К вопросу о жанре

Когда-то (между 1975 и 1986 годами) я имела отношение к журналу "22", входила в редколлегию, лет шесть или семь была в нем редакционным сотрудником. В 1986 году в #48 издатели журнала (Александр Воронель и жена его Нинель) напечатали как бы мемуар Сергея Хмельницкого "Из чрева китова", который был прямой попыткой дискредитации А. Д. Синявского. /.../ Я разорвала отношения с Воронель-издатом (как в русской среде Израиля называют продукцию издательства "Москва-Иерусалим") сразу после этой публикации, поскольку вопреки уставу, принятому в "22", редколлегия при мне не обсуждала этот материал в заседаниях. /.../

Из текста Хмельницкого, помещенного в "22", следовало, что никакой разницы между ним, Хмельницким, и Синявским нет: обоим в студенческие годы, пришедшиеся на конец сталинщины, пришлось подписать бумагу о сотрудничестве с органами, и не важно, что один губил доносами ближайших друзей, а другой своими действиями спасал их. В ответ на Хмельницкого в журнал пришли письма от участников событий послевоенных лет, среди которых была та самая француженка Элен Пельтье, которую уберег Синявский, и те самые Брегель и Кабо, которых посадил Хмельницкий. В "22" всему этому потоку возмущений и возражений много места не нашлось. /┘/

В "Списке персонажей", составленном для "Вопросов литературы", Н.Воронель писания бывшего сексота и сегодня называет "свидетельскими показаниями Хмельницкого о связи А.Д. Синявского с КГБ". Словно она не знает ни о давно опубликованной в открытой печати гэбэшной директиве по дискредитации Синявского, ни об извинениях, принесенных ему в этой связи многолетним противником В.Е. Максимовым, ни о письмах участников и свидетелей, полученных ее же журналом. /.../

Разумеется, публика не обязана знать все перипетии того, что легко пустить по разряду эмигрантской склоки, но что, конечно, было существенным эпизодом литературно-общественной борьбы. Фактом этой борьбы было и само возникновение журнала "Синтаксис", тематика и проблематика статей которого сохраняют важность и значение и для дня сегодняшнего. Это в "Синтаксисе", в пионерских статьях Синявского, будущее России рассматривалось сквозь призму неизбежного выбора между очередной формой авторитаризма и попыткой обретения свободы. Дилемма обнаруживала себя во всем: не только в критике советской действительности, но и во внимании к набиравшему силу национализму, в обращении к опыту диссидентской правой, в указании на опасность религиозного фундаментализма и ограниченности "левого" мышления, и в том, что так называемый еврейский вопрос был взят как насущный русский вопрос, - и все это с первых номеров журнала, с 1978 года. Потому-то и возник "Синтаксис", что все эти и многие другие сюжеты и темы невозможно было обсудить ни в "Континенте", ни в "Вестнике РСХД", ни в "Гранях", ни в "Новом журнале". /.../

При мне в Иерусалиме в 1977 году обсуждалось намерение Синявских затеять собственное издание. Зачем? Н.Воронель приводит слова М.В. Розановой: "Чтобы меня боялись!" Я помню другое объяснение: "Потому что мы - одни. Потому что Синявскому негде печататься. И если он будет писать один в наш журнал, то значит, у нас будет журнал одного автора. Но найдутся и другие, которым негде печататься, которые не ходят в ногу... ну да, пусть, пусть у нас будет салон отверженных".

Мелочность эпизодов, мелкость восприятия, грязный тон говорят о портретисте больше, чем о портретируемом. Низкий уровень дискурса делает почти невозможным обсуждения литературных качеств этого произведения. Неужели, когда в журнал поступил текст Н. Воронель, у редакции не возник вопрос: к какому жанру отнести данное сочинение? Что перед ними: мемуар или пасквиль? Боюсь, что в определении жанра произошла ошибка. Это был не мемуар.

Н.Воронель пишет: "Андрей к нам не ездил... нас он сторонился...". Объяснение у нее наготове: сторонился - значит "он тогда делал карьеру в литературе и берег себя". Действительно, "берег"! И мы все знаем, чем это береженье кончилось: семилетним сроком. /.../

А чего стоит, например, утверждение о заимствовании Палиевским многих национально-культурных постулатов у раннего Синявского!

А лексика! "Двурушник", "с двойным дном", "бес лукавый" - пламенный привет от З.Кедриной с А.Васильевым (литераторы, выступавшие на стороне обвинения. - "EL-НГ")! Даже словом "перевертыш", взятым прямо из фельетона "Известий" времен процесса Синявского-Даниэля, Н.Воронель не брезгует. Синявский мечтал о побеге рукописей за границу, о потоке второй литературы, о прозе второй половины века, достойной той поэзии, которая была в первой. И он это сделал, открыл собою такой поток. У Н.Воронель об этом говорится так: "Вот он и утешал свою совесть, показывая властям кукиш в кармане".

И это печатает журнал "Вопросы литературы", хоть какой-то, но все же авторитет в определении историко-литературной перспективы! Словно ничего не было. Ни отваги, ни заслуги, ни полного творческого одиночества, ни огромного литературного труда!

Неоценимо и потому неоцененно то, что сделал Синявский! Он начал вторую половину ХХ века в русской прозе прямо с того места, где была оборвана серебряная нить. Ему мы обязаны стилистическим раскрепощением. В эпоху дремучей серьезности он восстановил в правах игру. /.../ До понимания и оценки сделанного им еще далеко. И не от Нинель Воронель ожидать исполнения такой задачи - не по ее силам.

Лондон