И звучит с базара блатной мотив

Хмель проходит, явь остается. И фильм про Рыжего, который сняли в этом году, останется. Кадр из фильма «Рыжий». 2024

Смерть всегда рядом, смерть, она гипнотизирует. В стихах Бориса Рыжего (1974–2001) смерть рвется языками догадок, ощущений, страха, спокойствия:

Но где бы мне ни выпало

остыть,

в Париже знойном, Лондоне

промозглом,

мой жалкий прах советую

зарыть

на безымянном кладбище

свердловском.

Его речь проста – никаких выкрутасов. Его речь волшебна. Рыжий, скажем так, своеобразно религиозен:

Станет сын чужим и чужой

жена,

отвернутся друзья-враги.

Что убьет тебя, молодой?

Вина.

Но вину свою береги.

Перед кем вина? Перед тем,

что жив.

И смеется, глядит

в глаза.

И звучит с базара блатной

мотив,

проясняются небеса.

Речь о метафизической вине, зыбкой и необъяснимой. Рыжий далек от церкви, его дороги слишком иные, часто довольно дикие.

Мне дал Господь не розовое

море,

не силы, чтоб с врагами

поквитаться –

возможность плакать

от чужого горя,

любя, чужому счастью

улыбаться.

Тут – космос всеобщности, раскрытый мощным цветком. Так мало кто чувствует, особенно в наше время. Но смерть в самом деле всегда веет рядом. И рядом со стихами, рядом образом поэта, смерть, она не дает покоя, она гипнотизирует.

* * *

Баланс интересов – чтобы тебя читали и высоколобые интеллектуалы, и «простецы» из народа – найти сложно. Пожалуй, только Есенин почувствовал, нащупал и воплотил в стихах эту золотую середину. Думается, в наши дни это удалось и Борису Рыжему. Стих его совершенно самостоятелен и абсолютно узнаваем, тем не менее тени Есенина и Блока видятся иногда, когда читаешь Рыжего. Бродский же, которым он явно увлекался («Бродскому не подражаем – это важна черта…») остался, вероятно, просто читательским пристрастием поэта.

Алкоголя много в поэзии Рыжего, но и из него поэт извлекает пользу, как, например, в этом перле: «Прошел запой, а мир не изменился…» Разумеется, дело не в алкоголе. Дело в жизни. Возможно, в интенсивности любви: «Любимые, вы только посмотрите / на наши лица…»

При всей их земной конкретике в стихах Рыжего есть привкус неба: «Шарф размотай, сними перчатки. / Смотри не плачь…» Плакать придется много.

* * *

Он созидал стихи по некоему волшебному сценарию, очевидному только ему. Он любил боль и горе – с истовостью аскета. Он вводил ангелов в стихи так же естественно, как собутыльники входили в его дом. Его стихи звучат из глубины бездны:

Едва живу, едва дышу,

Что сочиню – не запишу.

На целый день включаю Баха.

Летит за окнами листва,

Едва-едва, едва-едва,

И перед смертью нету

страха.

Эта бездна угадывается предчувствиями, она высока и величественна. Стихи Рыжего трагичны, но и светлы. Он надрывался от любви и нежности. Приблатненность речи, что в стихах, что в его прозе – легкая, абсолютная естественная: «Не лучше ль было в подворотне / с печальным уркой водку пить?»

Хмель проходит, явь остается.