Ольга Новикова Каверин, ехидно улыбаясь, рассказывал: «Моя племянница, дочь Юрия Тынянова – переводчица испанской литературы. Странный она человек: взяла и вступила в партию. Спрашиваю: «Зачем ты это сделала?» Отвечает: «От одиночества».
И нам в голову не могла бы прийти такая мотивировка. Куда только не толкает отчаянное одиночество пишущего человека...
Эта давняя байка припомнилась, когда мы задумались, почему литературный народ в наше время сделался таким закрытым, неконтактным.
Общения нет.
Не слушаем друг друга.
Пока коллега что-то там вещает, проборматываем про себя свой монолог.
Мысль не подхватываем и не развиваем.
Спорить и соглашаться разучились. Как в старой опере – каждый выходит на авансцену и, не обращая внимания на остальных, выводит свое соло. Хоть это дуэт или трио. Но даже опера изменилась – от певцов теперь требуется техника драматического диалога. Дух современного искусства – во взаимодействии. А литература по-прежнему дело одиночек?
«Я работаю, так сказать, соборно», – признавался Каверин. Но попробуем-ка сегодня применить этот принцип если не в романах, так хотя бы в эссеистике.
Одиноки ли вы, служители муз? Первым выдернули мы из уединения нынешнего постояльца Пушкинского дома. Андрей Битов выдал следующее: «Каждый нормальный писатель должен быть одинок. Никакого смысла быть другим, чем он есть, у него нет. Нельзя быть лучше других, но быть единственным – его шанс».
Выходит, одиночество – норма?
Но есть же писатели общительные, гармоничные в контактах с коллегами. Таким нам всегда казался Евгений Попов. Вот у кого справимся. Что, и он одинок?
«Разумеется, одинок, – ответил нам веселый прозаик. – Как и всякий нормальный писатель, который уверен в том, чем он занимается, и не желает жить на коммунальной кухне, где соседи могут насс... ему в борщ. Писатель обязан быть один, если не хочет раствориться в культуре, как пятак в соляной кислоте. Писатель должен быть очень хитрым и не задавать никому вопроса, как простодушный Даниил Хармс: «Почему я лучше всех?» У писателя должны быть предшественники, друзья, ученики, знакомые и поклонники. Количество всех этих временно живых или, наоборот, покойных граждан значения для литературы не имеет. Таков мой честный ответ».
Удивились, но поняли. С простодушием надо кончать. Заработаешь помимо одиночества еще и презрение. Бог с ним, с борщом, ведь и в душу могут не только плюнуть...
Продолжаем поиски. Поповы бывают разные. Евгения мы знаем, по сути, лишь литературно (в смысле – читаем его), но Валерий Попов... Мы познакомились с ним еще в глухом советском 1979 году и, на наш взгляд, подружились... Он-то уж, наверное, посмеется и скажет: какое, ребята, одиночество? Забыли, как вы нашли меня в Ленинграде аж на купчинской квартире? Как читали каждую мою вещь еще в машинописи, задолго до публикации... Когда появлялись статьи Новиковых, я на спор всегда отыскивал там свое имя...
Звоним и, задав сакраментальный вопрос, получаем ответ-экспромт: «Абсолютно. Одинок, но не безвестен. Немножко все-таки ощущают. Соседствовать не с кем. Вот мое любимое стихотворение Бунина: «Я молод был, безвестен, одинок». Отпадает первое и второе, остается третье».
А мы-то думали, что есть у нас с Валерием связь, раз есть общие ценности. Какие? Отвечаем с ходу: веселый эстетизм вместо антисоветского кукиша в кармане. «Любовь, что движет...» вместо ненависти, что тормозит. Словесная игра вместо риторического многословия... Казалось, все это объединило нас навсегда и не отпадает, несмотря на редкость наших встреч... Или отпало?
И все равно питерцы нам в чем-то ближе москвичей, поэтому на брегах Невы, а точнее, на берегу «Канавы» (канала Грибоедова) отыскали мы отъезжающего в Царское Село Андрея Арьева. Тот дал философское закрепление идеи, своего рода апологию одиночества:
«Жизнь человеческая есть процесс осознания своего одиночества, своей «единичной сущности», каковая, увы, не может прозябать без и вне универсальных, обобщающих понятий. Поэтому человек бежит от своего одиночества – к роду, к племени, к нации, к Богу... Художник, более других призванный выражать ценности внутреннего бытия личности, ее единичность, тем самым экзистенциально одинок более других людей. Он творит, так или иначе создавая свои подобия, дабы это свое одиночество призрачно преодолеть... Я, в общем, поддерживаю отношения с людьми творческими, по молчаливому согласию «посвященными» в данную проблематику. Хотя говорить о ней между собой – или дурной тон, или дурной романтизм. «Близкие люди» в литературе могут быть только в молодые годы, годы ученичества. «Литературно близких» людей существовать не должно. Простите за парадоксы».
И впрямь – что это мы затосковали по «бессонным спорам», да еще вслух об этом заговорили? Действительно, дурной тон, да и только. Арьев прав, разойдемся по своим кабинетам и прекратим мерехлюндии. Разошлись. Посидели каждый за своим компьютером и за своей прозой, но на следующий день одиночество вернулось. И снова тянет о нем говорить и писать. Почему? Не потому ли, что «годы ученичества», о которых говорит Арьев, у нас обоих продолжаются? Начиная каждую новую вещь, чувствуешь себя голым человеком на голой земле.
А действительно ли в юности у каждого есть шанс вдоволь наобщаться с друзьями по музам? Молодой, но уже известный Александр Иличевский не только подтвердил эту мысль, но и поразил нас пространной «номенклатурой» (списком имен):
«В новейшей литературе у меня есть и учитель, и друзья – большинство из них поэты. Мой учитель в совершенно классическом понимании этого слова: Алексей Парщиков. Его вниманием, абсолютно солнечной интуицией и глубочайшим пониманием языка, тайным знанием сути литературы и дружеским отношением я счастлив много лет. Друзья тоже научают опытом, чутьем, плодами яростного единомыслия, блистательностью таланта, личностной стойкостью или драматичностью. Порой они совершенно разные и, возможно, друг другу совсем не близкие, но близкие мне – это Владимир Губайловский, Наталья Гетманская, Вадим Месяц, Андрей Тавров, Ольга Зондберг, Евгения Воробьева, Михаил Бутов, Игорь Вишневецкий, Сергей Соловьев, Андрей Сеньков, Юлия Качалкина, Маргарита Меклина, Санджар Янышев, Гали-Дана Зингер, Елена Сунцова, Некод Зингер... Я очень рад, что могу удвоить этот бесценный список».
Половину персоналий мы слышим впервые, но как еще узнавать новые имена, если писатели не будут называть друг друга? С возрастом литераторы становятся скупее в желании озвучить имя коллеги. В ответе Иличевского нам послышался «будущего зов», голос третьего по отношению к нам поколения: ведь юный Алеша Парщиков некогда приходил в наш дом как ученик.
Общительность возвращается в литературную жизнь.
В «списке Иличевского» много стихотворцев. Чтобы не пропасть поодиночке, молодые поэты берутся за руки: каждый день в Москве где-нибудь да исполняются стихи, устраиваются поэтические турниры... Армия поэтов, как в начале прошлого века, стала и армией читателей. Даже если читатель стихов сегодня – только тот, кто и сам их слагает. Что ж, и этого достаточно, чтобы поэзия выжила.
А что с прозаиками? Странно, но нередко слышишь такие неофициальные отчеты о литературных поездках: общался, мол, с прекрасным человеком, очень хорошо поговорили. «А книгу его вы читали?» – спрашиваем. «Ну нет, – отвечают. – Зачем портить впечатление?..» А ездили-то пропагандировать современную словесность. Так кого же можно заразить читательским интересом, если тебя самого даже не тянет открыть книгу коллеги?
Вопрос мог так и остаться риторическим, но один из участников нашего полилога подошел к предмету с неожиданной стороны. У Владимира Маканина обнаружился свой ракурс:
«Читаешь собрата по перу и вдруг... Поймал! Поймал в чужой строке свое чувство... Сам такого почему-то не написал, не успел, но узнать узнал. «А-а... Ты, друг мой, те же тропки топчешь!» – или строчкой ниже вдруг ловишь горечь, чужую, но вполне свою... «Ага, дружок!.. Ага, подруга!.. Ты тоже поглотала пыль с проезжей дороги...» На мой взгляд, в этом постоянно обновляемом знакомстве есть кураж и есть замечательное неодиночество. Есть игра! И, пожалуй, лучший род неспешного человеческого общения...
В жизни не раз и не два бываешь одинок, остро одинок... Но в литературе – нет, никогда, на мой взгляд».
А что ж! Не удивлялись мы, что Валентин Катаев даже в последний год своей долгой жизни все спрашивал: кого почитать из новых, не подросли ли талантливые конкуренты?.. Жил и писал в «неодиночестве». Потому и сейчас новых читателей находит.
...Если слово осталось одиноким – не получился стих, не получилась фраза. Литература – содружество слов. И людей. Все-таки – преодоление одиночества.
