Игорь Малышев
Хлебните пива от Прилепина, а потом посмакуйте вино от Быкова.
Антонио Казанова. Монах, дегустирующий вино. Музей Бруклина, 1886 г
Вино и пиво
Так получилось, что я прочитал подряд две очень схожие по сути своей книги: «Календарь» Дмитрия Быкова и «Книгочёт» Захара Прилепина. Обе – сборники. Прилепина – рецензий на книги. У Быкова – «датских» статей. «Датских» – то есть приуроченных к годовщинам каких-либо событий, дням рождения, смерти и т.д. Задачи перед авторами стояли вроде бы разные, но сравнить книги, манеру изложения, отношения авторов к тем или иным вопросам никто не запрещает, верно?
Когда читал эти сборники, отчего-то преследовали алкогольные ассоциации. В случае с Быковым – винные, с Прилепиным – пивные.
Почему? Попробую объяснить.
Быков – московский, богемный, дворянский.
Прилепин – из провинции, от сохи, из дворняг.
(Просьба не искать ни в одном из эпитетов оскорбительного смысла. Его там нет.)
Быкова хорошо читать медленно, не торопясь. Следить за мыслью. Ловить интонации, возвращаться к прочитанному. А вот это он о чём? Теперь ясно! Не спешить, растягивать. Как пить вино где-нибудь в тепле. Допустим, у камина. Допустим, французское.
Прилепина же надо читать быстро, как пить в жару первые глотки пива. Знаете, как это бывает, целый день на солнце, вымотался, весь в пыли, во рту сухая тряпка вместо языка. И вот пришел домой, достал из холодильника ее, запотевшую, зеленого стекла. Открыл, глотнул из горла, раз, другой, третий (кадык вверх-вниз), выдохнул. Эх хорошо! И, уже не спеша, открутил голову воблочке или копченым ухом свиным похрустел.
Большинство статей у Захара Прилепина написано о тех, кого он любит, кто ему нравится. Правильно. Зачем писать о неприятных, слабых или неумелых? Но есть загвоздка. Читать эти статьи время от времени на протяжении нескольких лет – одно дело. Собранные же под одной обложкой, они несколько обесценивают друг друга. Именно в силу схожести общей интонации. И даже лирические отступления (для того, надо полагать, и задуманные) не всегда спасают ситуацию.
У Дмитрия Быкова этого нет, он все время о разном и все время по-разному. Его можно долго и непрерывно цедить.
Читая Прилепина, то и дело восхищаешься: «Ах как подметил! Как описал!» Читая Быкова, удивляешься: «Как он это углядел? Как додумался?»
Материя быковского текста увесистей, старше (я бы даже сказал бородатей), но и противоречивей. Прилепинского – стремительней, прямолинейней, поверхностней. (Хотя многим до его «поверхностей», как до Пекина согнувшись.)
Текст Прилепина насыщен фамилиями поэтов, писателей, режиссеров, рэперов, рокеров. В статье о сборнике поэзии, составленном Геннадием Красниковым, упомянуты фамилии 81 поэта! Причем большая часть – в связи с тем, что не попали в сборник. Начитанность – прекрасное качество, но иногда подобное изобилие выглядит так, словно Прилепин пытается искусственно утяжелить текст, увеличить его глубину и основательность. У меня время от времени возникал диссонанс между свойской манерой изложения и такой начитанностью. Как если бы герой Адольфыча (Владимира Нестеренко) вдруг упомянул Лотмана. У Быкова все тоже насыщенно, но смотрится органичней именно в силу большей, нет, не академичности, а отстраненности, что ли. Прилепин – свой, Быков – сам по себе.
Тексты Захара Прилепина в отличие от быковских более литературоцентричны. Если взялся писать рецензию на книгу, значит, это будет именно рецензия на книгу, и ничего кроме. Он очень редко позволяет себе отклоняться от предмета разговора. Речь его пряма, как рельсы, по которым катит поезд смысла. Мысль Быкова извилиста, прихотлива, порхающа. Начнет писать о Трифонове, выдаст между делом развернутое рассуждение об идейности и прагматизме; заговорит о Юрии Домбровском, обстоятельно расскажет о своих взглядах на роль страданий в формировании личности. И так везде.
Быкова интересует жизнь как таковая. А литература – потом, она не более чем инструмент для ее исследования.
Прилепина же, как мне показалось, больше интересует литература, нежели жизнь. Видимо, жизни как таковой ему хватало и хватает: ОМОН, война, НБП, первые страницы глянцевых изданий… Захара широко бросает. У Быкова кардиограмма биографии ровнее (опять же на взгляд постороннего, откуда мы знаем, в какие бездны и выси проваливается-взлетает душа незнакомого нам человека?). Наверное, поэтому и изучает реальность с такой жадностью.
На кого работали негры?
Читал «Книгочёта» и все думал, как один человек может столько всего держать в голове? Очень уж велик охват материала, от рэпера Наггано до Мандельштама и от Гребенщикова до Газданова. И это при том, что здесь отнюдь не собрание голых фактов, налицо и определенный анализ, и осмысление услышанного-прочитанного. Закралась даже нелепая мысль о том, что где-то в Нижнем Новгороде сидит группа «негров», нарабатывающих для Захара Прилепина сырой материал первоначальных выводов и суждений, которые он потом переплавляет в свои статьи и эссе. После прочтения «Календаря» мне даже смеяться над своей теорией не хотелось, как восьмиклассники не смеются над анекдотами первоклашек. Познания у Дмитрия Быкова прямо-таки энциклопедические. Ну, смотрите, среди героев его статей: Льюис Кэрролл, Ленин, Чехов, Луначарский, маркиз де Сад, Феллини, Шаламов, Сэлинджер, Маяковский, Фурманов, Никита Михалков, Джанни Родари, Зощенко, Натан Дубовицкий. Мало? Тогда еще Макаренко, Казанова, Хотиненко, Хичкок, Трифонов, Метерлинк, Нодар Думбадзе, Че Гевара, Новелла Матвеева, Твардовский, Победоносцев, Менделеев… Добавьте сюда статьи, посвященные годовщинам введения цензуры на Руси, извержению вулкана в Помпеях, приезду Дюма-отца в Россию, Дню Победы, принятию табели о рангах, запуску первого российского трамвая, дню дурака, открытию парижского антифашистского конгресса писателей в 1935 году и т.д. и т.п. Широк Быков, широк… Шляпа сама прыгает с головы. И не могу не добавить, что в отличие от книг прозы, которые подчас так и хочется положить под пресс, чтобы отжать из них «воду», статьи у Быкова, как правило, очень плотные, с насыщенным вкусом и «букетом».
В обеих книгах масса фрагментов, рядом с которыми хочется поставить карандашом восклицательный знак на полях. Это не значит, что я со всем согласен, но это ярко, это работает.
Слово Быкову:
«Ты должен сделать добро из зла, потому что больше его не из чего сделать… Это не так, неправильно, в это нельзя верить. Но пока этого никто не опроверг».
«Страдание редко меняет человека: обычно он выходит из испытаний (если вообще выходит), лишь укрепив свои априорные представления».
«Игнорирование чужого мнения – прекрасная вещь, когда есть свой бесспорный нравственный ориентир; но сегодня, сто лет спустя, мы видим, что страх чужого осуждения – механизм более надежный и, может быть, последний».
«Есть тип людей, до такой степени боящихся собственной совести – или иных внутренних врагов, вроде подступающего безумия, – что все внешние противники для них ровно ничего не значат».
«Прагматизм, навязываемый нам сегодня в качестве государственной идеологии, как раз и есть отказ от любых ценностей, кроме материальных. И для него принципиально внушить, что любая идейность рано или поздно ведет к трупам, кровавым рекам и гекатомбам. Так вот: идейность к ним может вести, а может и не вести. Но прагматизм приводит стопроцентно, потому что милосердие, великодушие, способность поступать против собственной выгоды в его парадигму не вписываются принципиально».
«Стремиться надо к сверхчеловеческому, несбыточному и недостижимому. Тот, кто дает внушить себе, будто любая идея ведет к крови, а любой идеализм чреват садизмом, попросту расписывается в трусости и лености».
«Вся штука в том, что Россия сегодня нуждается как раз во внеидеологических, простейших преобразованиях: примат информации над пропагандой, честные выборы, государственная забота о безработных, больных и старых, независимые суды и общественный контроль за ними…» (да, несколько противоречит предыдущей цитате, но Быков, как я говорил, вообще противоречив).
«Все понимать и продолжать в том же духе – главное ноу-хау русского общества, именно на этом держится его договор с властью, и когда этот договор оказывается в опасности – интеллигенция, недавно столь прогрессивная, дружно устремляется в ряды контрреформаторов. Вспомним ее реакцию на ельцинские радикальные действия осенью 1993 года и на первую чеченскую войну».
Несколько цитат из Прилепина:
«Нации, пребывающие в здравом уме, берегут собственную мифологию».
«Экранизируйте классику, господа, прошу вас. Это один из немногих шансов вспомнить, кто мы такие».
«Иногда понимание и принятие элементарной арифметики дает сердцу хотя бы ненадолго ощущение покоя, воли, тишины. Даже если это арифметика войны» (о книге Олега Ермакова «Арифметика войны»).
«Странное чувство: мне почти нечего сказать о прозе Михаила Тарковского. Такое же чувство возникало, когда предложили написать несколько слов о Родине. Я подумал и написал: это настолько внутри, как скелет и кровоток, что мне даже как-то не хочется об этом говорить».
«Новые песни появляются затем, что нужно ввести в языковой оборот накопившееся в последнее время барахло. По сути говоря, все, что нужно понять русскому подростку или молодому человеку, спели в свое время Высоцкий, Галич и Окуджава, потом Цой, Летов и Башлачев» (о русском рэпе).
«Уверенность в том, что мы вместе выйдем из-под контроля и дальше действовать будем сами, была огромна. Ничего из этого не получилось, но вкус иллюзии был так терпок и сладок, что повзрослевшее сердце до сих пор благодарно тем витиям» (о русском роке).
«Знаете, есть определенные возрастные ограничения на книги или кино. Так вот сочинение Литтелла не рекомендуется читать при жизни».
«У нас ведь либо легко, либо глубоко – а вот так, чтоб одновременно, как Пушкин учил, мы давно не умеем».
 Все мы давно привыкли легко представлять Ленина с бревном. Николай Сысоев. Ленин на субботнике в Кремле, 1959-1960. ╘ РИА Новости |
Русский рок и нерусский рэп
Прилепин любит рэп. Имена Анта, Бледного, Гуфа, Наггано для него много значат. Для меня не очень. Оттого хочется поспорить. Захар верит, что эти персонажи – та молодая шпана, о которой пел Гребенщиков и которая сотрет его (Гребенщикова) с лица земли. Я – нет. Я не верю, что рэп пришел надолго. Но верю, что он будет главной музыкой, озвучивающей безвременье в России. Быков все в том же «Календаре» пишет: «Советское – при всех его минусах и плюсах – было естественным продолжением русского, а вот постсоветское пришло откуда-то из другого пространства, это явление совсем иной, небывалой еще природы». Рэп – именно что постсоветская музыка, пришедшая из другого пространства. Он (она?) – абсолютно нерусское явление. Наша песня – всегда тонкий сплав мелодии и текста. Русская песня не существует без мелодии. Советские песни, да и лучшие песни наших рокеров, замечательно мелодичны. Какая самая известная песня Гребенщикова? «Город золотой». Какая там мелодия? Великолепная! Пусть и не Борис Борисыча, а Франческо Канова да Милано. Какая самая известная песня у Летова? «Все идет по плану». Есть там мелодия? Есть. Сухая, минималистская и по-своему даже изящная. Про «Что такое осень» Шевчука и «Ой-йо» Шахрина даже упоминать, наверное, не стоит, да?
Вот представьте, собрались вы компанией, подвыпили, душа песни потребовала, и вы эх!.. и прочитали хором наггановскую «Застрахуй, застрахуй братуху…». Представили? Поплохело? Вот-вот.
Всезнающая Wikipedia сообщает, что слово «рэп» в неанглоязычных странах любят расшифровывать как Rhytmic African Poetry (ритмическая африканская поэзия), Radical American Poetry (радикальная американская поэзия)... На самом деле «рэп» не расшифровывается, это обычный английский глагол, но то упорство, с каким его наделяют признаками национальной принадлежности, заставляет думать, что уже в самом своем генотипе эта музыка несет что-то черно-американское. Не наше это. Не-на-ше. Русская поэзия может стать ритмической африканской или радикально-американской только на время безвременья, когда страна не понимает, Россия ли она и что такое Россия вообще. Впрочем, дух дышит где хочет. И в русском рэпе тоже. Даже я это чувствую.
Патриот ли Шолохов, коммунист ли Че?
У Быкова есть две статьи, которых лучше б ему и вовсе не писать. Обе о почвенничестве.
Последняя фраза из статьи о «Тихом Доне» Шолохова: «Патриоты, откажитесь от Шолохова. Он – не ваш». Тут либо вывихнутое представление о патриотизме, либо сознательная провокация. Патриот – тот, кто любит свою Родину и свой народ. Шолохов любит. Искренне. И Родину, и людей. И в его книгах это чувствуется. Патриот, без вариантов. Все остальное – софизмы. А что касается Гражданской войны, так кровавые помутнения бывают у каждой нации. О народе же, как писал Николай Бердяев, «нужно судить по его вершинам, а не по низинам».
Или вот «Телегия. Русское почвенничество как антикультурный проект», которая начинается так: «В русской литературе семидесятых годов XX века сложилось направление, не имеющее аналогов в мире по антикультурной страстности, человеконенавистническому напору, сентиментальному фарисейству и верноподданническому». Лихо. Какой-то махровый черносотенный либерализм, честное слово. Для Дмитрия Быкова вообще характерны натяжки, но чтобы вот так выкинуть на свалку целое направление… Добро бы это был просто столичный снобизм: «Навоз, фи!» – но нет, тут, похоже, все глубже. В быковском неприятии «деревенщиков» есть что-то болезненное, неестественное. Признавая талант Шукшина, Распутина, Можаева, Екимова, он добавляет «но это и не деревенская, а просто хорошая проза». Отказывается включать в ряды «деревенщиков» глыбу Астафьева, мотивируя тем, что тот «много шире любых рамок». То есть убираем из течения лучших представителей и с полным правом заявляем, что тут и смотреть-то не на кого! Серость, мракобесие, «антикультурный и человеконенавистнический проект»! Такие натяжки и «белые нитки» как-то не вяжутся с образом интеллектуала...
Одно из двух, либо это детская травма (возможно, маленького Диму Быкова некий дед в деревне крапивой отходил, когда тот крыжовник воровал), либо отголоски давних околокультурных битв деревенщиков и «безродных космополитов». Никто не забыт, ничто не забыто? Если да, то увы.
В общем, остается подчас от статей Дмитрия некий осадок. Но с вином это бывает, так что все нормально.
Если сравнивать с Прилепиным, то для Захара «деревенщики» люди близкие, почти родня. Личутина он так и вовсе называет «дедушко». (К слову, в некоторых областях так зовут домового, а в Личутине и вправду есть что-то от домовика.) Сказывается здоровая провинциальная закваска.
В статье о Че Геваре Быков долго и трогательно (я не ерничаю, действительно трогательно) восхищается команданте. Правда, умудрившись при этом ни разу не использовать слово «коммунист». Вот этого я не понимаю. Что за стыдливость такая? Реально за идею обидно! Да, Че был коммунистом. Не абстрактным леваком или марксистом, а членом Компартии Кубы. И подобная любовь к человеку за вычетом его партийной принадлежности как-то не очень честно смотрится. Это, дорогие мои, расчлененка какая-то выходит. Возьмем пример из противоположного ряда. Если я, к примеру, натяну майку с Гитлером и скажу, что ценю его только как художника и эффективного менеджера, так меня ж никто не поймет! А некоторые, возможно, попытаются и лицо набить. И будут правы. Потому что Гитлер в первую очередь фашист и убийца миллионов, а уж потом все остальное. Поэтому нет у меня маек с художником и эффективным менеджером Гитлером. Нельзя расчленять образ человека на составляющие: тут люблю, тут не люблю. Мы не в мясной лавке.
«А того, что Че Гевара стал брендом и товарным знаком – бояться не надо, – читаем у Быкова. – Истина должна распространяться в той форме, в какой она легче всего усваивается». Знаете, Дмитрий, когда я вижу резидента Камеди-клаб, у которого на пряжке ремня красуется патлатый образ в берете, я склонен согласиться, что даже поп-культура может усвоить истину. Да. Но только для того, чтобы переварить и превратить во «вторичный продукт».
Впрочем, хорошего и правильного у Быкова куда больше. И я его еще поцитирую. Смотрите, как от точно сформулировал в эссе «Ленин и бревно»: «Только недавно отыскал наконец критерий, по которому отличаю тиранов от реформаторов. Критерий прост и скорее визуален, нежели социален: реформаторов можно вообразить с бревном, а тиранов – нет». Ну, молодец же!
Или вот он называет Льюиса Кэрролла «величайшим британским исследователем тоталитарного социума». Поначалу кажется, что притянуто за уши. Да, несколько притянуто. Но вы почитайте статью «Проснись, Алиса» и, возможно, согласитесь с автором.
Итожим
Очень важное качество обоих, и Прилепина, и Быкова: пишут так, что хочется читать. Потому что написано зачастую с большой любовью к предмету разговора. А это важно в «эпоху большой нелюбви». Я постоянно делал для себя пометки: этого прочитать, ту послушать, того полистать.
С ними можно соглашаться или не соглашаться, но читать стоит. И спорить стоит. Хотя бы просто потому что есть с кем спорить.
И раз уж я начал статью с алкогольной тематики, то и завершу соответственно.
В статье о Юрии Домбровском Быков пишет: «…Нужно пить много, и вообще скольких гадостей и подлостей не было бы совершено, если бы все мы были слегка подшофе, слегка, не слишком!» Звучит жизнеутверждающе. Не знаю, правда, следует сам Дмитрий Быков этой установке или нет.
А вот Захар Прилепин утверждает, что завязал. Правда, в конце своего «Алкогон-прогона» оставляет друзьям-собутыльникам надежду, мол, если что, то...
