами. По-видимому, и стремление к синтезу искусств у романтиков продиктовано такой (не всегда осознанной) тоской по утерянному сакральному пространству. Но синтез может происходить и внутри стиха, нужно только увидеть искусство слова как синтезирующее искусство. Если рассматривать этот процесс исторически, то путь тут такой: аллегория - символ - синтез реальностей (реальности как действительности и реальности стиха).

<...> Действительная новизна, как уже было сказано, не здесь. Транстремер, и не только он, может быть, только первая ласточка преображенной поэзии, достойной продолжить великие традиции. Но это уже движение.

Вот, например, стихотворение:

Слова (не все стихотворение!), словосочетания, отдельные фразы становятся действительностью откровения, предостережения, лозунга, краткого и емкого. Действительностью этого странного - бьющегося, пульсирующего, дрожащего под рукой! - рисунка словами. Вот где происходит перетекание одной реальности в другую! Вот где находятся истинные, повторимся, чисто поэтические способы существования материи стиха. Впечатление такое, что здесь действительно скрывается какая-то тайна - в технике ли стиха шведского мастера, в чем-то другом. Но она опровергает любые утопии, в том числе и "утопию мгновения" своей принципиальной и парадоксальной явленностью.