Валентина Мордерер Елена Урысон. Проблема исследования языковой картины мира: Аналогия в семантике / Рос. академия наук. Ин-т русского языка им. В.В. Виноградова. - М.: Языки славянской культуры, 2003, 224 с. (Studia philologica).
Охотник и заяц в одном лице - необузывающая эмблема того рода науки о языке, которую демонстрирует автор. Более того, взяв на вооружение такое дальнобойное орудие, как картина мира, можно бесприцельно палить, оно, даже разорвавшись в руках, достанет косого. Сам же охотник только целее будет.
Каждый естественный язык, уверят г-жа Урысон, по-своему членит мир и имеет свой специфический способ его, мира, концептуализации. В основе каждого языка лежит особая модель (картина мира), в соответствии с которой говорящий должен организовывать свое высказывание. Это положение, впервые осознанное еще Гумбольдтом, лингвистически кажется безупречным.
Языковую (наивную) картину мира традиционно противопоставляют научной, что резонно. Отсюда лингвиста, исследующего тот или иной фрагмент языковой модели мира, ждут, по мнению Урысон, открытия двух типов: с одной стороны - фрагмент может необыкновенно точно соответствовать нашим, до сих пор никем не эксплицированным, обиходным представлениям о данном уровне действительности, а с другой - этот же фрагмент может удивительно отличаться от научного знания, которое современный образованный человек склонен рассматривать как эталон правильных представлений.
Не отказывая, слава Богу, языку в праве на самостоятельное, автономное существование, автор противопоставляет его не только науке, но и... "системе житейских представлений о мире", как он сам выражается. Его интерес - семантика. Книга состоит из трех частей, оснащенных приложениями и заключениями: "Языковое представление об устройстве человека ("наивная анатомия"), "Противопоставление "предмет vs. ситуация в семантической системе русского языка" и "Несостоявшаяся полисемия" и некоторые ее типы".
Первая фраза первой главы книги: "Душа и сердце имеют много общего". Вот это настоящая лингвистика: "...Душа и сердце сближаются с обычными человеческими органами - легкими, печенью, мозгом и т.д., которые тоже находятся внутри человеческого тела и выполняют особые функции, обеспечивающие его жизнедеятельность". Лексемы "наивной анатомии" ("душа", "дух", "совесть" и т.д.) толкуются или как способность, или как невидимый орган. Какой в этом толк? В общем, душа болит, а сердце плачет.
Начинает автор с понятия картины мира как данности, но потом озадаченно пишет: "Полученные нами результаты ставят еще один вопрос: что такое картина мира".
Казалось бы, интересовать языковеда должен язык. Не тут-то было - Урысон забредает куда угодно: в психологию, философию, науку как таковую. И все эти квазиинтерпретации подменяют лингвистический анализ. Да есть ли он вообще? Рассуждения строятся по большей части по такой схеме: остроумнейшее положение вроде "Душа - это орган внутренней жизни человека, т.е. всего того, что не связано непосредственно ни с физиологией, ни с деятельностью интеллекта" - далее "подтверждается" примерами совершенно неизвестного происхождения (придуманными самой Урысон?) - "В душе она хотела уйти" и в таком духе. Вторая категория примеров - художественная литература. Но из нее берется лишь то, что подтверждает мысль автора. Но на каждый такой пример реально в литературе приходится тысяча, которые г-жа Урысон пометила было как "невозможные". А литература и есть опыт невозможного, и только его. Более того, литература по природе своей - не лингвистична, она есть радикальный опыт отрицания языка до самых своих основ. Тынянов говорил, что у Гейне есть необычайные фразы - даже без подлежащего и сказуемого. Литература - гильотина языка.
И уж совсем неловко выглядят пассажи (а их немало) типа: "С другой стороны, невидимый орган тем реальнее, чем больше похож он на обычный, материальный орган" или "В норме человек не замечает того, что он дышит, и не ощущает внутри себя воздух или что-либо подобное". Флоренский бы возразил, что если ты не ощущаешь этого, то тебя просто-напросто нет и не в каком-то там метафорическом, а в самом что ни на есть исконном, бытийном смысле.
И потом скучно ведь заниматься падежами или семантикой местоимения "сам", то ли дело - картиной мира. Все это культурологическое парение и натурфилософский оптимизм - от лукавого. И чем шире картина - тем она субъективнее, такой вот парадокс. Автору только кажется, что он занимается языком, на самом деле он ворочает собственным - неопределенным и смутным - представлением о языке, сверяя свои впечатления со словарями. Эпистомология не входит в разряд урысоновских добродетелей - проще говоря, она совершенно не занимается вопросом о том, кто что знает.
XX век прошел мимо отечественной лингвистики. Как будто не было герменевтики, феноменологии, Гуссерля, Хайдеггера... У нас традиция - apres-апресян. Не так ли?
В американской комедии герой заигрывает с новой знакомой: "Как насчет чипсов на берегу озера?" - "Нет!" - "Вы правы, да и озера здесь нет".
