Нос Клеопатры и мочевой пузырь Кромвеля

Иным мужчинам так и хочется схватить женщину... Скарселлино. Похищение Прозерпины. Частная коллекция

Антиутопии просуществовали куда дольше, опустившись с высот серьезной литературы («1984», «О дивный новый мир», «Мы») до литературного и киношного ширпотреба фэнтези-ужастиков – несть им числа. Первые щекотали нервы высоколобых интеллектуалов, вторые – отпетых филистеров. Вот именно: если звезды зажигают – значит, это кому-нибудь нужно. Еще как! Однако новые времена – новые песни. С той только поправкой, что старые песни пропеты, а новых пока нет и не предвидится. Супротив парадоксальных постулатов французских символистов типа Малларме и Валери, что жизнь подражает искусству, жизнь пошла в обгон. По крайней мере касаемо сюжета этой статьи. Чтобы далеко не ходить, возможны ли новые всходы в соседних с антиутопией жанрах апокалиптики и постапокалиптики после архисмелого заявления кремлевского эсхатолога, что его подданные, как жертвы агрессии, как мученики, попадут в рай, тогда как агрессоры просто сдохнут, потому что даже раскаяться не успеют.  Этот мем взорвал Интернет, а рикошетом задел помянутые апокалиптические жанры, отменив их за ненадобностью.

Но и пародии, анекдоты, палиндромы на эту тему уступают оригиналу ввиду его безусловной шедевральности. Несмотря на мелкие придирки. Сходство с исламским ахиратом – ну и что? Ответный удар по агрессору будет нанесен из рая – почему нет? Можно ли к художественному образу предъявлять натуралистические и буквалистские претензии?

В параллель отменяются политические остроты, анекдоты, пародии за невозможность переострить реальность. Дмитрий Быков куда решительнее меня и обзывает безрадостный, безнадежный, разрешенный русский смех рабским – соответственно все его жанровые ответвления от сатиры до анекдота. Не факт. Тем более высшие литературные достижения данного автора не в многословных пустышках в романном и жэзээловском жанрах – много буков и дефицит мыслей, а именно в рабьих жанрах, особенно в его рифмованных фельетонах и передовицах. Однако Дмитрий Быков приводит довольное точное определение смехового жанра – демотиватор, поясняя его с помощью двух наглядных примеров: «Весь этот юмор производит впечатление дозволенного, потому что первым пошутил тот, кто заставил двух гэрэушников, проваливших задание и вдобавок засветившихся, в виде наказания позировать в качестве геев… Когда анекдотический персонаж становится во главе Роскосмоса, космос превращается в хаос, а демос в охлос».

Тем не менее автор находит довольно страшненькое оправдание демотиватору: «Остается утешаться тем, что, если бы оно (российское народонаселение, одно из самых демотивированных в мире) не смеялось, оно давно бы уже в припадке зверства уничтожило на своем пути все, включая себя; и первым уничтожило бы именно то наиболее хрупкое, за что вообще его терпит Господь».

Из российского антиутопического мира абсурда в американский, который мне знаком не понаслышке – как натурализованному гражданину этой страны и профиполитологу. Мог ли, к примеру, Оруэлл или тот же Хаксли додуматься до такого скверного анекдота, когда на слушаниях в Сенате при утверждении Брета Кавано на пост верхового судьи всплыл гипотетический эпизод тридцатишестилетней давности: будто бы подростком-школьником он приставал к девочке, которая в нынешнем престарелом виде выступала обвинителем? Да никогда! <...>

Добавим еще, что жертвы этого малолетнего сексуального маньяка множились, к расследованию было подключено ФБР, а так как слушание происходило прилюдно, вся страна часами не отрывалась от ящика, мыльные оперы и спорт были отменены, в одной своей статье я написал, что, если бы в это время началась третья мировая война – та самая, которая отправила бы жителей одной страны прямехонько в рай, а другие бы сдохли без покаяния, – этой войны никто бы в Америке не заметил, занятый Гамлетовым вопросом: приставал мальчик Брет к девочкам или девочки все это измыслили с нечистыми целями забанить его кандидатуру в Верховный суд? О чем я, грешным делом, подумал: а даже если было дело и мальчик дернул девочку за косичку или пытался стянуть с нее купальник, он должен нести за это ответственность спустя три с половиной десятилетия? Если это единственная компра, которую разыскали его (и президента Трампа) противники, то Брет Кавано – святой человек. Настоящий заговор против американской демократии, и хотя он кончился поражением конспираторов, это вовсе не значит, что борьба окончена и в следующий раз они не возьмут реванш.

Да и сам этот крысанутый рецидив матриархата – #MeToo – ultima ratio в политической, да и не только политической борьбе сгубил в последнее время столько спортивных, артистических, политических и прочих карьер, что мог бы стать сюжетом антиутопии, если бы не выглядел калькой с действительности. В самом деле, жертвами этого радикального феминистского движения пало более двухсот могущественных, влиятельных, известных мужей, но вот что любопытно: половину вакантных мест заняли женщины. Пародия? Так это была бы пародия пародии. Как спародировать, к примеру, миллионный марш вагин по городам и весям Америки? В смысле в одеждах, имитирующих этот прекрасный женский орган, но его размеры и бесчисленность испугали даже женолюбов вроде меня: вагина дентата. 

Сатира? Если бы само это обратное, вспять, движение не держалось на сатирической скрепе. В разгар этой кампании я опубликовал в американских газетах статью под названием «В защиту кобелиного племени» – меня тут же обвинили в мужском шовинизме и маскулинизме, хотя это был скорее маскулизм – борьба за равенство мужчин с женщинами.

...а потом завалить и изнасиловать. Пальма иль Джоване. Изнасилование Лукреции. Государственный музей, Кассель (Германия)

Одно только исключение среди утопических жанров, у которого не все так безнадежно, а может, и наоборот. Я говорю о сослагательном, альтернативном жанре, который мается, бедняжка, между утопией и дистопией. В зависимости от тенденции – в негатив или в позитив. Этот жанр разрабатывают как публицисты, так и прозаики.

Индетерминизм в противоположность детерминизму. Если бы да кабы. Роль случайности в истории: повернулось так, а могло иначе. Я люблю ссылаться на нос Клеопатры: будь он покороче – иное было бы лицо мира, считал Паскаль. Это, понятно, метафора, а вот у него же вполне достоверный пример: «Кромвель готов был опустошить весь христианский мир; королевская фамилия погибла бы, а его род стал бы навсегда владетельным, если бы не маленькая песчинка, попавшая в его мочеточник». Вот именно: человек предполагает, а Бог располагает.

Можно сослаться и на русскую историю. Если бы Борису Годунову удалось создать монархическую династию, а Романовы так и остались заурядными дворянами… Если бы восторжествовали новгородские демократические прозападнические тенденции, а не московские автократические и изоляционистские… Если бы Ленина сменил не Сталин, а Троцкий… Ближе к нашему времени: Ельцин, о котором мы с Леной Клепиковой сочинили двенадцатиязыкую книгу. Если бы Ельцин не расстрелял оппозиционный парламент, если бы проиграл выборы Зюганову…

О, если бы!

Я уже писал о негативной дистопии последнего классика американской литературы Филипа Рота «Заговор против Америки» с альтернативным сюжетом: что бы случилось с Америкой и миром, если бы на выборах 1940 года победил не Рузвельт, а Линдберг, летчик, герой, националист, друг Гитлера. Ничего хорошего, как следует из этого романа.

Вот еще парочка аналогичных фикшнальных книг по альтернативной истории – и одновременно романов-предупреждений – о предполагаемой победе немцев во Второй мировой войне: «1945» бывшего республиканского кандидата в президенты Ньюта Гингрича и бестселлер «Фатерланд» британца Роберта Харриса. К тому же наоборотному, но в противоположном, оптимистическом направлении жанру можно отнести и расхваленный на все лады критикой роман «Союз идишских полицейских» лауреата Пулитцеровской премии Майкла Шейбона. Роман издан по-русски под не очень точным названием «Союз еврейских полисменов», но по-любому это избавляет меня от необходимости пересказывать его детективный сюжет. Вот что занятно. Действие романа происходит в Ситке, бывшей столице русской Аляски, где я неоднократно бывал по семейным обстоятельствам (там живут мой сын и его семья). Ситка в романе Шейбона – не русский и не американский город, а колония еврейских беженцев из Европы. И знаете, скольким евреям удалось бежать из зачумленной Европы и обрести землю обетованную на Аляске в этом гипотетическом романе? Одному миллиону! Круто.

Еще один оптимистический вариант альтернативной истории – классный фильм Квентина Тарантино «Inglorious Basterds» (намеренно коверканный инглиш) – про засланных в Германию американских коммандос-евреев, которые устраивают шикарный такой взрыв в парижском кинотеатре, когда там кайфуют нацистские вожди во главе с Гитлером: фюреру капут! Мечты, мечты, где ваша сладость?

А вот образчик альтернативной истории в несколько ином жанре – книга известного журналиста Джеффа Гринфилда «Then Everything Changed» (переведем это как «Тогда все было бы иначе»). Это уже не совсем проза, а скорее публицистика, нон-фикшен, хотя, несомненно, с элементами фантастики, что неизбежно. Автор берет три примера из недавней американской истории. Убийство Джона Кеннеди было такой грандиозной трагедией, что мало кто помнит, как его пытались убить раньше, сразу после избрания, еще до инаугурации, но та попытка провалилась. А если бы удалась? Что, если бы, наоборот, не удалось убийство другого Кеннеди – Роберта? Что, если бы, наконец, Джеральд Форд выправил свой промах во время президентских дебатов и одолел на выборах Джимми Картера? Можно не соглашаться с предположениями журналиста, но что от него не отнимешь, так это профессионализма и опыта: он был спичрайтером Роберта Кеннеди, работал на Си-би-эс, Си-эн-эн и Эй-би-си.

Самая парадоксальная, невероятная, фантастическая, но, по мнению автора, вполне возможная – третья история. Президентом становится Форд, которым крутит-вертит, как ему заблагорассудится, Генри Киссинджер, профессиональный и циничный политик. Никакой борьбы за права человека, бойкота московской Олимпиады и конфронтации с Советским Союзом, а, наоборот, продолжение реалполитики, детанта и тайной дипломатии. Однако главное и далеко идущее фиаско картеровской политики – Иран, где США допустили приход к власти исламских фундаменталистов во главе с вернувшимся из Франции аятоллой Хомейни, с чего и начался исламский оползень и длится по сю пору. По версии Гринфилда, духовный вождь исламской революции не успевает возвратиться на родину, а погибает в Париже в автомобильной катастрофе по пути в аэропорт, что выглядит ненужной натяжкой – это уже литературщина. Зато вполне убедительно, как Форд с Киссинджером предотвращают приход к власти исламистов и, не обращая большого внимания на нарушения прав человека в Иране, обеспечивают постепенный переход там от единоличной власти шаха к коалиционному правительству, которое включает и парочку умеренных аятолл, но те наотрез отказываются от какого-либо альянса с «Хезболлой». Благодарный Америке Израиль идет на уступки в переговорах с палестинцами и резко сокращает рост еврейских поселений на Западном берегу Иордана. Опять натяжка: на этот раз – либеральная. Как тогда, так и сейчас, израильтянам по-любому не с кем вести переговоры: палестинцы всех направлений не признают их право на существование.

По ходу дела прихватывает автор и ряд других альтернативных вопросов. Что было бы с «Новым курсом» и Второй мировой войной, если бы удалась попытка покушения на Франклина Делано Рузвельта в 1933 году? А что, если бы, наоборот, не удалось убийство Джона Фицджеральда Кеннеди в Далласе 23 ноября 1963 года? Вопросы, вопросы, вопросы.

Можно спорить и оспаривать предлагаемые разными авторами варианты альтернативной истории, однако роль случайности в мировой истории несомненна. География, топография, этнография, климат, идеология, религиозный антагонизм, терроризм, борьба за прибыль и богатство, массовые миграции, что еще, я знаю? Это, конечно, основные, базовые двигатели истории. Но неудавшееся или, напротив, удавшееся покушение, пропущенная встреча на верхах, изменение в погоде, а значит, и в расписании политиков, неудачный выбор слов во время президентских дебатов – и устоявшийся вроде бы ход истории летит вверх тормашками.

Вот именно, нос Клеопатры. Или песчинка в мочевом пузыре Кромвеля.

Читателю на выбор. 

Нью-Йорк