Виктория Шохина В сентябре 1957 года в американском издательстве Viking вышел роман Джека Керуака «На дороге». К славному юбилею то же издательство выпустило полную версию романа - «On the Road: The Original Scroll». Текст был восстановлен по рукописи, существующей в виде 36-метрового рулона бумаги для телетайпа. В мае 2001 года этот свиток, сам по себе артефакт, был продан на аукционе Christie’s за рекордную цену – 2,2 млн. долл. (для сравнения: рукопись «Процесса» Кафки ушла в 1989 году за 1,9 млн. долл.). Покупателем стал футбольный судья, владелец футбольной команды Indianapolis Colts Джеймс Ирсэй.Так одно из культовых сочинений поколения Beat (два других – поэма «Вопль» (1955) Аллена Гинсберга и «Голый завтрак» (1959) Уильяма Берроуза) получило свою цену. Этот рекорд до сих пор остается непревзойденным.
Сам Керуак уподоблял рукопись на рулоне футбольному полю. Аллен Гинсберг поэтически сравнивал ее с дорогой, бегущей вперед. «Первоначальная сумасшедшая версия гораздо значительнее, чем то, что опубликовано... – говорил он. – И когда-нибудь, когда все умрут, ее опубликуют такой, какая она есть».
Все умерли. И раньше всех – Джек Керуак.
Поколение Beat
А начиналось все в кампусе Колумбийского университета. Весной 1944 года там сошлись студент Аллен Гинсберг, бывший студент Джек Керуак и Уильям Берроуз, он был на 10 с лишним лет старше остальных, но вряд ли взрослее. Компания была литературной и интеллектуальной, но вокруг крутились проститутки, драгдилеры и прочие сомнительные личности.
Герберт Ханке, наркоман, педераст и, кажется, любовник Берроуза, сказал как-то: «Man, I’m beat┘» «Я сразу понял, что он имел в виду», – вспоминал Джек Керуак. В разговоре с Джоном Холмсом он определил себя и своих друзей как поколение Beаt и тем возвел случайное слово из уличного жаргона на уровень религии.
«This is а Beаt Generаtion» – назвал свою статью Джон Холмс. Она была напечатана в New York Times Magazine в 1952 году. Это был уже манифест: в нем проводилось различие между Поколением Lost и Поколением Beаt, для которых «отсутствие личных и социальных ценностей – не повод сотрясать основы, но проблема, требующая ежедневного разрешения. Как жить для них гораздо важнее, нежели зачем». Холмс также стал автором первого опубликованного романа о поколении – «Иди» (Go. 1952), Джек Керуак проходит там под именем Жене Пастернака, соединяя в себе французского либертина и советского поэта.
Поколение Beat предъявило себя миру.
Считалось, что они были разбиты изначально потому, что отстаивали права «естественного человека» и прославляли его «органичную святость» в противовес ценностям нормальных американцев, squares, обывателей, пораженных конформизмом и консьюмеризмом.
Кроме того, поколение Beat несло в самом себе некую разбитость – заряд разрушения. Однако Керуаку хотелось привнести в определение позитивный смысл, и он стал связывать слово beаt с beаtific (блаженный) и beаtitude (блаженство), подразумевая под этим прежде всего блаженное приятие мира («Мы любим абсолютно все, Билла Грехема, яблочный пирог, Эйзенхауэра... Мы идем в авангарде новой религии»). А также с upbeat (ликование) и джазовым of being on the beat (быть в ударе).
Слово «битник» появилось после того, как в небо взлетел советский спутник. Один журналист просто скрестил Sputnic и Beat. Подразумевалось, что битники находятся далеко за пределами обычного мира, как спутник, и, «возможно, прокоммунистически настроены».
В обиходе осталось слово «битник», хотя Керуаку и его товарищам оно не нравилось. «Я не битник, я католик», – говорил Керуак.
Мальчик из Лоуэлла
Джек Керуак (р. 12.03.1922) рос в католической семье. Его родители, канадские французы, приехали в Лоуэлл (штат Массачусетс) из Квебека в поисках лучшей доли. Из троих детей (два мальчика и девочка) Джек был младшим. Его брат Жерар умер в возрасте девяти лет, Джеку тогда было всего четыре. О брате он думал с любовью всю свою жизнь и верил, что Жерар стал его ангелом-хранителем. Брату посвящено самое его трогательное сочинение – роман «Видения Жерара» (1963).
В семье говорили на квебекском французском (joual). Английский Джек начал учить как второй язык, когда пошел в школу. Его отец владел небольшой типографией, издавал газету «Прожектор». Он был человеком экстравагантным, любил бары и скачки, пил. Когда Джеку было 14, отец разорился. Но главной в семье была мать, властная женщина, истовая католичка. Джек подчинялся матери во всем. Или – почти во всем.
В старших классах Джек стал достопримечательностью Лоуэлла благодаря своим спортивным достижениям, особенно хорошо он играл в футбол. После окончания Иезуитского колледжа он решил осуществить свою мечту – стать писателем – и поступил в Колумбийский университет изучать литературу. Но во время игры в футбол повредил ногу, поссорился с тренером и бросил университет.
Потом он ходил матросом на кораблях торгового флота, а в 1942 году записался в ВМФ – шла Вторая мировая война. Однако через полгода его комиссовали с диагнозом «шизофрения». Керуак говорил потом, что диагноз ему поставили из-за того, что он сказал, что не будет убивать. Вообще среди битников (как и среди сюрреалистов, которым они отчасти наследовали) многие были с диагнозом. Или с тюремным сроком. В социум они вписывались плохо.
В 1944 году Керуак появляется в Колумбийском университете в надежде восстановиться. В его багаже роман «Брат мой море» (не опубликован), энное количество стихов и твердое желание стать Великим Американским Писателем.
Три товарища
Компания «колумбийцев» могла служить хорошей иллюстраций к теории «плавильного котла»: еврей Гинсберг, белый англосакс-протестант (wasp) Берроуз и француз-католик Керуак.
Керуак был самым спокойным и самым правильным, если так можно сказать о человеке с диагнозом и алкоголике, принимающем к тому же наркотики. Но все равно в нем чувствовался стержень. Окружающих он удивлял работоспособностью, умением соблюдать рабочий режим и пунктуальностью, с которой считал, сколько слов написал в этот день (терзаясь притом сомнениями, имеет ли он право писать, когда его мать работает на фабрике).
Он был сугубо литературным человеком. И побуждал к творчеству своих друзей. Гинсберг говорил, что узнал о поэзии больше всего от Керуака, нежели от кого-то еще. Берроуз называл Керуака своим главным источником вдохновения при работе над «Голым завтраком».
Собирались чаще всего у девушек – Джоан Воллмер и Эди Паркер. Пили, курили травку, закидывались, кололись. И говорили, говорили, говорили, ночами напролет, обо всем, и больше всего – о литературе.
В Джоан были влюблены многие, но она предпочла всем Берроуза (который вообще-то предпочитал мужчин), Эди была девушкой Керуака.
Был там еще Люсьен Карр, красивый мальчик, изящный, волоокий блондин, элегантный, как Оскар Уайльд. В августе 1944-го этот белокурый ангел убил человека. Вроде бы тот его слишком активно домогался, и Люсьен пустил в ход скаутский ножик, а тело сбросил в Гудзон. Керуак помог товарищу спрятать оружие преступления. Берроуз благоразумно советовал сдаться полиции, но друзья вместо этого напились, а потом отправились в Музей современного искусства. На следующий день всех троих арестовали. Керуака и Берроуза – как соучастников преступления.
Семья Берроуза сразу же внесла за него залог. Отец Керука из педагогических соображении вносить залог отказался – это сделали родители Эди Паркер. И Керуаку, как честному человеку, пришлось на ней жениться. Брак продлился два месяца.
Дело Карра попало на страницы газет – так прозвенели первые звоночки известности, пусть и с криминальным флером. Впрочем, это не должно было никого смущать: преступный мир тянул битников к себе как магнит. Там они искали и находили хипстеров, которые должны были научить их пробиваться к «высшей реальности», как выражался Гинсберг.
Да и сами битники не раз оказывались не в ладах с законом. Так, Гинсберга застукали с краденым. Благоразумный Берроуз попадал в тюрьму за наркотики, за занятие любовью в публичном месте. Пиком его криминальной биографии стало убийство жены: они вроде бы играли в Вильгельма Телля, и он, пытаясь попасть в стакан на голове Джоан, промахнулся. Этот трагический случай Керуак опишет в своем последнем романе «Тщеславие Дулуоза» (1968).
Ну а тогда, во второй половине 1940-х, он писал роман «Городок и город» – списывал его с жизни. Дабы включилось «новое восприятие», он начал принимать бензедрин, за что поплатился здоровьем – заработал тромбофлебит.
«Городок и город» (1950) – первая опубликованная книга Керуака.Там уже присутствует под псевдонимами вся его компания. Роман, написанный в традиционной манере, хвалили критики, но продавался он плохо.
Святой придурок
Идол и кумир поколения Beat, Нил Кэссиди (1926–1968) не был ни писателем, ни интеллектуалом. Сын алкоголика, никогда не видевший матери (она умерла вскоре после его рождения), он провел часть своей недолгой жизни в исправительных заведениях. Согласно романтической версии он угонял машины не ради выгоды, ради самоутверждения. И чтобы покататься с девочками.
В круг битников Нил Кэссиди попал случайно: его знакомый из Денвера был студентом Колумбийского университета. Нил писал ему из колонии. Прочитав эти письма, Керуак и Гинсберг заинтересовались необычным пареньком. После освобождения Кэссиди вместе с 16-летней женой приехал в Нью-Йорк. Когда Гинсберг и Керуак пришли к нему знакомиться – он остановился на съемной квартире в Гарлеме, – Кэссиди вышел к ним совершенно голый, он как раз занимался любовью. Это впечатлило. Еще больше Керуака впечатлило их физическое сходство: он как будто посмотрел в зеркало. Разве что Кэссиди был чуть ниже ростом. А в остальном┘
Нил Кэссиди обладал невероятным обаянием, любил женщин, не пренебрегал и мужскими ласками. Сексуальный драйв был одним из его многочисленных (хотя и однообразных) достоинств. Он, как настоящая проститутка, умел становиться тем, кого хотел в нем видеть тот или иной «клиент». Но, как считают американские литературоведы, без него не было бы поколения Beat.
Именно в Нила Кэссиди без памяти влюбился Аллен Гинсберг (их связь длилась с перерывами лет 20) и воспел его в поэме «Вопль»: «Н.К., тайный герой этих стихов, знатный е┘рь и Адонис из/ Денвера – да будет благословенна память о твоих бесчисленных/ жертвах, трахнутых на пустых автостоянках и в бытовках столовых,/ на скрипучих креслах кинотеатров, на горных вершинах, в пещерах/ или о кобылястых официантках, задиравших юбки в кюветах┘» (перевод И.Кормильцева). В свою очередь Кэссиди объяснял связь с Гинсбергом необходимостью пополнить образование, он очень хотел стать интеллектуалом.
Но он был интересен битникам в качестве настоящего хипстера, что означало: презирать условности; жить полной жизнью, смакуя каждое мгновение; думать о том, как жить, а не зачем. Как потом красиво объяснил Норман Мейлер, психологически хипстер всегда вне закона, в состоянии экстремальности. Но зато каждая страница его жизни насыщеннее, чем у обычных людей.
Битники чувствовали себя вечными чужаками среди традиционных ценностей. И – преодолевали отчужденность предельными, а то и запредельными способами. Тогда в Америке гомосексуализм воспринимался как болезненное извращение, граничащее с преступлением (хотя 121-й статьи там не было). Быть гомосексуалистом означало быть аутсайдером, что совпадало с самоощущением битников. Кроме того, они делали свою жизнь, оглядываясь на опыт почитаемых ими Рембо и Верлена. И великого Уитмена. Ну и, конечно, в соответствии со своими наклонностями.
Гинсберг, кажется, просто боялся вагины, предпочитая «жестокое и нежное удовольствие анального секса». Он сумел претворить гомосексуальность в высокую поэзию – так, что традиционная ориентация выглядела пошлостью. Чего стоит образ «гетеросексуального доллара» в «Вопле»!
Берроуз, сойдясь с Джоан, как бы переориентировался, но от гомоэротических радостей никогда не отказывался. Керуак и Кэссиди, без конца менявшие жен и любовниц, были нормальными бисексуалами. И конечно, в крепкой мужской дружбе этих двух католиков (на чем настаивал Керуак) гомосексуальный подтекст присутствовал. Кроме того, одно время Керуак сходил с ума от любви к Берроузу.
Битники стали провозвестниками будущей (гомо)сексуальной революции. «Гомосексуальность битников иная, нежели у денди из южных штатов, этих последних... адептов аристократической педерастии в европейском стиле... Она революционна в своей правоте, в своей решимости быть демократической, даже рискуя выглядеть по-люмпенски, – это гомосексуальность для миллионов», – писал Лесли Фидлер.
Начало
Летом 1947-го Керуак, прервав работу над «Городком и городом», отправился автостопом на Запад. Во время путешествия он задумал роман, который мог бы передать всю энергию и витальность Америки. В Ниле Кэссиди он видел героя, который мог воплотить эту идею, – ведь Кэссиди был сама энергия, пусть часто и бестолковая.
Кэссиди – со всеми своими закидонами, безумствами и пустыми авантюрами – всегда интересовал Керуака как предмет литературы. По-человечески же он довольно быстро разочаровался в своем герое, хотя устоять перед его напором и обаянием не мог. До тех пор, пока однажды в Мексике Кэссидине бросил его, больного дизентерией, одного. Но и это еще не был конец дружбы, тем более – романа.
Там, в Мексике, в доме Берроузов, Керуак курил марихуану, кололся морфием – обстановка способствовала. Наконец, совершенно больной, он возвращается в Нью-Йорк. И тесно сходится с Биллом Каннастрой, таким же забубенным хипстером, как Кэссиди. Хорошее образование (Гарвардская школа права) и престижная работа (в издательстве) ничуть не мешали Каннастре безумствовать. Он танцевал на разбитом стекле, лазил на высоком этаже из одного окна в другое, допивался до белочки и т.п. Летом 1950-го он решил выйти из вагона метро на ходу – и разбился насмерть. Керуак женился на его вдове.
Оргазм non-stop
Но Нил Кэссиди не исчезает из жизни Керуака, он слишком много значит для писателя. Именно Кэссиди пробудил в нем охоту к перемене мест, без чего не было бы романа «На дороге». Он же стал главным героем этого романа.
В начале их дружбы Кэссиди хотел, чтобы Керуак научил его писать. Писать книги он так и не научился, единственное его сочинение – неоконченная автобиография «Первая треть» – было издано после его смерти. Но зато Кэссиди умел (и любил) писать письма. В декабре 1950 года он прислал Керуаку очередное письмо, известное как «письмо Джоан Андерсон», или «Великое Сексуальное Письмо». Письмо состояло из одного предложения на 40 страниц, без знаков препинания и абзацев. Керуак понял: это то, что надо. Он совместил «изумительные по свободе изложения письма Нила Кэссиди» с принципами джазовой импровизации. И назвал свой метод «спонтанной прозой».
Метод подразумевал безыскусность. Пиши как пишется, без абзацев, пунктуации и т.п., освободи подсознание, не прерывайся, не редактируй, подчиняйся только ритму, импровизируй, как джазист. Помни: первая мысль – самая точная. Записывай слова, как только они возникают. Собственно, именно так, «чем случайней, тем вернее, слагаются стихи навзрыд». Что касается прозы, то схожим образом создавалась литература потока сознания, автоматическое письмо сюрреалистов и (французский) новый роман, современный Керуаку.
Согласно апокрифу роман «На дороге» Керуак писал в апреле 1951-го, в течение трех недель, подстегивая себя кофе и бензедрином. Он стучал на машинке, как джазмен, импровизирующий на рояле.
Конец рукописи отсутствует. Рукой автора написано: «Съедено Патчки, собакой», – это кокер-спаниэль Люсьена Карра, на квартире которого Керуак творил.
Однако на самом деле бензедрина не было – был только кофе. Мысли и слова тоже были далеко не первыми – начиная с 1947 года Керуак вел дневник и записные книжки, собирая случаи из жизни, впечатления, характеристики и т.п. Их-то он и использовал при работе над романом. И собака была ни при чем – просто автору не очень нравился конец романа. А 36-метровый свиток он склеил из восьми кусков, на которых печатал, чтобы не отвлекаться на заправку листов в машинку.
Керуак уподоблял законы письма законам оргазма. Но оргазм, длящийся три недели, – это все-таки перебор!
«Это не проза, это машинопись», – сказал Трумэн Капоте. И в известном смысле он был прав.
Свиток с романом Керуак раскатал по ковру в кабинете Роберта Жиру, который издавал «Городок и город». Это было остроумно, но ожидаемого впечатления не произвело. Жиру начал говорить о редактуре. Керуак обиделся, закатал свиток и ушел. То же повторялось в других кабинетах. Кроме странной рукописи, издателей смущало восхищение ворами, бродягами, проститутками. А также непривычный язык – Керуак упивался звуками обыденной речи.
Встретил Будду
Брак с Джоан продлился шесть месяцев; в нем родился единственный ребенок Керуака – дочь, которую он, впрочем, долго не хотел признавать.
Как всегда, он вернулся к матери. Начался самый тяжелый, депрессивный период его жизни.
Он извлек из романа «На дороге» микросюжет и начал на его основе писать «Видения Коди». Опять же про Нила Кэссиди, у которого он ради нового романа поселился. Но психопатия героя-хипстера набирала обороты: так, Кэссиди уговорил жену Каролину переспать с Керуаком – чтобы укрепить сексуальные узы, связывавшие его с другом. Ничего хорошего из этого, конечно, не вышло, отношения становились все хуже и хуже. Кэссиди был замкнут, обидчив, груб. Когда Керуак пытался говорить с ним о литературе, он брал фальшивый тон работяги и сводил разговор к деньгам.
И тогда Керуак опять отправился в Мексику. Из этого тоже, впрочем, не вышло ничего хорошего: опытный наркоман Берроуз подсадил его на героин. И Керуак начал колоться несколько раз в неделю. Наркотики усиливали депрессию.
В ванной комнате Берроуза он начал писать «Доктора Сакса» – экспериментальный роман, который он мыслил как третью часть «Фауста». (Гете был его кумиром, как и Достоевский.) Было много наркотиков и мало еды, он страшно похудел. Ванная казалась ему тюремной камерой. Он чувствовал себя безмерно одиноким. Но писал, писал, стараясь зафиксировать каждую ассоциацию, возникающую в сознании, развить каждый образ, приходящий на ум.
В конце концов ему это надоедает, и он снова возвращается в Нью-Йорк, к матери. Эти годы были самыми тяжелыми в его жизни, но и самыми, наверное, продуктивными. Он пишет «Мэгги Кэссиди» (1959) – роман о первой школьной любви. История его связи с чернокожей девушкой, которую у него отбил поэт Грегори Корсо, ложится в основу романа «Подземные» (1958).
Писал чаще всего под бензедрином. Путешествовал, пил, работал на случайных работах. И все глубже погружался в отчаяние.
Интерес к буддизму проявился в 1954 году. Керуак хотел подчинить буддизму все: творчество, работу, друзей, секс. Он писал Гинсбергу, что постиг суть вещей, «где ничего не прибывает и абсолютно ничего не происходит». Гинсберг буддистские идеи воспринял на ура, Берроуз же принял их в штыки: «Буддизм – это психический джанк».
Так или иначе, но увлечение буддизмом помогло Керуаку в этот его самый сложный период жизни. В результате он написал жизнеописание Будды «Пробудись» и книгу «Кое-что о Дхарме». Пытаясь проникнуться состраданием ко всем и всему, он стал мягче, спокойнее, не так сильно переживал неудачи. А переживать было что – книги, им написанные, не печатали.
И раздался «Вопль»
7 октября 1955 года в Галерее Шести (Six Gallery) в Сан-Франциско прошло выступление поэтов поколения Beat. Аллен Гинсберг читал поэму «Вопль» (название, кстати, ему подсказал Керуак). Как только прозвучала первая строка: «Я видел, как лучшие умы моего поколения пали жертвой безумия┘» (перевод И.Кормильцева), – по залу пробежал ток, все замерли.
Керуак сидел внизу, справа от сцены, с бутылкой вина, отпивал время от времени из нее. Через равные промежутки времени он кричал «Go!» в конце, условно говоря, строфы. Просодию он чуял, как никто другой. Слушатели тоже стали кричать в ритм «Go!», все были в экстазе. Гинсберг уходил со сцены в слезах. Восторженное описание этого события можно найти в романе Керуака «Бродяги Дхармы» (1958).
В тот вечер к поколению Beat пришла первая настоящая слава.
В поэме Гинсберг поименно и намеками называл всех своих друзей. И, конечно, Джека Керуака, чья «спонтанная проза» своими ритмами вдохновляла его.
После такого успеха поэт Лоуренс Ферлингетти быстро издал «Вопль» и другие поэмы» в своем издательстве City Lights. Книгу Гинсберг опять же посвятил друзьям: Джеку Керуаку, «новому Будде американской прозы», чьи книги «опубликованы на небесах», Уильяму Берроузу, «автору «Голого завтрака»,.. способного свести с ума любого читателя», и Нилу Кэссиди, автору «Первой трети», который «просветил Будду», то есть Керуака.
Однако книгу сочли непристойной, и Ферлингетти как издателя привлекли к суду. Особое возмущение вызывала строка об ангелоголовых хипстерах, «которые давали святым мотоциклистам трахать себя в задницу и кричали от восторга...». Но все кончилось хорошо: суд решил, что поэма несет в себе «освободительный социальный заряд». Процесс широко освещался в прессе, что сделало битников по-настоящему известными.
И вскоре издательство Viking приняло роман «На дороге» к рассмотрению. Керуака попросили привести рукопись в нормальный вид, а главное – изменить реальные имена персонажей. Так Нил Кэссиди стал Дином Мориарти, сам Керуак – Салом Парадайзом, Аллен Гинсберг – Карло Марксом, Уильям Берроуз – Буйволом Ли и т.д.
В 1957 году роман «На дороге» увидел свет. И сразу же стал культовым.
И все кричат: «Ого-о-о!»
Роман «На дороге» начинается с представления главного его героя – Дина Мориарти. С его появлением, сообщает рассказчик Сал Парадайз, начался «тот период моей жизни, который можно назвать жизнью в дороге» (цитаты из романа, за некоторыми исключениями, даются в переводе Виктора Когана).
Сал, конечно, прежде всего писатель. И мир вокруг для него прежде всего текст: «В воздухе пахло нефтью и стоячей водой. Такова была рукопись ночи, и прочесть ее мы не смогли»; «У меня была книга, но я предпочитал читать проплывающий за окном американский пейзаж».
Ну а Дин – прежде всего персонаж для книги, «идеальный попутчик, он даже родился в дороге». А также хипстер, психопат и безумец. Самый известный пассаж книги и ее пафос: «┘интересны мне одни безумцы – те, кто без ума от жизни, от разговоров, от желания быть спасенным, кто жаждет всего сразу, кто никогда не скучает и не говорит банальностей, а лишь горит, горит, горит, как фантастические желтые римские свечи, которые пауками распускаются в звездном небе, а в центре возникает яркая голубая вспышка, и тогда все кричат: «Ого-о-о!»
Свое первое путешествие – из Нью-Йорка на Западное побережье – Сал совершает один. Но под знаком Дина Мориарти, в погоне за ним. Вот он приезжает в Денвер, на родину Дина. Его герой живет полной жизнью: спит (по расписанию) с двумя своими женами, а в промежутках общается с Карло Марксом. И Сал отправляется дальше, в путь.
Но вот они уже вместе с Дином мчатся по стране – писатель и его экстравагантный персонаж, возлюбленный хипстер, стремящийся «жить и мчаться вперед». В дороге друзья знакомятся с разными людьми. Особую их симпатию вызывают те, кто странен – фрики (freaks). А если такой фрик расскажет какую-нибудь историю, так и вовсе замечательно.
Персонажи романа очень много и долго говорят. Разговоры для них – самое большое удовольствие, больше, чем секс или кайф. Они говорят в пути. Говорят в барах. В постели с девушкой они тоже говорят («приняв душ, мы долго, серьезно говорили о многих важных вещах – сперва при свете, потом в темноте»).
В отношениях Дина и Карло Маркса тоже главное – разговоры, долгие и безумные. Они садились друг напротив друга по-турецки и «с абсолютной откровенностью» выкладывали все, что у них в душе.
Дин – настоящий гений rapping, «выступлений», «пурги», необязательной спонтанной болтовни. И неважно, о чем он говорит, важно – как. Керуак сравнивал манеру говорить Кэссиди с «серией взрывов стаккато»: казалось, будто чудовищная энергия извергается, как вулкан, через его рот. Его речи пронизаны восхитительными «да, да, да», «хо-хо-хо» и «упф». А еще он маниакально хихикает. Вот так: «хи-хи-хи-хи».
Они устраивают такой jam-session говорения. «Продолжить Дин не смог: он уже давно обливался потом. Тогда заговорил я. Ни разу в жизни я не говорил так много». (В кругу битников была девушка, которая проговорила 70 часов подряд, в результате чего оказалась в психбольнице.)
Любят поговорить и многочисленные персонажи, попадающие в орбиту наших «очарованных странников». Они рассказывают свои истории, глюки, сны. Повествование кажется разболтанным, необязательным, ветвится, как кустарник, но всегда возвращается к главному герою – Дину Мориарти, этому «безумному Ахаву за рулем».
Ведь этот безумец и психопат понимает время и как прорваться к вечности. К тому же он знает что-то про это, то есть про нечто невыразимое, неназываемое, но прекрасное. Это может познать тот, кто «ни на чем не зацикливается, идет во всех направлениях, плывет по воле волн, знает, что такое время┘». Еще это доступно настоящему музыканту, «во время одного из пассажей он это схватывает – все это чуют и замирают».
Это – экзистенциальное переживание остроты жизни, которое может открыться вдруг, случайно, но только тому, кто к нему готов. «┘Машину болтало из стороны в сторону оттого, что мы с Дином раскачивались, повинуясь ритму и этому своего высшего радостного упоения разговором и тем, что мы живы...». Еще хипстеры-путешественники как будто хотят найти отца Дина, он, вечный бродяга, вполне может оказаться на тех дорогах, по которым они мчат. Правда, ищут они как-то странно. Вот костер неподалеку: «Почем знать, может, там и мой отец», – говорит Дин. И они несутся дальше. Жизнь быстрым пунктиром – когда мелькают, как в калейдоскопе, города и веси, друзья, собутыльники, женщины, случайные попутчики – обязательное условие блаженства, источником и духом которого является Дин.
Писатель артикулирует святость и ангелоподобие своего героя, говорит о том, что «Дин благодаря своей нескончаемой серии грехов становится Идиотом, Слабоумным, Святым». Вообще образы святых, херувимов, ангелов и т.п. часто встречаются в сочинениях битников. Они считали такими себя и всех, кто им нравился. Святы все, свято всё – утверждает Аллен Гинсберг в своем «Вопле».
Роман летит по дороге вперед. И вот друзья уже в «волшебной стране» – в Мексике. Наслаждаются пейзажами, свободой, мамбой-джамбой с красавицами из борделя, травкой, ее здесь завались. Восторг писателя перед своим героем достигает, кажется, предела: «Сквозь мириады игл неземного сияния тщился я разглядеть облик Дина, а Дин был похож на Бога». Но, увы, богоподобный Дин становится все безумнее. Он, конечно, «остается самим собой», но его речи все быстрее и путанее, жесты – все резче и невпопад.
Заявленное в начале романа восхищение безумцами к концу его сменяется у Сала явным раздражением. Ну а кончается их «чистая дорога» и вовсе печально: Дин бросает друга, лежащего в дизентерийном бреду. Все, как было в жизни. Керуак (как наш Лимонов) умел писать только о том, что пережил сам, будь это реальное событие или видение, глюк. Или kick, мгновенье наивысшего наслаждения, когда «все кричат: «Ого-о-о!».
Но, даже осознав предательство, Сал оправдывает Дина. «Как невероятно запутанна его жизнь... он попросту не мог не бросить меня, больного┘» Впрочем, и это еще не конец. В последней (совсем краткой) части романа Салу является старик с серебристыми волосами и велит: «Ступай, оплакивай человека». Ясно, что оплакивать надо Дина. Вместе с рассудком тот потерял свой главный дар – способность (и желание) говорить. И вот Дин уходит прочь, один, оборванный. «Вот и нет старины Дина, подумал я, а вслух сказал: «С ним ничего не случится». Так писатель взял у героя реванш.
Последние слова романа созвучны первым: «И вот в Америке, когда заходит солнце и я сижу на старом заброшенном речном молу┘ и ощущаю всю эту суровую страну... я думаю о Дине Мориарти┘»
Интересно, что «На дороге» Керуака и «Над пропастью во ржи» Сэлинджера написаны в одно время. В обоих романах главный герой – freak, чудик, выпадающий из социума, не приемлющий лжи и лажи мира скауэров. Но по сравнению с Холденом Колфилдом (которому 16 лет) Дин Мориарти (которому лет на 10 больше, и у него жены/дети) просто овощ за рулем и с фаллосом наперевес.
Тем не менее оба они вошли в пантеон культовых героев на равных. Америке тогда очень нужны были фрики, и она полюбила их сразу и навсегда.
Первый русский перевод романа «На дороге» В. Ефановой, появился – странно сказать! – в журнале «Иностранная литература» в 1960 году (№ 10). Были выбраны два сюжета, которые Керуак успел опубликовать до выхода романа: «Мексиканочка» и «Джаз разбитого поколения».
Перевод Виктора Когана был сделан в середине 1990-х. Он добросовестный и точный. Только название – «В дороге» – мне кажется менее удачным, чем «На дороге»
И наконец, перевод Максима Немцова. Более энергичный, чем два предыдущих, но порой и странный. Так, герои спешат «в Нью-Йорк на стрелку с какими-то девчонками», как будто встречаются с новыми русскими бандитами начала 1990-х. Bull Lee переводится как Бык Ли, хотя у Берроуза, стоящего за псевдонимом, лицо удлиненное, как у буйвола. И, кажется, попадается слово «бомж».
В 1957 году в процессе подготовки романа к публикации из текста были изъяты описания приема наркотиков и гомосексуальные сцены. Например, в главе 5 части 3 Дин и Сал знакомятся с педиком и пытаются вытянуть из него деньги. В опубликованной версии это выглядит так: «Сообщив для затравки, что когда-то в молодости зарабатывал проституцией (had once been a hustler), Дин спросил, сколько у него денег. Я был в ванной. Педик сильно напрягся и, кажется, заподозрив неладное в побуждениях Дина, разговор о деньгах не поддержал┘»
В оригинале: «Сообщив для затравки, что когда-то в молодости зарабатывал проституцией, Нил манипулировал педиком как женщиной, гладил его ноги, забираясь все выше и все такое и довел его до возбуждения чудовищной силы. Я был в замешательстве, все, что мне оставалось, это сидеть и смотреть из своего угла. После всех переживаний педик разговор о деньгах для нас не поддержал┘» (Перевод мой. – В.Ш.)
Отмечу как курьез: в переводе М.Немцова Дин сообщает педику, что «когда-то в юности он фарцевал». Между тем фарцовка – сугубо советское понятие; американцам не было нужды гоняться за заграничными шмотками.
Жизнь после
После выхода «На дороге» Джек Керуак стал настоящей звездой. Публикацию романа называли «историческим событием», роман – евангелием Поколения Beat. Самого его провозгласили «главным писателем Америки» и сравнивали с Хемингуэем. Кому-то роман, Джек Керуак и вообще битники не нравились, но это были скауэры.
Считается, что Керуаку было трудно нести бремя славы и от этого он пил. Однако когда роман не печатали, он пил (и принимал наркотики) не меньше, а то и больше. Один из заветов, которые он давал писателям, в своей «Вере и технике современной прозы», звучит так: «Старайтесь никогда не напиваться вне дома». Но сам напивался, блевал, падал, его приводили домой незнакомые люди.
Керуак выступал в клубах и барах – читал прозу в сопровождении джаза, пел. У него был замечательный голос. И невероятная чуткость к звуку – слушая в его исполнении отрывки из романа «На дороге», понимаешь, что эту прозу он писал, как стихи. Звук значил для него столько же, сколько и смысл. А может, даже больше. (Хотя, конечно, стихотворение на целый том – то же, что оргазм на три недели!)
Битники вошли в моду. Молодые люди носили шкиперские бородки, черные береты и джинсы. Высший шик был, если они при этом еще играли на бонго. Девушкам полагались длинные волосы на прямой пробор (как антитеза обывательскому перманенту), все черное и обтягивающее. Модно было восхищаться хипстером-психопатом Дином Мориарти. Модными были слова из хипстерского жаргона: cool, kick, dig etc. Следовало как можно чаще говорить like (вроде нашего «типа»). Исследователи считают, что это выражение недоверия к языковой фальши: дескать, все так, да не совсем так.
К середине 1960-х пути первых битников разошлись окончательно. Наступала эпоха хиппи и всяческих революций – студенческой, психоделической, сексуальной. Битники чувствовали, что могут стать их вождями. Аллен Гинсберг и даже невозмутимый саркастичный Уильям Берроуз политизировались и радикализировались.
Керуак же поддерживал войну во Вьетнаме, дружил с таким оплотом консерватизма, как Уильям Ф. Бакли. И на дух не переносил эксцессы надвигающихся революций, особенно антиамериканизм. Он всегда любил свою страну.
Он тихо жил в Лоуэлле, со своей матерью и третьей женой Стеллой Сампас (именно ее родственники стали наследниками рукописи «На дороге»).
Его герой, хипстер Нил Кэссиди, по-прежнему рассекал по стране с большой скоростью. В 1964 году он стал водителем безумного автобуса Further, который организовал Кен Кейзи вместе с другими «Веселыми Проказниками». Целью поездки была пропаганда и легализация ЛСД (см. об этом: Том Вульф. «Электропрохладительный кислотный тест»).
Кэссиди пытался познакомить Керуака с Кейзи, но из этого ничего не вышло. Керуака возмутило непочтительное обращение «проказников» с американским флагом.
Нил Кэссиди умер в Мексике в феврале 1968 года. Накачавшись алкоголем и наркотиками, он шел ночью вдоль железной дороги, заснул, замерз и впал в кому. Ему было 42. Его жена Каролина Кэссиди (в романе «На дороге» – Камилла) в книге «Вне дороги» рассказывает, как все было на самом деле.
Аллен Гинсберг и Уильям Берроуз, несмотря на пороки, которым они истово предавались, дожили до старости. И умерли в один 1997 год. Гинсбергу было 71, Берроузу – 83.
Джек Керуак умер 21 октября 1969 года в больнице Санкт-Петербурга (штат Флорида). Его добили болезни, связанные с алкоголизмом. Ему было 47.
Он любил литературу, Гете, Достоевского, джаз, свою мать, брата Жерара кошек и собак. И верил, что займет особое место в американской литературе. Так оно и случилось
И еще. Его фанатом был Джон Леннон, поэтому Ливерпульская четверка изменила в слове beetles (жуки) одну букву и под именем The Beаtles вошла в историю.
Леонард Коэн, попав однажды на выступление Керуака , стал считать себя битником.
Дэвид Боуи в песне «Все безумны» признается в любви к безумцам, как некогда Керуак.
