Валентина Мордерер Петр Вяземский. Старая записная книжка. 1813-1877. - М.: Захаров, 2003, 960 с. (Биография и мемуары).
Остроумие бывает - первого и второго шага. Остроумие первого шага - это Пушкин, непосредственная и острая устная реакция на людей и события. Второго шага - Вяземский, который шутки продумывает, записывает и ждет подходящего момента, чтобы кстати их сказать. Он говорил о Толстом Американце: "Он мастер играть словами, хотя вовсе не бегает за каламбурами". Сам князь Петр Андреевич за каламбурами, безусловно, бегал. Хотя есть, так сказать, риторика языка и риторика мысли. Прилежный ученик традиции французского острословия XVIII века, Вяземский - мастер и того и другого ("Многое может в прошлой истории нашей объясниться тем, что русский, то есть Петр Великий, силился сделать из нас немцев, а немка, то есть Екатерина Великая, хотела сделать нас русскими").
Вяземский родился в 1792 году, умер в 1878-м. Из записных книжек, которые "друг Пушкина" и человека критического вообще вел с 1813-го - до самой смерти, в двадцатые годы было опубликована лишь незначительная часть. В 1870-х годах он частично и с некоторой переработкой начал публиковать их в сборнике "Девятнадцатый век" и "Русском архиве" под названием "Старая записная книжка".
В самом имени его - Вяземский - какая-то живая учащенность и плотная прилегаемость письма. Свернув с большой дороги русской литературы, он осознанно и тонко создал промежуточный и мозаичный жанр, не утративший свежести до сих пор. "Я, - признавался Вяземский, - создан как-то поштучно, и вся жизнь моя шла отрывочно". И эта отрывочность натуры более чем соответствовала монтажному построению "Записных книжек". Это не только о собрате по перу, но и о себе: "Дмитриев - беспощадный подглядатай (почему не вывести этого слова из соглядатай?) и ловец всего смешного". "Сыщик и общежитейский сплетник", как он сам себя называл, Вяземский фиксирует устную традицию во всем ее многообразии. Сверхзадача такова: "Мне часто приходило на ум написать свою "Россиаду", не героическую, не в подрыв Херасковской, "не попранную власть татар и гордость низложену", Боже упаси, а Россиаду домашнюю, обиходную, сборник, энциклопедический словарь всех возможных руссицизмов, не только словесных, но и умственных и нравных, то есть относящихся к нравам; одним словом, собрать по возможности все, что удобно производит исключительно русская почва, как была она подготовлена и разработана временем, историей, обычаями, поверьями и нравами исключительно русскими. В этот сборник вошли бы все поговорки, пословицы, туземные черты, анекдоты, изречения, опять-таки исключительно русские, не поддельные, не заимствованные, не благо- или злоприобретенные, а родовые, почвенные и невозможные ни на какой другой почве, кроме нашей. Тут бы Русью и пахло, хоть до угара и до ошиба, хоть до выноса всех святых! Много нашлось бы материалов для подобной кормчей книги, для подобного зеркала, в котором отразились бы русский склад, русская жизнь до хряща, до подноготной".
Как замечала Лидия Гинзбург, плевательник на месте священного сосуда поэтического вдохновения и анекдотическая эпопея российских нравов - красноречивые символы, которым могла бы позавидовать любая современная теория литературы. И подобно тому, как "Письма русского путешественника" учителя Вяземского Карамзина - далеко не простодушно-сентименталистская запись путевых впечатлений, а, как показали Лотман и Успенский, прямо-таки модернистски изощренная конструкция, требующая глубинных интерпретаций, "Старая записная книжка" - далеко не наивное собранье пестрых глав, а тщательно выверенная система.
Но может ли быть системой то, что позволяет включать в себя все, что угодно? Положительно может. Фрагменты, составляющие текст, - это и дневниковая запись, и мемуарный отрывок, и анекдот (исторический, светский, литературный), и литературно-критическое (или политическое) рассуждение, портрет, афоризм, цитата и многое другое. Все это держится самой формой избранного Вяземским типа письма и единством голоса. Он не писал книги (хотя слово "книжка" парадоксальным образом и вынесено в заглавие) в традиционном смысле. И при классической выверенности языка "Старая записная книжка" - безусловно, неклассический текст, более близкий опыту XX века, чем его исторической современности.
Издание "Записных книжек" один к одному воспроизводит содержание VIII-X томов Собрания сочинений 1878-1896 годов и не сопровождается ни предисловием, ни комментарием. Вряд ли стоит винить за это издателей. Комментированное издание такого рода требует многих лет и больших исследовательских усилий. А пока идем по тексту.
