Петр Резвых Франклин Рудольф Анкерсмит. Возвышенный исторический опыт. – М.: Европа, 2007. – 608 с.
«Возвышенный исторический опыт» – не первая публикация Франклина Анкерсмита в России. В 2003 году по-русски одновременно вышли сразу две его книги – ранняя монография «Нарративная логика. Семантический анализ языка историков» (1983), опубликованная в «Идея-пресс», и куда более зрелая работа «История и тропология: взлет и падение метафоры» (1994), выпущенная издательством «Прогресс-Традиция». Уже из сравнения этих двух сочинений можно было, пусть в самом общем виде, уловить ту главную интригу, на которой строится новая и, по-видимому, самая значительная работа голландского философа: если в первом он вслед за Артуром Данто и Хейденом Уайтом стремился показать, что прошлое существует только как рассказанное, а его смысл и целостность конструируются самим повествованием («нарративом»), то во втором, напротив, весьма воинственно высказался против такого понимания истории и выступил с программой обоснования возможности непосредственного доступа к прошлому, предшествующего всякой фиксации в языке. «Возвышенный исторический опыт» как раз и представляет собой попытку реализации этой программы.
Впрочем, не следует обманываться мнимо академической безобидностью проблемы, касающейся, как можно было бы подумать, только работников исторического цеха. Своими размышлениями Анкерсмит бросает настоящий вызов чуть ли не всей современной философии. Фундаментальным пороком, объединяющим ее наиболее влиятельные направления и преграждающим путь к пониманию не только смысла деятельности историка, но даже самого факта существования исторического повествования, он считает «лингвистический трансцендентализм», то есть плененность проблемой языка. Как ни различны демонстративно строгая аналитическая философия, провокационно заумный (пост)структурализм и эпически невозмутимая герменевтика, их роднит один общий предрассудок: единственным, что доступно нам непосредственно, является язык, и никакое соприкосновение с реальностью, минуя его, невозможно. Однако, размышляя над испытываемой нами потребностью в обращении к историческому прошлому и в осмыслении его в форме рассказа, возражает Анкерсмит, невозможно не признать, что условием этой потребности всегда оказывается принципиальная чуждость этого прошлого, его отделенность от нас, непреодолимая дистанция между ним и нами. Если бы «лингвистический трансцендентализм» был прав, эта дистанция никогда бы не могла стать ощутимой для нас. Она ясно свидетельствует о том, что истоком всякого рассказа о прошлом является что-то, что не имеет ничего общего с языком, некий опыт реального соприкосновения с ним. Чтобы приблизиться к пониманию того, что это за опыт, нужно, как энергично выражается Анкерсмит, «безжалостно избавиться от всех бесполезных и обременительных продуктов трансценденталистской бюрократии» и «распахнуть окно этой душной и тесной комнаты, в которой мы жили последние 50 лет», чтобы вдохнуть «свежий воздух внешнего мира».
Что же такое исторический опыт? Взятые отдельно от подготавливающего их долгого развития мысли и лишенные привязки к конкретным примерам, которые во множестве приводятся и подробно анализируются в книге, ответы Анкерсмита могут показаться туманными и даже загадочными. В одном случае (обозначенном как «субъективный исторический опыт») прошлое раскрывается нам как реальное в переживании, родственном эстетическому, являясь нам одновременно и в своей неупразднимой инаковости, и в своей непосредственной близости, как нечто, вторгающееся в нашу жизнь из иного мира. Анкерсмит настойчиво подчеркивает эротический характер этого события, называя его «кратким, но упоительным поцелуем», в котором сливаются на мгновение прошлое и настоящее. В другом случае (ему-то Анкерсмит и присвоил отсылающее к кантовской эстетике наименование «возвышенного исторического опыта», вынесенное в заглавие) прошлое не столько обретается, сколько создается переживанием разрыва и забвения, обретения новой идентичности: обновляясь и отделяясь от прошлого, мы впервые видим его в качестве такового и становимся способны придать ему смысл. Именно из этого глубоко травматического опыта, понуждающего одновременно и забыть, и запомнить, черпает вдохновение по-настоящему великий историк, и именно ему историописание обязано своими важнейшими достижениями. Однако он же требует от историка решимости отбросить в сторону выхолощенный научный жаргон и заговорить сильным, гибким языком метафор – так, как это делает и сам Анкерсмит.
