Тимофей Решетов
Метафизический реалист. Фото PhotoXPress.ru
Сегодня в Библиотеке иностранной литературы произойдет знаковое событие. Выходит в свет первый полный перевод романа знаменитого русского писателя Юрия Мамлеева «Шатуны» (в английском варианте – The Sublimes). В нашей беседе с автором, части которой приведены в настоящей статье, мы постарались коснуться контекста создания этого романа, обсудить некоторые идеи, которые легли в его основу.
Творчество Юрия Мамлеева широко представлено на Западе, переводы его рассказов и романов издавались на французском, немецком, итальянском и других европейских языках. На английском до настоящего издания была лишь одна серьезная публикация, в которой были представлены переводы нескольких ранних рассказов и части романа «Шатуны». Сейчас трудно говорить о том, почему в 1980 году в Америке роман этот не был переведен и издан полностью. Но сам факт появления этой книги именно в США в значительной мере повлиял на дальнейшую судьбу писателя. В те годы он был принят в американский пен-клуб, в конце 70-х работал в Корнелльском университете (Итака, штат Нью-Йорк), преподавал русскую литературу.
Юрий Мамлеев родился в Москве в 1931 году. Его отец был специалистом по психопатологии. В положенное время он поступил в Лесной институт, впоследствии работал в школе рабочей молодежи, где преподавал математику уже взрослым людям, которым требовалось по закону окончить среднее образование. Писать прозу он начал рано, но по понятным причинам многое никогда даже не было опубликовано. В то время в СССР для того, чтобы публиковаться, требовалось вливаться в ряды советских писателей, а для этого рассказы Мамлеева плохо подходили.
Между тем в обществе шел обширный самообразовательный процесс, формировался широкий круг в значительной мере образованной и прогрессивной общественности, известной в СССР как интеллигенция. Советская интеллигенция представляла собой весьма широкий пласт общества, не всегда одного социального статуса, но с определенно более широким кругом жизненных ценностей, чем у среднего пролетария. Это были круги, связанные с управлением, дипломатией, сферами культуры, науки, военные, государственные служащие. Советская интеллигенция играла основную роль в культурной жизни общества тех лет, что и понятно, ибо именно она и являлась той средой, благодаря и ради которой происходили успехи пятилеток, планы выполнялись и перевыполнялись и жизнь неслась вперед опережающими темпами, с каждым часом приближая «светлое, счастливое, справедливое время будущего».
«– Этот роман написан во второй половине 60-х годов, – рассказывает Юрий Мамлеев. – Обстановка была умеренной, потому что постсталинский Советский Союз был уже другим. Власть была сама по себе, а жизнь народа и интеллигенции шла сама по себе.То есть под покровом Советского Союза с его железной системой существовала Россия, которая теперь наконец начинала походить на ту Россию, которая была до революции и которую большевики, казалось, уничтожили. Русская литература оказывала огромное влияние на интеллигенцию, поскольку русская классика не была запрещена, как, например, одно время в Китае, и из этого источника шла мощная подпитка. Кроме того, конечно, существовало Православие».
Есть несколько любопытных обстоятельств, касающихся контекста создания этого романа. В это время в России вырос и сформировался целый класс новой творческой интеллигенции, на Западе ввиду различных причин об этой эпохе мировой культуры мало что известно. Между тем пора 60-х в Советском государстве стала временем мощнейшего взрыва, прорыва в неведомое, в запредельность. Даже во времена жесткого сталинского режима существовали кружки, в которые объединялись художники, поэты, духовные, творческие люди. В таких кружках участники находили среду для самореализации, и хотя основная масса тех произведений никогда не была издана, сама эта среда создала возможность для нового творческого прорыва. В эпоху хрущевской оттепели, в начале 60-х и все последующее десятилетие в России оформилось и реализовалось творческое революционное явление, известное сегодня как культурная революция. Это было движение художников, которые впервые заявили о своем праве на свободу творчества. В итоге после «бульдозерной выставки» на пустыре в Беляеве советские власти вынуждены были признать это право.
«– Все это время народ продолжал жить своей жизнью, выпивал. В рабочем кафе было хорошее питание, и при этом всегда можно было выпить, даже в обеденный перерыв можно было выпить хоть полстаканчика. Советский Союз был громадный, и было непонятно, как это все продолжает работать при столь своеобразном образе жизни населения. Но мое окружение – это другой момент. Кроме официальной интеллигенции, которая фрондировала, существовали другие группы, которые были совершенно вне советского образа мышления с его атеизмом, коммунизмом и идеализмом – идеализмом потому, что они ведь строили общество, которое в принципе невозможно построить. Во всем виделся сюрреализм и добрый такой абсурд».
Мамлеев, без сомнения, является одним из патриархов этого процесса, поскольку именно у него дома, в Южинском переулке, собирался метафизический салон. В те времена в Советском Союзе часто случалось, что квартиры заселялись несколькими семьями, соседями. Часто они использовали одну кухню, и у них был общий санузел. В таком двухэтажном доме в самом центре Москвы, в квартире, где на протяжении более десяти лет собирался Южинский кружок, помимо Мамлеева жило еще пять или шесть семей, и это была для той поры нормальная ситуация: большинство тогда жило так. Однако все это не мешало, а в своем роде даже и способствовало творческому процессу, зревшему в недрах совковой действительности. Еженедельно, по четвергам, на Южинском собиралось очередное заседание. На каждой такой встрече Юрий Мамлеев непременно зачитывал один-два своих рассказа. Много пели, читали стихи. Творчество выражалось всеми возможными формами. Много пилось алкоголя. Однако по большей части в этом кругу было весело, границы условности разрушались, актуализировались неведомые прежде идеи. Участниками же Южинского становились люди, как бы вывалившиеся из системы. Они были в значительной степени свободны от условностей и предоставлены сами себе, власть не трогала их по той простой причине, что с них нечего было взять. Между тем именно в этой среде сформировался мощнейший духовный, метафизический импульс, который во многом направил дальнейшее развитие всего советского общества.
«– Вокруг меня была группа людей, и они подбирались под мои рассказы. Поскольку я устраивал чтения на своей квартире, людей каждый раз собиралось немного, но люди эти часто менялись, все время приходили новые. Надо сказать, что неофициальная культура существовала и воздействовала на сознание где-то даже сильнее, чем официальная. В моем окружении были люди разного плана, были люди, которые впоследствии стали известны: Анатолий Зверев, Владимир Буковский, Венедикт Ерофеев (его роман «Москва-Петушки» вообще называют «Илиадой» русского пьянства), Оскар Рабин, Олег Целков... Они приходили на Южинский или я приходил к ним и там устраивал чтения, в то время было много салонов, была такая взаимопроникающая интеллектуальная жизнь. К моему творчеству относились по-разному, меня называли то русским Кафкой, то последователем Достоевского, но в общем-то уже тогда считалось, что это что-то совершенно новое».
* * *
Сюжетная линия романа «Шатуны» разворачивается в ситуации странного взаимоотношения основных героев, которые изначально находятся где-то за гранью реальности. Для окружающего мира они непонятны, чужеродны, их даже как бы и нет, но вместе с тем они все более чем живы в своем времени, в окружающем их материальном мире. Детали контекста, в которых передана атмосфера тех лет, бытовые особенности жизни людей, кухонная посидельщина и ларьковая лирика, кондовость коммунальной обстановки, в которой происходят события романа – все это в целом вполне отражает тогдашнюю действительность, пусть даже с глубокой долей иронии и гротеска. Но уже сама эта обстановка носит признаки обособленности, запредельности, происходящее никак не укладывается в рамки привычного положения вещей.
«– Условно героев романа можно разбить на две основные группы.
Первая – «метафизическая» группа людей, жизнь которых была не слишком сюрреальной, и стремления их были вполне логичными: прорваться, выйти за пределы этого мира и познать Абсолютную Истину. Почему такие желания возникали? К этому толкала вся обстановка материалистического террора. Люди чувствовали, что живут в клетке, было впечатление, что этот мир создан по ошибке, что в основе его лежит что-то болезненное, что-то грубое, к этому приводила вся мировая история с ее самоистреблением человеческого рода. В чем причина того, что они так метались? Почему они не могли прийти к нормальному религиозному познанию, через церковь (что в то время в принципе было возможно)? Почему они не хотели выбрать путь к Богу, к Абсолюту, который человечество практиковало прежде?
Но этих людей отличает то, что называется неутоленностью веры, им хотелось ЗНАТЬ, и знать во всей полноте все, что Бог не открыл человечеству. И вот это стремление, порожденное какой-то метафизической тоской и неутоленностью веры, порождает своего рода сдвиг. Внешне эти люди производили впечатление безумцев, хотя на самом деле они были вполне адекватными людьми. Их особенностью было то, что они, опираясь на традиционные знания, искали какую-то платформу, уже известную человечеству, чтобы выйти дальше за эти пределы. Этот сдвиг был адекватным, но редким явлением – познать Истину или хотя бы приблизиться к ней. (Толстой сказал перед смертью (почти в бреду): «Я люблю истину». Это страшные слова, потому что абсолютной истины не знает никто.)
Это относится к героям-интеллектуалам – Падов, Барская, Рёмин, Извицкий».
Эти так называемые «метафизические» одержимы идеями солипсизма. Нужно сразу оговориться, что это особенный солипсизм. Самобытный. Здесь это метод, посредством которого осуществляется полное отождествление своего бренного бытия с вечностью и бесконечностью своего же собственного Высшего Я. Под Высшим Я понимается, конечно, не эго и уж тем более не тело. Речь идет о сугубо внутреннем, имманентном ощущении собственной самотождественности с Источником вечного бытия. С этого ракурса привычный мир повседневности открывается голым пространством теней, и только иногда тут и там вспыхивают малые огоньки самобытийности, часто весьма непривлекательной с внешней стороны. Сила этой веры такова, что позволяет становиться со-творцом, хотя бы на те короткие моменты, когда фокус внутренней концентрации бывает четко настроен на связь с Высшим Я. В романе мы находим несколько описаний подобных состояний, причем ситуация всякий раз нам открывается как с внутренней, так и с внешней стороны.
«Метафизические» не просто живут в своем внутреннем мире, но он определяет их внешнюю ситуацию. Они всячески стараются не утратить своей внутренней связи с Источником всего, который каждый из них открывает в самом себе. Таким образом, они сами формируют свою ситуацию, свой мир, свой поиск. Окружающая обстановка не имеет для них ровным счетом никакого значения; детская площадка, пивной ларек, какая-то комната в комуналке могут стать местом, где разворачивается мистерия. В окружающей их материальной пустоте эти герои ищут что-то непохожее на все остальное, «то, не знаю что». Их внутреннее состояние чудовищным, иррациональным образом трансформируется в некую жуткую реальность, где они встречают свою противоположность. Существа, которые сбились в кучку по прихоти непонятных сил – остальные герои романа, – становятся предметом саморефлексии «метафизических», так перед ними разверзается внутренняя Бездна.
«– Другая группа – их можно назвать просто «безумцами», которыми овладело своего рода безумие. Наиболее яркие примеры – это куротруп (Никитич) и Петенька – образец самоканнибализма, который поедает самого себя. И другие подобные примеры. Что это за люди?
Мы здесь видим примеры онтологического безумия. Я был хорошо знаком с психиатрией и хочу заметить, что речь тут идет не об обычном сумасшествии. Здесь я использовал знание пограничных ситуаций, не болезней. Именно поэтому онтологическое безумие – потому что это не болезнь в психиатрическом смысле, их поведение не может быть адекватно выражено в терминах психиатрии.
Это безумие метафизическое.
Причина его заключается в том, что люди, попавшие в западню, называемую материальным миром, не были в состоянии видеть даже тень, которая мелькала бы на выходе из пещеры, и не были способны пойти нормальным путем, то есть путем религиозным. Они тоже хотят знать, а не просто верить, но знать они не в состоянии, так как они люди неинтеллектуального типа, и они просто сдвинулись в этой ситуации и начали творить нечто несусветное: прятались в это свое онтологическое безумие от безумия мира, безумия кали-юги. Поэтому их безумие так сюрреально, так выразительно.
Вот две группы людей: одни, которые хотят прорваться в то, что Бог не открыл человеку, а другие как бы сходят с ума метафизически».
Безумие героев этой второй группы в некотором роде отражает всеобщее безумие, которым охвачена сегодня наша планета. Тупик материализма, в который человечество загнало само себя, ужасен. Сегодня сфера духовного опыта тщательно вытеснена из массового сознания, да, есть пути, следуя которым, можно реализовать поиск духовных сфер, но в большинстве своем пути эти ведут совсем не туда, и, что существенно, никто их и не ищет. Это всеобщее метафизическое сумасшествие, доведенное в романе до крайностей, создает как бы основной фон повествования. Еще периодически появляются некие адепты, странствующие философы и прочие «искатели», хотя существенной роли в сюжете они, как кажется, не играют. Так или иначе все персонажи либо относятся к «метафизическим», либо «безумны».
В своем романе Юрий Мамлеев ставит перед читателем важный вопрос: может ли человеческий дух преодолеть обреченность, предопределенность материального существования и выйти за свои собственные пределы? Действительно ли поиск кажущейся стабильности настолько существенен, или есть иные приоритеты, иные понятия. В таинственном дыхании Бездны, где всякое бытие, казалось бы, исчезает, «метафизические» открывают для себя бесконечный источник самобытия. Самореализация осознается как единственная насущная необходимость. Все прочее, внешнее теряет смысл, обесценивается, растворяется.
«– Ну хорошо, – рассуждает Мамлеев, – но каким путем в нашем обществе можно достичь стабильности? Прежде всего это достижимо при абсолютном безразличии к духовной жизни вообще, при полном погружении в обывательскую жизнь. Это даже не атеизм, а просто индифферентность по отношению к духовной жизни, и даже к смерти и к бессмертию. Это может иметь массовый характер и, разумеется, обеспечивает некоторую стабильность».
Но что дает нам подобная стабильность? Вне связи с первоосновой бытия любая наша деятельность теряет всяческий смысл.
«– В ГДР вышла книга в советское время, и ее переводили на русский язык, одного немецкого философа-коммуниста (я не помню его имени), и он предложил такую мысль в мире, где господствует материализм и атеизм как официальная доктрина: он написал, что проблема заключается в том, что человек преувеличил свое значение в мире, что он вообразил себя надприродным существом, имеющим претензии на бессмертие.То есть с его точки зрения это было проблемой великанского самомнения.
«С этим надо покончить, – писал он, – но для этого нужно минимизировать человеческое сознание – то есть преуменьшить претензии человеческого мозга». (Не духа, не сознания, а именно мозга.) Просто минимизировать до такой степени, чтобы жить с сознанием того, что человек – это рациональное животное, и сделать это для себя нормой, забыть о смерти, о бессмертии, что со смертью все кончается, и тогда будет легче. Лишить сознание вертикали и связи с Богом. И когда все это будет уничтожено, масштаб сознания уменьшится настолько, что человек будет относиться к своему состоянию как какая-то муха, или что-то в этом роде, без всякой скорби. Эта книга попалась мне мимоходом в советское время, но я помню, был поражен ею.
Я привел этот пример, чтобы показать, до какой степени в период кали-юги может докатиться человек. От Бога – к мухе».
* * *
Значительную часть своей жизни Юрий Мамлеев провел в эмиграции. Советская реальность не принимала людей, подобных ему, все, что не укладывалось в рамки общепринятых понятий, активно вытеснялось из поля общественного сознания. Когда наконец открылась возможность иммиграции из Советского Союза, на Запад хлынул целый поток тогдашних диссидентов, которые не могли или не хотели долее оставаться на родине. Юрий Мамлеев уехал из России в 1974 году. На родине осталось все. Возможность вернуться на родину появилась только в начале 90-х, Мамлеев снова перебрался в Москву. Конечно, теперь это была уже совсем иная страна, все перевернулось. То, что раньше было под запретом, теперь открыто провозглашалось. Наконец, и роман «Шатуны» был впервые напечатан в России в 1993 году. С тех пор эта книга выдержала множество переизданий, была переведена на разные европейские языки. И вот сегодня происходит как бы новое рождение романа – выход в свет английского перевода. Теперь этот роман будет доступен самому широкому кругу читателей во всем мире, тем более что его электронная версия распространяется издателем бесплатно.
