Борис Турченев
Вот какой он был, автор этих строк. Фото из архива автора
Дикий лисенок
Весной 1942 года возобновилось немецкое наступление. Мирное население стали учить, как надевать и носить противогазы. Помню, как хорошим весенним вечером собрали женщин с детьми на зеленом лужке за станицей и представитель военкомата сначала учил их ходить строем, а потом – как надевать и снимать резиновую маску противогаза. Для многих женщин с их длинными волосами это было мучением. Мы, мальчишки, управлялись с этим без труда. Учили еще, как протирать стекла, как обходиться без трубки, если она повреждена, и др.
У нас в доме, в той половине, где раньше был рентгеновский кабинет, стали жить красноармейцы, которые то и дело менялись. Некоторое время жили несколько санитарок. Это были жизнерадостные молодые девушки, еще не побывавшие на фронте. Помню, как они угощали меня сахаром-рафинадом, крупные куски которого ловко раскалывали на ладони одним ударом финского ножа. Мама, в свою очередь, поила их чаем с домашним абрикосовым вареньем. Потом жили молодые солдаты-шоферы, и во дворе стояли их полуторки. Меня они восприняли как младшего брата, и у нас установились прекрасные отношения. Меня допускали смотреть, как они ремонтируют машины, как меняют колеса и др. Иногда я даже удостаивался чести подать какой-нибудь ключ или завернуть гайку!
Однажды они привезли мне в подарок из степи лисенка-подростка размером с кошку. Его поместили в прочный деревянный ящик, оставив небольшое отверстие, чтобы можно было за ним наблюдать и кормить. Весь день я крутился возле этого ящика, называя лисенка разными ласковыми именами и пытаясь его накормить. Но он ничего не ел и не пил, а сидел, забившись в дальний угол. Наконец мама увела меня спать. Засыпая, я мечтал о том, как подружусь с этим лисенком и буду с ним играть на зависть всем мальчишкам. Мои представления о животных основывались на детских книжках и не имели ничего общего с действительностью. Утром наступило первое прозрение: оказалось, что ночью лисенок, пренебрегший моей лаской, прогрыз дырку в ящике и удрал, оставив клочок рыжей шерсти в отверстии. От обиды я плакал навзрыд.
Сирень. Масло
Ко второй половине июня стало ясно, что немцы займут станицу. Жители, опираясь на многовековой опыт, вечерами или рано утром, когда не было бомбежки, спешно закапывали в вырытые в земле ямы всякие пожитки, которые могли бы подвергнуться грабежу. Сверху укрывали дерном или перекапывали вместе с соседними участками, чтобы не было заметно. То же делали и у нас. Топленое и подсолнечное масло и другие жиры прятали в укромных местах погреба. Но перед самым приходом немцев тетя Дора, сочтя это ненадежным, перепрятала бидончик с топленым маслом в куст сирени, росший у нас во дворе. На беду это видел Виктор.
Первый немецкий солдат появился у нас в послеобеденное время, когда все спасались от дневного зноя в холодке за флигелем. Он был высокий, худощавый и выглядел довольно мирно. Винтовка была небрежно закинута за спину, рюкзак висел на плече. Он прошел по двору и обратился к сидящим женщинам с классическим приветствием: «Матка, яйки, масло, курки – давай, давай!» Все дружно развели руками, показывая, что ничего нет. Но пятилетний честный мальчик Витя не мог, конечно, понять эту игру в экспроприацию. Он сказал: «Дядя, я знаю, где масло. Оно в сирени. Пойдемте, я покажу». Но немец, как видно, неплохо понимал по-русски. Он прямо прошел к кусту сирени и, порывшись там, вытащил бидончик. Укоризненно погрозив всем пальцем, он ушел. Об оплате, разумеется, речи не было. Впрочем, наши взрослые, имея опыт Гражданской войны и немецкой оккупации 1918 года, на нее и не рассчитывали, понимали…
Вскоре пришел второй немец. Он был невысокий, толстый, лет сорока, белобрысый, весь потный от жары. Винтовку нес на плече, как коромысло. Этот ничего не спрашивал, а, внимательно оглядев двор, сразу полез в погреб, откуда через несколько минут вынес тетин Тосин бочонок со свиным жиром, литра на два. Так же молча он ушел. Последующие немцы, не увидев коровы или кур, понимали, что поживиться нечем, и уходили без вопросов. Как-то незаметно для нас, впрочем, они утащили еще и большую бутыль с подсолнечным маслом. Наше главное богатство – подгорелое жито – их не интересовало. Надо также учесть, что все более или менее ценные вещи были спрятаны в ямах, а висевшее на крючках тряпье им было не нужно. Казалось бы, урон от грабежей был невелик, но для нас он был существенным. Мы остались без жиров, а без них нельзя было испечь пышки или оладьи, чтобы не подгорало. На их покупку уходила почти вся зарплата тети Клавы, которая одна из наших взрослых работала во время оккупации.
