Виктор Широков Другой Чехов: По ту сторону принципа женофобии. – М.: Ладомир, 2007, 336 с. (Русская потаенная литература). Михаил Золотоносов.
Сегодня Чехов определенно стал объектом пристального внимания, и в первую очередь людей творческих профессий. Театральные режиссеры кто во что горазд перекраивают его пьесы, литературоведы по косточкам разбирают внутренние пружины его прозы и подлинную мотивацию творческих устремлений.
Новая книга Михаила Золотоносова – ярчайший образец современного скрупулезного прочтения и творчества, и всей жизни (начиная чуть ли не с гимназических лет) русского классика.
Она состоит из пяти фрагментов: собственно литературоведческий анализ, примечания к нему, а в двух приложениях – рассказ Чехова «Открытие», примечания к нему и рассказ А.Седого (брата, Александра Чехова) «Остров Цейлон».
Исследователь аргументированно утверждает, что основным писателем, повлиявшим на всю структуру творчества Чехова, был Захер-Мазох и русский прозаик именно по его примеру самоисцелялся творчеством, изображая собственные жизненные травмы и возникающие психологические проблемы. Главным же мучившим его с подросткового возраста синдромом была острая боязнь ярких, «женственных» женщин, откуда и проистекала вполне осознанная женофобия. Несмотря на большой успех у противоположного пола и обилие связей, писатель стремился избегать постоянства в сексуальных отношениях, тем паче семейной жизни, оправдывая такое поведение в собственных глазах экономией либидо, «жизненной энергии», отдавая ее непосредственно литературному творчеству.
В качестве образца приведу хотя бы следующее: шелк, кружева и «маленькая ножка» своенравной 27-летней Ольги («Супруга») отсылают к роману Захер-Мазоха «Душегубка», впервые опубликованному в 1886 году: «Драгомира засмеялась. Солтык поднял свою красивую голову и впился в нее долгим взглядом, а потом поднес к губам подол ее пеньюара. Тут она вдруг выпрямилась во весь рост, отбросила вон туфлю и поставила на голову ему свою обнаженную ногу┘ Вместо ответа Солтык обхватил руками маленькую ножку, пытавшуюся скрыться от него, и покрыл ее горячими поцелуями». Впрочем, для захер-мазоховской прозы эта ситуация типична, а «ножка» – фирменный символ и общее место, и если у Чехова он упоминается, то лишь как знак причастности к общему с сочинениями Захер-Мазоха дискурсу.
Впрочем, у Чехова собственный мазохизм существует лишь как фантазм, «умственный мазохизм» (по терминологии Крафт-Эбинга), как в той же «Супруге», «хотя душегубки» с «маленькими ножками», привлекающие своей порочностью, подстерегают на каждом шагу: «Ведь это тоже один из современных идеалов. Добродетель скучна, а порок сулит столько наслаждений. Нам бы только веселья, черт возьми! Мы уже не так просты, чтобы довольствоваться тем, что наши предки называли счастьем. Нам нужно иное счастье, не такое пресное, мещанское. Нам нужны сильные ощущения┘ Женщина-хозяйка, домоседка, взращивающая детей, здоровых телом и духом, – как это скучно, глупо, снотворно┘ То ли дело красавица, умеющая сорить нашими деньгами со вкусом!.. Она за нашей спиной перемигивается разом с десятком мужчин – тем лучше! Она нас обманывает и смеется над нашей ревностью – тем лучше! А если еще она топчет нас своими прелестными ножками – еще того лучше! Если только ножки обуты в дорогие бархатные туфельки и если она умеет топтать с шиком». Ольга из чеховского рассказа «Супруга» и есть такая «красавица», изменяющая и смеющаяся над ревностью (поэтому фамилия ее любовника, Михаила Ивановича Риса, образована либо от нем. Riss – «разрыв», «трещина», либо от фр. ris – «смех». – «НГ-EL»), топчущая с шиком; ее характер создан точно по процитированному плану из «Идеалов нашего времени», с одной лишь разницей – муж Николай Евграфыч не умеет добывать наслаждение из унижений.
Цитировать хочется бесконечно, только цитирование воистину убедительно. Засвидетельствую еще со всей эрудированностью бывшего врача, что автор исследования досконально изучил и освоил медицинские термины, вполне на профессиональном уровне разбирается в психофизиологии и психопатологии сексуальных неврозов. Иногда, впрочем, аналогии, возникающие под его пером, кажутся продиктованными случайными совпадениями, но следить за изгибами и парадоксами его мыслей увлекательно.
Чехов-мужчина и Чехов-писатель, «мужчина-мечта» и «мужчина-женофоб» сведены Золотоносовым в единый образ без тривиального развенчивания, и от этого творческое наследие писателя только выигрывает в своей айсберговой мощи.
