Алексей Парщиков Аркадий Ровнер. Том I: Будда и Дегтярев. Том II: Ход королем. - М.: Миф, 1998.
Я БЫ ОТНЕС Аркадия Ровнера к восточноевропейским авторам, таким, как Бруно Шульц или Ян Шванкмайер, Милорад Павич, Тадеуш Кантор, я перечисляю почти наугад и тут же запинаюсь, потому что эта группа блестящих имен не столько обширна, сколько малоизвестна русской аудитории. Географическая принадлежность условна, спорна и все такое, но примера ради можно вписать в восточноевропейский спектр и Чарлза Симика, чья поэтическая логика дает повод для подобных отсылок (см. Илья Кутик в "Комментариях" # 16). Я говорю об авторах, работавших в разных сферах и жанрах в XX веке и предложивших совершенно непохожие миры, но так или иначе привязанных к единому, скажем, геоэстетическому полю и - уже - к использованию миракля в структуре произведения. Мягкий вариант славянского сюрреализма в отличие от западного, систематического, использует антропоморфные абстракции, кукольные и рисованные образы, знаковую эстетику художественного плаката, нефункциональный дизайн, когда обыденность не обязательно без остатка идет в жертву только синтезированному сюрреалистическому образу, а документирует невероятную реальность, и числятся параллельно. В анимационных барочных фильмах-мифах Шванкмайера вполне можно было бы увидеть, например, такую сцену: "Контурами, наклонами и полировкой поверхности они (студенты. - А.П.) напоминали альты, виолончели и контрабасы, с той только разницей, что струны у них были не снаружи, а внутри. Он подозвал тощего студента с торчащим вихром и кадыком и поставил его в проходе между столами. Студент стоял в той позе, в которой его поставил профессор: запрокинув наклоненную голову, как бы к чему-то прислушиваясь. Между тем профессор открыл портфель, вытащил из него лохматый и обгорелый смычок и, с профессиональной деловитостью прислонив к плечу негнущегося тела студента, начал быстро водить по нему смычком... Раздался надтреснутый, надрывный, надломленный звук..."
"Профессор" - это рассказ Аркадия Ровнера, ключевой для его избранного; во всяком случае, текст, удобный для проведения сравнений с рассказами второго тома и романом "Ход королем", заключающим издание. Некий профессор считает (без доли романтизма), что жизненный уклад точно, продуманно и цивилизованно идет к своему запатентованному иституциями краху. Для студентов этот мятый преподаватель выглядит, наверное, высокомерным или даже хамоватым; исчезающий в гулком коридоре профессор из музыки сфер - он не отвечает на тему, что такое хорошо, а что такое плохо, не хочет, не успевает: в нем есть одержимость, пришпоривающая прозу, благодаря которой и получается его характер, он содрогается от наивности спрашивающего и погружается в недосягаемый кокон, в биологическую нелинейную архитектуру своей квартиры, где "над мраморным столиком из густого табачного дыма возникла Башня Нового Смысла и Оправдания Творца". Как он ни старается держать осанку и выглядеть знающим окончательный ответ профессором, он все же человек с творческой сверхзадачей, рационально не постигаемой, и может быть дисквалифицирован и превращен в художника, т.е. самого автора рассказа. Впрочем, он бы не стал писать свой рассказ, потому что у него есть другие задачи, например постоянная борьба с врагами-магами. Есть у него и союзники, однако, и среди них - Гурджиев и Ликург, Архангел Гавриил, Генон, Эвола и "Коллегия Веселых Идиотов в полном составе, за исключением берлинского Вольдемара, застрявшего в тибетской экспедиции..." Мысль, тайное желание материализуется, архаика заговора или магия кино в основе мышления таких типов. И это привлекательно, потому что так много социальных условностей и программ наворочено между словом и означенной вещью, что надо кому-то расчистить эти авгиевы конюшни и преодолеть этот разрыв. Или использовать их содержимое как гумус, что и делают герои рассказа, выращивая новую Вавилонскую башню, буквально в центре перенасыщенной своими отходами цивилизации, в условном, но узнаваемом городе Нью-Йорке.
Так или иначе большинство рассказов Ровнера описывают "дискуссионную группу" разного уровня: "Процессия мистагогов - высокие фигуры, маски полуптиц, полузверей, полуангелов, перепончатые крылья, рога, петушиные гребни - прошла деревянным настилом над невидимым ручьем... В холодной своей отстраненности она несла в себе свое собственное местопребывание". Во втором томе Будда уже не нуждается в Дегтяреве, и конфидентами Космоса становятся Елена Блаватская ("...ская. Из Екатеринослава") и Гюисманс, провидец Жозеф Мари де Местр, посланник сардинского короля в России, социальный режиссер В.С., алхимик Август (Стринберг?) и другие фигуры, о которых написано: "Подразумевалось: каждый человек значил иное, нежели то, что он означал. Каждое событие несло в себе двойную нагрузку, двойной смысл". Персонажи романа увидены не через отбор бытовых деталей. Они - симптомы страсти - чего, к чему? - страсти высказаться и задать вопросы. Их мучения - в невыносимости собственной ограниченности по сравнению с теми возвышенными знаниями, о которых у них есть представление. Они идеалисты, однако и практики (не забывает бродяга Джо просить свой ежедневный доллар на сэндвич). Герои не открывают никакой прямой зависимости друг от друга, они не соревнуются и не становятся жертвами чужих конкретных решений - они просто главы романа. Считается, что жертва уже была принесена в ходе истории: "В городе поселился журавль Полифема... Прав Хлебников: свершился переворот. У власти - союз... и труппа Город - круг. В центре - я. Я родился - я умер".
Я не думаю, что Аркадий Ровнер всерьез хочет вырастить "на натуре" Вавилонскую башню, он хорошо защищен от социальных утопий, он пишет о вещах, утопизм которых не совсем безнадежен, не совсем ясно, во всех ли измерениях проект будет утопией. Например, биоутопией. Александр Эффель, построивший знаменитую башню в Париже, не знал, что по прошествии времени изучение бедренной кости покажет, что ее пластинчатая структура в точности повторяет ее инженерное решение и туристы так и будут называть ее "бедренная кость". Может быть, и план коммуникаций Аркадия Ровнера не так далек от все более "натуральных" форм новых технологий.
