Франсуаза Лесур
Через отношение к творчеству Паскаля многое становится внятным и понятным. Неизвестный художник. Портрет Блеза Паскаля. XVII век
В парижском издательстве вышел французский перевод книги Бориса Тарасова, издававшейся в Москве в 2004 и 2009 годах под названием «Мыслящий тростник», – о личности и творчестве Паскаля в восприятии русских писателей, поэтов, мыслителей. Эта публикация имеет место в сугубо «паскалевском» контексте, в знаменитой серии «Univers Port-Royal», под руководством Жана Лесонье.
Книга всесторонне рассматривает значение творчества Паскаля для русских ученых, писателей и философов на каждом этапе его освоения (с XVIII века до первой половины XX). Публикация этой книги на французском языке имеет уникальное значение, поскольку она предоставляет французской публике возможность составить конкретное представление о творениях русской духовной культуры через восприятие одного из самых известных французских авторов.
Через отношение к личности и творчеству Паскаля от одной эпохи к другой просматривается общий ход русской культуры. Ломоносов ценил его как ученого, известного своими работами над измерением атмосферного давления. Вяземский хвалил его нападки на стилистические вычурности. Глава о декабристах, которые в сибирской ссылке трудились над переводом «Мыслей о религии и других предметах» Паскаля, отражает течение религиозных и философских идей в начале XIX века.
Прежде всего отношение к Паскалю свидетельствует о специфических условиях, в которых сформировалось русское мышление Нового времени. Не чуждаясь новой европейской мысли, это мышление все-таки идет как бы против течения, усматривает в преобладании рационализма и антропоцентризма некоторую ограниченность, испытывает тоску по утраченной духовной полноте, когда разум и сердце не противоречат друг другу. Понятно, почему Паскаль настолько близок этим настроениям, близок славянофилам – Киреевскому с его требованием «верующего разума» и особенно всему складу мыслей Хомякова, который себя называл «сыном Паскаля».
 |
| Boris Tarassov. Pascal
et la culture russe. – Paris: Classiques Garnier, 2016. – 354 p. |
В середине XIX века наступает период некоторого затмения паскалевского влияния, хотя французский мыслитель и не исчезает из поля зрения писателей. Но у Белинского и Чернышевского он упоминается уже только с точки зрения истории культуры, как отжившее явление. Возрождение интереса к нему – в начале 1880-х годов – сопровождает зарождение новой русской философии. От Розанова к Вышеславцеву – обзор этой философии под углом зрения восприятия паскалевских идей представляет собой ценнейший вклад во французское знание русской культуры. Через отношение к творчеству Паскаля многое, до сих пор незнакомое французской образованности, становится внятным и понятным.
Этот ракурс позволяет ознакомить читателя с таким оригинальным автором, как Розанов. Помимо его отклика на новый перевод «Мыслей» приводятся яркие, характерные цитаты его произведений; они не только обрисовывают контекст, в котором была написана эта неопубликованная статья, но и дают возможность предугадать уникальность всего его творчества.
Флоренский здесь представлен в ключевом моменте своего жизненного пути и своего творчества: ведь он пережил «огненную ночь», подобную той, во время которой Паскаль написал свой знаменитый «Мемориал». Эта ночь определила всю дальнейшую судьбу Флоренского. Но все его умственное развитие до этой решительной ночи – увлечение точными науками и разочарование в них – уже роднит его с Паскалем. В таких текстах, как, например, «Предмет знания» Семена Франка, образы, навеянные Паскалем, узнаются сразу, облегчают восприятие и выявление общего смысла. «Метафизика сердца» Вышеславцева прямо отсылает нас к Паскалю (а также и к Отцам Церкви). Паскаль – своего рода посредник, благодаря которому открывается конкретный доступ к русской философии.
Толстой и Достоевский давно переведены почти полностью, их все читают, и французская публика с ними хорошо знакома. Но «Мыслящий тростник» открывает новые перспективы. Этюд свидетельствует о постоянном интересе Толстого к Паскалю, о поразительном сходстве настроений позднего Толстого с размышлениями Паскаля и в то же время о радикальном несовпадении их отношений к церкви и к вере. Он обновляет наш подход к некоторым произведениям (таким как «Смерть Ивана Ильича») или даже полностью раскрывает менее известную сторону его творчества – «Круг чтения».
Некоторые малоизвестные произведения Тургенева, чьи позиции с первого взгляда кажутся очень далекими от рассуждений Паскаля или даже прямо противоположными им, неожиданно показывают особую чувствительность к той тревоге, которая исходит из «Мыслей».
В работе над передачей этого материала французскому читателю самым трудным моментом была глава о Тютчеве. Она имеет центральное значение, ибо паскалевское выражение «мыслящий тростник» отсылает нас к известным стихам «Певучесть есть в морских волнах…». Это не единственный раз, когда встречаются паскалевские образы в стихах Тютчева. Но весь душевный склад поэта, его политические воззрения и даже его цензорская деятельность пропитаны паскалевскими противоречиями: в нем непреодолимый скептицизм, страстная привязанность к земным радостям сочетались с убеждением, что жизнь «без Бога» лишена смысла. Известна его фраза «Между Христом и бешенством нет середины». Тютчев как бы олицетворяет тщетность, но и неизбежность паскалевского понятия divertissement. В некоторой мере преломление паскалевских антиномий в его жизни и творчестве обеспечивает конкретный доступ к пониманию русской жизни середины XIX века.
Книга Бориса Тарасова открывает множество перспектив как для русского паскалеведения, так и для ознакомления французской публики с русской духовной культурой. Свидетельствуя о постоянном интересе к творчеству Паскаля в России и о мировоззренческих совпадениях между французским философом и русскими мыслителями, публикация «Мыслящего тростника» по-французски может, с другой стороны, ознаменовать собой новый, существенный этап в истории восприятия русской культуры во Франции.
Лион
