Триумф пародиста

Борис Гройс. Коммунистический постскриптум/ Пер. с нем. А.Фоменко. – М.: Ad Marginem, 2007, 128 с. ISBN S-91103-011-X

Какая же все-таки хрустально- чистая и нежно-трепетная душа у российских издателей и журналистов! Только из такой души могли быть исторгнуты проникновенные слова о рецензируемой книге нашего бывшего соотечественника, вышедшие, фигурально выражаясь, из-под вечного пера Яна Левченко в сетевом «Русском журнале»: «Первым делом блестящий писатель Борис Гройс адресует свое письмо скользящему взгляду, способному мгновенно выхватить из текста ключевые парадоксы, на которых он звенит, как струна на колках». Красиво, право слово, пробирает до нутра. И ведь верит, верит Левченко в то, что пишет. Святой человек. Или взять превосходную, нелицеприятную аттестацию Гройса замирающим перед ним сотрудником «Книжного обозрения» Андреем Мирошкиным: «Сегодня он – философская знаменитость европейского масштаба, авторитетнейший диагност современной культуры, подлинный гуру постмодернизма. Но изучает мыслитель и другие исторические эпохи. Так, вышедшая десять лет назад в Москве книга Гройса «Стиль Сталин» (о культурологических аспектах советского тоталитарного дискурса) стала интеллектуальным бестселлером».

Провинция не знает нюансов речи и потому пишет несколько топорно, зато откровенно («Деловой Ростов», № 554): «Гройс – один из немногих современных ученых, умеющих говорить о сложных проблемах искусства и философии простым и доступным широкой аудитории языком, в связи с чем его статьи и высказывания регулярно публикуются в европейской и российской прессе (в том числе в «Шпигеле» и «Эксперте»)». Фишка, однако, в том, что о «сложных проблемах искусства и философии» в принципе нельзя говорить просто и доступно: это та самая простота, которая хуже воровства. Другое дело, что в современных культурах место философов заступили медиаагенты, которые не мыслят сами, а варьируют и транслируют чужие мысли.

Как говорили в мои младые годы удалые молодцы-интеллектуалы, факир был пьян, но фокус все-таки удался. Удался фокус и Борису Гройсу, удался на славу. Никто из поименованных и из легиона других российских авторов, не устающих его славословить, никто из проницательных издателей, раз за разом предающих тиснению его тексты, – никто из этих благородных сеятелей доброго и вечного так и не понял самого главного в своем герое. Положа руку, пардон, на сердце, никакой он не писатель, не философ, не культурдиагност, не мыслитель, не гуру и даже не ученый. Он – прирожденный пародист. Аргументы-факты?

Возьмем в руки так называемый интеллектульный бестсселлер» Гройса под вагнерианским названием «Gesamtkunstwerk Сталин», неудачно переведенным как «Стиль Сталин» (вообще-то «Сталин как синтетическое произведение искусства»). Мог ли указанный Гройс даже в сладостном сне представить себе, что в России воспримут совершенно всерьез его работу о Сталине как демиурге новой культуры – работу, в которой не использован ни один текст самого Сталина, даже из разряда имеющих самое интимное отношение к трактуемому предмету? Повторяю, ни один. Но так в науке не бывает.

Далее. Только российские умственные работники могли не распознать пародическую природу «ученого» произведения о социалистическом реализме, в котором в качестве «официальных источников» цитируются не решения ЦК ВКП (б), а журналы «Искусство» (1949, № 5, 1952, № 1) и «Kunst und Literatur» (Berlin-Ost, 1953, № 1), по каковому органу печати странным образом воспроизводятся Маленков и мифическая «инструктивная статья» журнала «Вопросы философии» (инструктивные статьи публиковались только в «Правде» и «Большевике», но отнюдь не в периодическом издании с сомнительным названием «Вопросы┘»). Гройс-пародист прямо-таки глумится над простодушным читателем, когда пространно рассуждает о социалистическом реализме, совершенно не адресуясь к его истинным создателям – Сталину, Гронскому, Луначарскому, Жданову, Горькому, Фадееву, Юдину, Митину, Кирпотину. Нет, пародия – положительно жестокая штука.

К изложенному добавлю, что абсолютно пародической является центральная концепция книги «Gesamtkunstwerk Сталин» – рождение социалистического реализма из духа левого авангарда: «В новых обстоятельствах соцреализм использовал практически весь идейный багаж авангарда» (Гройс). Или: «Переход от авангарда к социалистическому реализму диктовался самой логикой развития идеи авангарда». Кого тут пародирует Гройс? Позднего Михаила Лифшица, одержимого антимодернизмом и заламывавшего руки относительно прикосновенности модернистских и авангардных художественных и литературных течений к формированию тоталитарной эстетики национал-социализма. Гройс лишь подставил на место национал-социализма сталинизм, на место Германии и Италии 30-х годов – Советский Союз. Лифшиц в своей нашумевшей статье «Почему я не модернист?» не обинуясь заявлял: «В официальном искусстве Третьей империи было немало обычной модернистской позы. Это фальшивое восстановление реальных форм часто напоминает мюнхенскую «новую вещественность» <┘> Нечего говорить об Италии, где официальное положение занимал футуризм Маринетти».

Мимоходом помечу: я считаю, что Лифшиц, равно как и его подражатель Гройс, фатально несправедлив к авангарду. Не буду ломиться в открытые двери и толковать о художественных достижениях авангарда. Остановлюсь лишь сугубо кратко на его соотношении с искусством соцреализма. Во-первых, социалистический реализм по своим ведущим установкам был несравненно ближе к буржуазной классике XIX века (ставка на жизнеподобие и народность, «революционный романтизм» и пр.), нежели к любой из школ «левого искусства» – к ЛЕФу ли, экспрессионизму, конструктивизму или же сюрреализму. Во-вторых, кроме левого авангарда имел место и правый (Готтфид Бенн или Эрнст Юнгер в Германии), который действительно внес свою лепту в формирование тоталитарной культуры и о котором надо говорить специально. В-третьих, не надо путать идейную эволюцию Маринетти или Ганса Йоста с историческими судьбами футуризма или экспрессионизма.

Исторической истины ради хочу публично признать: Борису Гройсу ныне по праву принадлежат лавры за лучшее пародирование Михаила Лифшица, которыми прежде был увенчан Александр Архангельский. В сравнении с пышным убором пародии Гройса пародия Архангельского немного блекнет: «Иоган-Ульрих Брудершафт родился примерно в первой половине начала второй четверти позапрошлого столетия. Значительно позже вышел его капитальный труд «Гармония прекрасного». Влияние этой книги на дальнейшее не было показано с исчерпывающей глубиной до пишущего эти строки. Тем приятней восполнить этот исторический пробел». Правда, порой мне сдается, что Архангельский пророчески спародировал пародический стиль Гройса: «Вместо того чтобы предпринимать попытку оспорить претензию Сталина на авторство, следует принять эту претензию всерьез и попытаться проанализировать искусство, на создание которого художник по имени Сталин претендовал. «Gesamtkunstwerk Сталин» и представляет собой такую попытку».

Сила Гройса как пародиста заключается в том, что в этом качестве (а у Гройса имеются и непародийные работы, коих я тут не касаюсь) он пишет по преимуществу о том, чего не знает и в чем не разбирается. И чего он не знает, то он выдумывает и рассказывает. Гройс – не мыслитель, а сказочник. Нарратор. Образцовым в этом смысле текстом Гройса является «Коммунистический постскриптум». Совершенно сказочными, придуманными прямо из головы являются фигурирующие здесь Платон, который якобы мыслит государство как язык, или Ницше в амплуа «самого последовательного демократического мыслителя». Платону тут вообще не повезло: «Коммунизм сталинского образца реализует платоновскую мечту о правлении философов, осуществляемом исключительно посредством языка, – оплошно полагает Гройс. – В платоновском государстве предполагалось специальное сословие стражей, которое осуществляет перевод языка философии в акты прямой власти, обеспечивающей единство этого государства. То же самое мы видим в сталинском государстве». Но это еще куда ни шло: кто-то сочтет сказанное натяжкой, кто-то – риторическим приемом, фигурой шкловского «остраннения». Но Гройс на этом не останавливается, его несет дальше и дальше: «Любой мало-мальски ответственный коммунистический руководитель считал себя в первую очередь философом». Не стоило бы возводить пародическую напраслину на ответственных коммунистических руководителей: к философам себя причисляли лишь первые и финальные из них – Ленин и Сталин, Горбачев и Зюганов. Но ни Хрущев, ни Брежнев, ни Андропов, ни Черненко себя таковыми не считали. Относительно трех последних могу подтвердить это как исторический свидетель.

Но будем справедливы к автору: он снисходит к читателю, роняя намек на пародийную природу своего нового опуса. Природу, которая выдает себя уже в его названии, травестирующем «Коммунистический манифест»: «Тотальная логика диалектического материализма была блестяще спародирована Оруэллом в романе «1984». Однако блеск этой пародии не должен скрывать от нас тот факт, что он представляет собой не что иное, как отражение той ослепительности, источником которой служит парадоксальная мысль». К сожалению, в случае Гройса «блеск как отражение ослепительности» получился довольно тусклым (за исключением последней главы), потому что автор ничего не понимает ни в коммунизме, ни в марксизме, ни в диалектике, о которых он рассуждает и чьим присвоенным сиянием он намеревается литературно спастись.

Ну нельзя же судить о столь значительных штуках, обходясь лишь парадоксами оснований математики, открытыми в начале ХХ века («Со времен Рассела и Гёделя мы знаем, что математика тоже парадоксальна»). Парадокс вообще маркирует для Гройса философский разум в отличие от разума софистического, которому свойственны логическая корректность и риторическая правильность. К сожалению, он не может воспользоваться этой хотя и не новой (см. Кьеркегор), но все же не тривиальной мыслью, так как его представления, например, о диалектике слишком схематичны: для Гройса диалектика равносильна узаконению формально-логического противоречия.

Но проблема состоит в том, что диалектика, даже у Гегеля («Феноменология духа»), не есть логика, пусть даже парадоксальная, а есть теория сознания (Лукач), или, в моем понимании, теория систем, которые в качестве элемента включают в себя сознание. Соответственно диалектические противоположности суть не утверждение и отрицание этого утверждения (А и не-А), а исторические силы, противоборствующие в рамках подобных систем. Отсюда следует, между прочим, что не может быть верифицировано восхитившее российских рецензентов «Коммунистического постскриптума» определение «логики внутрипартийных дискуссий» 20–30-х годов в СССР: «Уклон расценивался как таковой не на основании того мнения, которое высказывали его представители, а как следствие их отказа признать истинным противоположное мнение. Поэтому уклонисты дисквалифицировались за «односторонность». Действительно, все их требования уже приняты генеральной линией, все их идеи интегрированы и учтены в господствующем парадоксе. Спрашивается, чего же еще хотят уклонисты?»

Может быть, это остроумно, но исторически нерелевантно: Гройса подводит его застарелая любовь к брошюрам общества «Знание» – он, судя по «Коммунистическому постскриптуму», даже толком не знает, когда в Советской России кончились внутрипартийные дискуссии и началось разоблачение представителей «право-левой оппозиции».

Фирменный жест пародиста состоит в том, чтобы оставаться совершенно невозмутимым и удерживать докторальное выражение авторского лица, неся при этом всяческую ахинею. Ну, например, изрекая такую нелепость: «Руководство коммунистических государств знало, что не имеет в своем распоряжении ничего, кроме языка, – и если потеряет контроль над ним, то потеряет и все остальное». Данное утверждение Гройса (а из подобных утверждений на 99 процентов и состоит «Коммунистический постскриптум») имеет то интересное свойство, что противоположное ему суждение верно в гораздо большей степени: руководство коммунистических государств знало, что оно имеет в своем распоряжении все, кроме языка. Язык принадлежит всем вместе и никому в отдельности. В самом деле, нельзя же в непародических целях говорить нечто подобное после Макса Вебера с его классическим определением государства: «Государство есть то человеческое сообщество, которое внутри определенной области с успехом претендует на монополию легитимного физического насилия». Никакому государству на земле между тем еще не удавалось установить монополию на язык, и именно в силу того характера языка, который так магнетизирует Гройса: «Автореферентность – неустранимое свойство языка». Говоря о чем-то, мы одновременно говорим и о том, каким образом мы об этом говорим. Это сводит в могилу любую тоталитарную языковую утопию, любой «новояз». А вместе с ними и главное пародическое допущение Гройса: «Политика оперирует словами».

О том, что политика оперирует вовсе не словами, свидетельствует драматический опыт самореформирования Советского Союза, в результате которого он отправился в небытие. Этому опыту посвящена единственная глава труда Бориса Гройса, которая трансцендирует жанр пародии. Речь идет о последней главе книги «Философская власть: управление метанойей». Автор здесь ухватил ключевой мотив Марксова коммунистического проекта, который Маркс сформулировал в своих «Тезисах о Фейербахе» (3-й тезис): «Материалистическое учение об изменении обстоятельств и воспитании забывает, что обстоятельства изменяются людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан <┘> Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности, или самоизменения, может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика».

Собственно, данные слова Маркса показывают подлинный исток коммунистического проекта: таковым было вовсе не «Государство» Платона, а Новый Завет и первые слова Иисуса, обращенные к миру и человечеству: «Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное» (Мф.: 4, 17). На свой манер Иисус поставил самый главный вопрос – вопрос о покаянии, обращении, революции человека. Тот же самый вопрос, который волновал молодого Маркса. И с которым не справился тот «реальный социализм», созданный в СССР.

И я целиком солидаризируюсь с непародической дефиницией Бориса Гройса, которая является оправданием его книги и времени, потраченного на ее чтение: «Советская власть представляла собой прежде всего управление метанойей». Ведь когда это управление обнаружило свою неэффективность, Советский Союз освободил историческую сцену. Вывод об этом и является подлинным интеллектуальным триумфом пародиста Бориса Гройса.