Я сам себя обидел

Когда гудит пароход…Дмитрий Щербиновский. Пароход. 1902. Рыбинский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник

Поэзией в нашей жизни насыщено все. Мы не знаем, откуда она берется и куда исчезает, но чувствуем, узнаем ее сразу. Даже там, где ее, кажется, и не может быть.

Вот, например, прозаическая («проза» – антоним слову «поэзия»), идеологически выдержанная (ой!) вещь, опубликованная давным-давно (1939 год). Откуда там поэзия? А она есть. Более того, повесть Аркадия Петровича Гайдара (Голикова) (1904–1941) «Судьба барабанщика» – нерифмованная поэма. В этой вещи, которая появилось на свет едва ли не в самые суровые времена отечественной истории вообще и советской в частности, хорошо видны все поэтические особенности, характерные для гайдаровской прозы.

С поэзией «Судьбу барабанщика» роднит прежде всего эмоциональность. К сердцу и лишь затем к разуму читателя обращен автор. Главного героя, заблудившегося во вранье, спасает не идеология, а песни, «от которых земля казалась до грусти широкой, а на этой земле мы были людьми самыми дружными и счастливыми». Те самые песни, которые пишутся на рифмованные стихи. «– Папа, а все-таки «Жаворонок» – не солдатская песня!» Он, конечно, сейчас же хмурится: – А какая же? – Да так! Просто человеческая. – А солдат – не человек, что ли?»

Настоящая поэзия – не только сильная эмоция, но и эмоциональная достоверность. Вот главный герой (Сергей) узнает, что его надежды на мичманскую школу в Одессе, куда обещал его устроить фальшивый дядя, рухнули. Казалось бы, сказать, что герою «ничего теперь впереди не светило», вполне достаточно. Но речь-то идет о мечте. Большой и сокровенной, молодой, горячей, долго вынашиваемой мечте. Потому именно эта фраза у Гайдара с его обычно короткими предложениями развернута: «Ничего теперь впереди не светило, не обнадеживало и не согревало».

Как и для поэзии, для повести характерна образность – отражение сути через внешние обстоятельства. Например, если перед читателем появляется мелкий жулик, очень скоро мы видим, как за ним гонится дворник с метлой. Если главный герой попал в беду, то окружающий мир сразу пытается спасти мальчика (с ним с самого начала ищет встречи вожатый его отряда). А если мальчик в беду все-таки попадает, то исключительно по своей вине. Основные причины – ложь и гордыня: «Нет, я не потерялся – мне никого не надо». Начало же спасения – правда, признание собственной ошибки: «– Тебя обидели? – Нет, – вытирая слезы, ответил я, – я сам себя обидел».

И как только это допускает логика повествования, Гайдар становится лириком в чистом виде. В таких зарисовках отчетливо слышен голос автора, а не героя: «Когда гудит пароход, я теряюсь. Как за поручни, хочется схватиться мне за что попало: за ствол дерева, за спинку скамейки, за подоконник. Гулкое многоголосное эхо его всегда торжественно и печально. И где бы, в каком бы далеком и прекрасном краю человек ни был, всегда ему хочется плыть куда-то еще дальше, встречать новые берега...»

Довольно часто Гайдар использует и повторение как средство эмоционального усиления. Вот наш герой в поезде, где невольно помогает ворам и шпиону: «Поехали! Эх, поехали! Эх, кажется, далеко поехали!» Среди других приемов, обычных для поэтического высказывания, в повести присутствует, например, эмоциональный контраст. «А вот придет весна, и мы все поедем втроем на Кавказ – на курорт. Пришла наконец весна, и отца моего отдали под суд».

Нельзя не обратить внимания и на такую поэтическую особенность «Судьбы барабанщика», как фонетическая музыкальность. Она столь сильна, что автор от нерифмованной поэзии то и дело переходит на рифмованную – включает в ткань повествования «обычные» короткие стихотворения. Вот в начале повести главный герой делает ошибку за ошибкой. Приближение большой беды дополняют короткие стихи – настраивают читателя на правильную, с авторской точки зрения, волну и вносят в рассказ необходимую долю абсурда, ощущение неуправляемости событий:

«Ай-ай!

Ти-ше!

Слышишь?

Ти-ше!»

Иногда рифмовка возникает в тексте неожиданно и тогда сжимает высказывание, акцентируя его на главной мысли: «А встретились мы с ним недавно... То да се – вот и все!» И, разумеется, если автор в душе поэт, его герои тоже сочиняют стихи. Сергей – по-детски беспомощные:

На борту стоят матросы,

Лихо курят папиросы.

На берегу стоят девицы,

Опечалены их лица!

Автор подчеркивает таким образом незрелость, наивность своего персонажа. Причем, как это часто бывает с начинающими авторами, во сне или в забытьи стихи у главного героя получаются гораздо лучше, чем наяву:

Сергей-барабанщик,

Солдатский обманщик,

Что ты бьешь в барабан?

Еще спит капитан.

Другое дело – мнимый дядя. Певучий шпион с образным мышлением («Но скажи, друг мой, почему это у вас в квартире как-то не того? Сарай – не сарай, а как бы апартаменты уездного мелитопольского комиссара после веселого налета махновцев?»), великолепными способностями сатирика-импровизатора (если ситуация поворачивается не в его пользу, он сразу прячется за мишуру официоза: «Скажи ему, Яков, в глаза, прямо: думал ли ты во мраке тюремных подвалов или под грохот канонад, а также на равнинах мировой битвы, что ты сражаешься за то, чтобы такие молодцы лазали по запертым ящикам и продавали старьевщикам чужие горжетки?»), этот веселый меткий «дядя» – сочинитель куда интереснее.

Стихи он пишет ровные, «правильные». Только слушатель и автор понимают в них каждый свое. «За победу! За нашу победу!» – произносит герой фильма «Подвиг разведчика», вызывая горячее сочувствие и у киношных фашистов, и у настоящих зрителей. «Дядя»-шпион тоже не промах:

Скоро спустится ночь благодатная,

Над землей загорится луна.

И под нею заснет необъятная

Превосходная наша страна.

Спят все люди с улыбкой умильною,

Одеялом покрывшись своим,

Только мы лишь дорогою пыльною

До рассвета шагая, не спим.

Здесь и сарказм по поводу расслабленного обывателя. И насмешка над теми, кто им восхищается. И почти неприкрытая издевка относительно «превосходной» страны, замаскированная под стилистическую беспомощность. И вполне серьезная угроза – в конце. «Что, хороша песня? То-то! А кто сочинил?» Гайдар дает здесь блестящий пример поэтической и политической пародии. Его главный антигерой – клоун злой и талантливый. Все фальшивое, пустое он сразу обращает в свою пользу. Однако автор пристально смотрит и за ним. Как только представитель темных сил, пришедший соответственно со стороны, «куда плавно опускалось сейчас багровое вечернее солнце», начинает переигрывать, Гайдар одергивает его. «Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик-мечтатель! – Он не в голубую даль, – хмуро ответил я. – У него намылены щеки, в руках помазок, и он, кажется, уронил за окно стакан со своими вставными зубами».

«Судьба барабанщика» содержит еще множество примеров использования поэтического языка. Собственно, эта вещь состоит из них практически целиком. Отсюда четкий эмоционально-интонационный рисунок повести и общее впечатление от нее: «звук, ясный, ровный, как будто кто-то задел большую певучую струну». Звук этот печален. В «Судьбе барабанщика» ясно слышна тоска – по вечно ускользающему куда-то всеобщему братству. Тоска эта остается и в конце, когда всё уже вроде бы расставлено по своим местам. Бандита убили. Со шпионом справились. Нам бы теперь человеческих песен.