Идеальный раб

Акакий Акакиевич жалок, но счастлив. Борис Кустодиев. Акакий Акакиевич в новой шинели. 1905. Государственный Русский музей

«Подайте мне читателя с творческим воображением – эта повесть для него». (Набоков о «Шинели»)

«Один ученик пришел к своему знаменитому Учителю и сказал: «Учитель, все учение твое состояло из намеков и иносказаний. Теперь, когда я покидаю твою школу, не можешь ли ты, наконец, сообщить самую суть, сердцевину  твоего учения?»

Учитель протянул ему луковицу и сказал: «Возьми, удали лишнее, и познаешь ядро учения». Искусство лукаво: сними все облачения – и ничего не останется». (Конфуцианская притча)

* * *

Понимание искусства – проверка на существование. Мы очень сложные, но иногда не хотим этого признать. И тогда говорим: «Я не понимаю этой картины или музыки». А  нужно просто не закрывать глаза и уши: картина сама ищет в тебе свое означаемое. Зацепившись за нечто странное первой мыслью, нужно дать ей возможность породить новые, похожие на нее, но измененные, и тогда новое/странное будет все больше охватываться, приниматься, плодить себе подобных, и эволюция сработает на нас. Будут возникать все более близкие, правильные соображения, и рано или поздно произойдет «захват» – понимание. Вот на этот процесс и нужно душевное усилие: держать во внимании и ждать – дать эволюции мысли работать.

Главное – при первом контакте не отталкивать: «не мое», а оставить «под вопросом». Выпустить из зоны внимания легко и естественно, мозг к этому и приспособлен – отбрасывать «ненужное».   Культура –  «противоестественное», избыточное. Правильная роскошь экологична, никому, кроме обладателя, не мешает.

Иногда на понимание могут уйти годы, но это стоит того. Поэтому выдающиеся произведения можно читать много раз. Ролан Барт так писал о многоразовом чтении: «Тем не менее удовольствие от великих повествовательных произведений возникает именно в результате чередования читаемых и пропускаемых кусков: неужто и вправду кто-нибудь когда-нибудь читал Пруста, Бальзака, «Войну и мир» подряд, слово за словом? (Счастливец Пруст: перечитывая его роман, мы всякий раз пропускаем разные места)». Мы движемся вокруг великого произведения –  меняем точку зрения и открываем в нем новое.

Вольтер мечтал о «библиотеке Бога», в которой книги будут очищены от лишней чепухи, предрассудков, фантазий. Очистить литературу, очистить библиотеки… Ах это невинное стремление к чистоте! К какому ясному миру оно ведет. Знать бы еще самую малость – будущее. Что в нем пригодится. Тогда и можно решить, что полезно, а что мусор. Да вот беда: не ясно это никому.

У Пушкина мечта Вольтера вызвала ироническое замечание: «А вы,  разрозненные томы/ Из библиотеки чертей.../ Пускай сожжет вас божий гром!»

Последняя строка – не намек ли на инквизицию? Но всех намеков мира оказалось мало: за вольтеровской последовали похожие идеи: «бремя белого человека», евгеника, сортировка рас и ныне определение точного адреса «сияющего града на холме»…

Чистить культуру можно без огня. Толерантно. Например, искажать смыслы – амура назвать ангелом, «одеть» святых на фресках…

«Фиеста» Хемингуэя не вышла бы в ХХI веке: слишком двусмысленны характеристики одного из главных героев, связанные с его еврейской национальностью. То ли еще будет – может, заставят поровну распределять умные слова между мужчинами и женщинами…

Но что уж на Запад кивать? У них, видно, культурная генетика такая, а тут в России пытаются все упорядочить и культуре цель поставить.

Пушкин предупреждает: «Цель поэзии – поэзия»; о пользе мечтает «чернь тупая». Но однозначность – страсть человека с целью. Белинский очистил «Шинель» Гоголя, приписал четкий и ясный смысл: это повесть о маленьком человеке в жестоком Петербурге. Просто и серьезно. Вопрос –  это все? Не упущено ли что-то «лишнее», что, может быть, в наше время и важнее? Конечно, герой Гоголя – человек маленький. Но в каком смысле, в каком измерении? Любой человек мал, когда его не видно за функцией, кем бы он ни был, министром или его секретарем. Когда его поведение не выходит за рамки инструкции, за рамки вычислимого действия.

Правящий класс в Риме не знал, как справиться с бездельной толпой. Жан-Леон Жером. Фрина перед ареопагом. 1861. Гамбургский художественный музей

* * *

О чем повесть Гоголя?   Быть может, о том же, о чем кричит «Крик» Мунка? Вряд ли автор только радовался, что дал нам возможность увидеть некий важный звук. Перебраться из области одного восприятия в другое. Скорее, это сам Мунк кричит: «Спасите меня!» или «Спасайся кто может!», или «Земля!», а может быть – «Рифы!» Да, конечно, хочется скорее понять, кому он кричит и что. И успокоиться. Но великие произведения существуют не для полного понимания. Они – крайние точки духовного пространства. Понять – значит усвоить, освободиться от волнения, раздражения. А они часто не даются, сохраняют независимость. Это неусваиваемые, внешние элементы нашего сознания. Инструменты для нравственного выживания. И необязательно знать, как работает инструмент. Разбирать на части не надо:   перестанет работать. В «Подвиге» Набокова один из героев говорит, что функция литературы – спасать от одиночества. Можно добавить: и от одномерности. А со временем и понимание того, что есть само понимание,  меняется.

Уместно вспомнить слова Гейзенберга: «Наука идет вперед не только потому, что нам становятся известны и понятны новые факты, но и потому,  что мы все время заново учимся тому, что может означать слово «понимание».

А что же делать с карнавальным заходом – «В некотором царстве…», со всеми этими дурачествами типа «я это только для того пишу, чтобы ясно было, что по-другому и назвать нельзя было», «лежала против…» – не игра ли это все, не розыгрыш ли? Акакий Акакиевич не клоун ли с нарисованной улыбкой? Клоун в балаганном спектакле. Его и не жалко. Он падает – все смеются. А что не посмеяться, он же все равно счастлив – вон у него и на лице улыбка, даже когда у другого бы только злая усталость проявлялась за тупой работой. Похоже, по замыслу, даже смерть копииста (как и позже чеховская «Смерть чиновника») не должна вызывать обычной жалости. Жалеем живых, а тут ни родственников, ни друзей… Доктор ни с того ни с сего про качество гроба говорит – это автор нас к сну пушкинского гробовщика отсылает, в котором одни призраки и жалеть там точно некого.

Акакий Акакиевич жалок, но счастлив. Счастлив своей полезностью? Его улыбка – знак «Не надо меня жалеть». Он – функция, абсолют, идеал. Необходим, как деталь, и, как деталь машины, абсолютно бессмыслен вне этой машины. Он потому и пытается быть все время внутри машины-смысла. Даже дома переписывает для удовольствия. Человек будущего. Разделение труда привело к тому, что мы все в той или иной мере  изображаем будущие машины. Область машинальности захватывает все большие куски жизни. Акакия Акакиевича заменил ксерокс, чьи-то специальности сейчас – функция будущего компьютера, кто-то считает, что в мире реально только то, что описывается математикой, строгими выкладками. Можно увидеть в таких Башмачкиных прообраз машин и радоваться: скоро все машинальное перейдет в ведение машин, и тогда... Но нет, похоже, ничего хорошего не произойдет. Просто будет экономика, как в странах продвинутого капитализма. Все жутко заняты, но что именно производит большинство людей, неясно. Заняты производством потребностей (по Бодрийяру).

Башмачкин мал размерностями. Она у него одна – количество переписанного. Вне переписывания его и нет. Он в этом смысле – человек будущего, идеальный раб. Ему не нужно свободное время, он и дома переписывает бумаги. Трудоголики всех стран – пугайтесь! За специальностью исчезает личность. Гоголю удалось увидеть то, что философы заметили лишь в конце следующего века. Но, конечно, современному критику трудно было принять «лишние» смыслы. Начиналась борьба за справедливость, борьба за права униженного и обиженного человека – вот его только в повести и увидели. Кто же знал, что эта одномерность ведет прямиком к 1917 году?

* * *

Может быть, повесть должна вызвать какие-то другие чувства и мысли? В ее «современном прочтении». Мы знаем, что Акакия Акакиевича полностью заменила в наше время машина-ксерокс. Похоже, что завтра компьютер заменит водителя авто, многих инженеров, юристов, бухгалтеров. Что делать? Кем и как быть? Гоголь как раз и подвигает нас думать в этом направлении. И дело не в выборе специальности. Его герой вполне доволен своей профессиональной деятельностью. Вопрос в том, как не потерять личность.

Ныне система дает возможность жить все более и более простым «отверткам». Специалисты победят? В каждом из нас? Вспомним, что демократия была выдумана рабовладельцами, выдумана для себя, для свободных от труда людей. Главной их заботой было понимать, что происходит в Городе, голосовать соответственно этому пониманию и защищать его. В отличие от древних демократий избирательное право ныне дается и Акакиям Акакиевичам, этим счастливым новым рабам. Людям, не имеющим сил, привычки и умения к выработке собственного мнения, собственной позиции. Людям-функциям.

Правящий класс в Риме не знал, как справиться с бездельной толпой, а мы продвинулись. Сейчас кроме зрелищ предложено соревноваться за кусок хлеба. Только называется эта арена конкурентной экономикой. С детства учат людей не тому, как занять себя, жить своей жизнью, а –  новому рабству. Престижно быть трудоголиком. Современные Башмачкины  больше специалисты, чем граждане. Для них почти любой поступок оправдан увеличением шансов реализоваться как специалисту.

Что нас может уберечь от обашмачивания? Широкое образование, включающее обучение возвышенной праздности, воспитание в каждом хотя бы частицы «счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой». Но образование подменяется обучением умениям,   обеспечивающим место в конвейере.

У Башмачкина отобрали шинель. У «Шинели» – многозначность. Писателя можно ограбить после смерти. Приклеить произведению свой ярлык. Пролежит повесть под чужим названием на складе, будут ее товаром-нагрузкой бесправным школьникам продавать.

Проживи автор формулы «Сила и понимание книги в ее своевременном прочтении» социалист Белинский еще лет двадцать, может быть, и не был бы он столь однозначен в интерпретации «Шинели». Увидел бы столь же безжизненный антиполюс: уже созревал  в своем счастливом детстве, готовился к триумфу Обломов. Почему антиполюс? А потому, что Акакий Акакиевич и Илья Ильич своими именами объявляют о своей воспроизводимости, о торжестве своих ДНК. Две комплементарные цепи в молекуле ДНК расположены в противоположных направлениях –  антипараллельно. А магия литературы – пусть живет. Без разоблачений.

* * *

Две цитаты из Набокова помогут читателю принять сей текст за призыв внимательно перечитать «Шинель»:

«Великая литература идет по краю иррационального. «Гамлет» –  безумное сновидение ученого-невротика. «Шинель» Гоголя – гротеск и мрачный кошмар, пробивающий черные дыры в смутной картине жизни. Поверхностный читатель увидит в этом рассказе лишь тяжеловесные ужимки сумасбродного шута; глубокомысленный – не усомнится в том, что главное намерение Гоголя было обличить ужасы русской бюрократии. Но и тот, кто хочет всласть посмеяться, и тот, кто жаждет чтения, которое «заставляет задуматься», не поймут, о чем же написана «Шинель»…

«Русские прогрессивные критики почувствовали в нем образ человека угнетенного, униженного, и вся повесть поразила их своим социальным обличением. Но повесть гораздо значительнее этого. Провалы и зияния в ткани гоголевского стиля соответствуют разрывам в ткани самой жизни. Что-то очень дурно устроено в мире, а люди – просто тихо помешанные, они стремятся к цели, которая кажется им очень важной, в то время как абсурдно-логическая сила удерживает их за никому не нужными занятиями – вот истинная «идея» повести».